– Знаю, знаю. Только ты вовсе не старый, – возразила Эмилия, – а солидный и мудрый!
Она нежно провела пальчиками по щеке мужа и продолжила:
– Как и все колдуны, Марек ссужал деньги в рост, и половина деревни была у него в должниках. Он и в молодости слыл недобрым человеком, ведь хорошие люди не станут заниматься богопротивными делами, а к старости его характер совсем испортился. И задумал Марек извести род людской и начать прямо с деревни, в которой прожил всю жизнь.
Один крестьянин задолжал ему большую сумму. Колдун специально обращался с ним ласково, предлагал хорошие условия и ссужал еще и еще, пока долг не вырос до небес. Отдавать бедолаге было не с чего, и тогда Марек пригласил его к себе, напоил водкой и предложил сделку:
– Ты приносишь мне святую гостию из костела и сердце своего трехлетнего сына, а я списываю долг и дарю тебе сто золотых. Да-да, не смотри на меня так. Если ты не вернешь деньги, я заберу твою хибару и все хозяйство, а тебя вместе с семьей выброшу на улицу. Твои взрослые дочери, чтоб не умереть с голоду, пойдут на панель, а трехлетний ребенок все равно умрет, не выдержав голода и скитаний. На сто золотых ты устроишься, начнешь новую жизнь и родишь себе еще сына, а то и двоих. Дурная работа нехитрая, а жена твоя еще в соку.
Крестьянин принялся умолять колдуна, в ногах валялся, слезы горькие лил, только тот ни в какую. Или гостию и сердце – или немедленно весь долг до гроша. Понял бедолага, что деваться некуда, и согласился.
– Ух ты! – воскликнул Моравский. – Неужели сына родного загубил?
– Гостию из костела украсть было несложно, – отозвалась пани Эмилия. – А вместо сына он зарезал поросенка и принес Мареку его сердце. У нас в деревне говорили, будто внутренности свиньи и человека похожи. Я сама никогда не видела ни тех ни других, но так рассказывали.
Из сердца и святой гостии колдун изготовил снадобье и насыпал во все колодцы деревни. Он думал, что начнется эпидемия, мор, но вышло по-другому. Свиньи, приходящие на водопой, начали дохнуть. Крестьяне быстро сообразили, что дело нечисто, перестали поить животных из колодцев, и падеж прекратился.
– Славная байка, – расхохотался пан Анджей. – За хороший конец можно и выпить!
Он встал, подошел к столику, на котором лакей оставил графинчик с водкой, и осушил еще один фужер.
– Извини, дорогая, но эту историю я уже слышал. Правда, немного в другом виде. Жид-колдун захотел отравить поляков Познани. Но не обычным ядом, дело бы скоро раскрыли, а так, чтобы никто не догадался. Разумеется, на жизнь колдун зарабатывал ростовщичеством, как и многие из его племени.
И был у жида должник, тоже увязший по уши, а у того – грудной младенец. Только не сердце ребенка колдун потребовал, а стакан грудного молока, которым жена католика младенца выкармливала. Получив молоко, колдун пробрался в полночь на центральную площадь Познани, где на виселице болтался казненный днем вор. Снял повешенного, расколол ему череп и залил молоко. Прислушался, а оттуда донеслось свиное хрюканье.
– Ох, меня обманули, – застонал жид, – меня обманули!
Но делать уже нечего, пришлось убраться восвояси. А следующим утром все свиньи Познани сбежались под виселицу и стали рвать друг друга на части. Представь себе, что вместо свиней на площадь прибежали бы честные католики… Да они бы поубивали друг друга!
Эмилия улыбнулась:
– Анджей, неужели ты веришь в эти сказки?
– Но ты же веришь в свои!
– Ты просто не дослушал меня до конца. Этот колдун потом сделал, уж не знаю из чего, другое снадобье – и началась страшная эпидемия. Все умирали: и поляки, и русины, и евреи. Кроме одной семьи.
Много лет назад через нашу деревню проезжал цадик из Лежайска. Из его коляски выпала какая-то книга, но никто не заметил пропажи. Книгу подобрал игравший на улице еврейский мальчик, по имени Пинхус. Он не подозревал, что ее потерял цадик, но бежал почти час за коляской, пытаясь вернуть пропажу. Кони шли резво, и Пинхус никак не мог догнать путников, пока те не остановились у речки. Цадик взял книгу и спросил мальчика, где он ее нашел. Тот ответил. Цадик погладил Пинхуса по голове и благословил, чтобы его дети никогда не болели.
Мальчику тогда это показалось странным, он сам еще был ребенком, но про благословение цадика никогда не забывал. Прошли годы, Пинхус вырос, женился, завел семью. И тогда все увидели, что слова праведника сбылись. Ни один ребенок в семье Пинхуса ни разу не заболел. Ничем, даже насморком.
Когда началась эпидемия, родители одного из заболевших детей сообразили отнести его Пинхусу и попросили усыновить. И что ты думаешь, на второй день ребенок выздоровел. Слух об этом мгновенно разнесся по деревне, и родители всех заболевших детей принесли их в ту семью. Во дворе немедленно возвели шалаш, как продолжение дома, и в него уложили заболевших. Пинхус с женой ухаживали за ними, точно за своими собственными детьми, и те стали поправляться один за другим.
