Вернувшись на обед, Берко застал Рамбама, собирающего вещи.
– Завтра с утра я тебя отвезу в Курув, – пообещал он. – А сейчас давай пообедаем вместе.
Омыли руки, сели за стол, стали не спеша хлебать наваристый бульон из глубоких мисок.
– Не могут демоны простить выздоровления Златы, – сказал Берко, откладывая в сторону ложку. – Не могут просто так оставить мой дом.
– Почему ты решил, что это демоны? – спросил Рамбам, тоже откладывая ложку.
– Гандзя моя пала. Вчера еще давала три ведра молока, а утром нашли в стойле дохлой.
– Демоны здесь ни при чем, – негромко произнес Рамбам.
– А кто же при чем? – вскинулся Берко. – Первый раз у меня корова дохнет безо всяких видимых причин!
– Ты прав, причины действительно не видимые. Если хочешь, я могу объяснить, в чем тут дело.
– Еще бы, конечно хочу!
– Вчера ты разорвал и сжег расписку. Знай же, что душа должника не могла найти упокоения, на небесах ее не хотели никуда продвигать, пока долг не будет оплачен. Детей на земле у этой души не осталось, расплатиться с тобой было некому. Тогда она попыталась поговорить с тобой, вселившись в теленка. Не получилось. Поэтому ей пришлось оказаться в теле огромной коровы, чтобы вернуть долг через необычные удои. Правда, сумма долга весьма велика, и, чтобы полностью расплатиться, душе должника надо было маяться в коровьей туше еще много лет. Уничтожив расписку, ты отменил долг, и душа ушла, в качестве благодарности прихватив с собой болезнь Златы.
– Так вот оно что, – пробормотал Берко, мгновенно поверив каждому слову Рамбама. – Но разве болезнь не демоны на мою девочку напустили?
– Думаю, что нет. Не нужно все на свете объяснять с помощью нечистой силы. Злата заболела от горя и отчаяния, ей давно пора замуж, а ты все тянешь и тянешь с выбором жениха.
– Я тяну? – изумился Берко, прикладывая руки к груди. – Да за последние годы у нас не было ни одного достойного предложения! К кому я только ни обращался в Куруве и в Кракове, даже писал сватам в Люблин, Варшаву, Познань! Никакого толку, словно какой-то демон заговорил мою дочку.
– Зачем искать так далеко, – пожал плечами Рамбам. – Рядом с вами есть вполне достойный жених. Более чем достойный.
– Рядом со мной? – выпучил глаза арендатор. – Ни в моем поместье, ни на двадцать верст вокруг нет ни одного человека, изучающего Тору. Кто же он? Назови имя!
– А вот это ты должен сообразить сам, – ответил Рамбам и взялся за ложку, давая понять, что тема исчерпана.
На следующий день, возвращаясь из Курува, Берко перебирал поименно всех евреев, обитателей поместья и живших в окрестных деревнях. Ни один, да-да, ни один даже близко не годился его Злате! Ладно, мечту о молодом ученом, будущем раввине, знатоке Торы он уже давно сначала засунул в дальний ящик памяти, а потом постарался вообще выкинуть из головы. Но Злата не сможет жить с невеждой!
После объяснения Рамбама выходило, что и ему не нужен ученый зять, умеющий бороться с демонами. Он сам придумал всю эту галиматью, и вместо того, чтобы обратиться к сведущим людям, нагородил ерунды.
«Это я, – горько корил себя Берко, – да-да, я своими придирками, своими дурацкими требованиями разогнал женихов, поссорился со сватами и отобрал счастье у любимой дочери!»
И когда вдалеке замаячила высокая крыша его хором, Берко решил:
– Все, хватит, будь что будет, но первый же нормальный парень, который захочет жениться на Злате, получит мое согласие!
Войдя в дом, он с порога направился к конторке и тут же написал письмо реб Йослу, самому старому из всех курувских сватов.
– Я снимаю все свои предыдущие требования и обещаю не экзаменовать кандидата, – строчил Берко, нервно разбрызгивая чернила. – Я