И тут заболела я. Моя мать, недолго думая, положила меня на коляску, отвезла к Пинхусу и попросила удочерить, как остальных заболевших. Но тот отказался, ведь я была католичкой, из старинного шляхетского рода, а вовсе не еврейкой. Мама стала его умолять, просить о спасении, а он ни в какую: не можем удочерить, она не еврейка. Так сделайте ее еврейкой, сказала мама. Не знаю как, не знаю что, но они провели какую-то процедуру. Я ничего не помню, маленькой была, да и в жару, но мама рассказывала. В общем, Анджей, положили меня в шалаш к другим детям, моим названым братьям и сестрам, и через день я выздоровела.
Мама, конечно, сразу забрала меня в поместье, и больше я никогда не видела ни Пинхуса, ни его семьи. Знаю только, что много-много лет подряд отец каждую осень, перед началом еврейских праздников, отправлял Пинхусу полную телегу всяких подарков.
Моравский несколько минут молчал, поглаживая усы, потом воскликнул:
– Так что, из-за этой истории я должен мириться с воровством?
– Не мирись, – мягко ответила пани Эмилия, – но и не свирепствуй. Предупреди виновных: что было, то было, но больше такого не должно происходить.
На следующий день после семейной беседы супругов Моравских Залман был доставлен к пану Анджею. Два гайдука вломились утром в его дом и велели немедленно собираться. Залман сидел за столом, завтракая после молитвы.
– А для чего пан Моравский хочет меня видеть? – спросил он спокойным голосом человека, не чувствующего за собой ни малейшей вины.
– Цыц! – рявкнул один из гайдуков. – Язык не распускай. Велено явиться. Встал и пошел! Ну?
В качестве подкрепления своего довода он поднял нагайку и со свистом ударил по столу. Тарелка разлетелась вдребезги, и кусочки каши перепачкали одежду Залмана. Броха стояла белее стены. Она сразу поняла, в чем дело, и надеялась лишь на то, что открытость и прямота ничего не знающего мужа может их спасти.
Несмотря на обещание не свирепствовать, пан навалился на Залмана, как медведь на улей с медом. Однако, несмотря на угрозы, проклятия и зловещие обещания, жидок вел себя уверенно, как ни о чем не подозревающий человек. Все обвинения он полностью отметал, ссылаясь на подробные записи в конторской книге.
– Посмотрите на мой образ жизни, – спокойно повторял Залман. – На что, по-вашему, я трачу такую кучу уворованных денег?
– Стану я рыскать по твоей хибаре в поисках кубышек? – усмехался пан. – Спущу с тебя шкуру живьем, а кубышки твоя баба сама выкопает и принесет.
– Нет у нас никаких кубышек, – пожимал плечами Залман. – Еле-еле концы с концами сводим. Не верите – выясните у шинкарей, которым я водку продаю. Спросите, сколько они платят, сравните с тем, почем мне отпускают товар на винокурне, и все станет на место.
Пан считал себя опытным человеком, хорошо разбирающимся в людях. Уверенность и спокойствие Залмана произвели на него благоприятное впечатление. В общем-то, кроме доноса Гецла, у Моравского не было никаких доказательств. Да и сам донос, подслушанный разговор в шинке, мог оказаться пьяной похвальбой или откровенным враньем. И пан Анджей решил послушаться жену – спустить дело на тормозах.
Он, разумеется, еще долго орал на Залмана, угрожая и требуя, но, видя его неприступность, в конце концов отпустил, взяв с него слово даже не думать ни о чем подобном. Слово Зяма дал с легкостью, ему и в голову не могло прийти, что творили за его спиной любимая жена и верный помощник.
Казалось, гроза прошла, и вновь потянулись дни, наполненные медовым шелковым покоем и привычными заботами. Разумеется, отношения со Станиславом Мендель немедленно прекратил. От таких болтунов нужно держаться подальше, а не пускаться вместе с ними в щекотливые и опасные затеи. Но на всемирной фабрике душ делу готовился новый поворот.
Непонятно каким образом, но о незаконной продаже водки стало известно воеводе, и тот немедленно спустил с поводка полицию. Первым взяли Стаса. После двух часов основательного допроса тот рассказал о трех десятках шинкарей, которым через Зяму сбывали незаконную водку. Речь шла не про одну бочку в месяц, а о многих и многих бочонках, которые Мендель забирал в условленном месте, а Залман после продажи привозил деньги. Ущерб казне оценивался в тысячах золотых.
– Это евреи нас подбили, – кривя рот, чтобы не заплакать, каялся Станислав. – Залман все придумал, Залман нас научил, Залман нам крошки бросал, а жирный кусок тащил себе. Он всех нас обманывал, врал на каждом шагу. Я давно хотел прийти и сознаться, но боялся его мести. Он жестокий, безжалостный злодей, если узнает, что я его выдал, сведет со мной счеты!
Следователь не поверил, признание Станислава выглядело оговором. Залман родился и вырос в Куруве, его хорошо знали не только евреи. Портрет, нарисованный свидетелем, мало походил на реального человека.
Кроме того, концы слишком легко и просто сходились в одной точке. Но все-таки следствию решили дать ход. Вызвали трех шинкарей, названных Станиславом, и трое из них подтвердили, что покупали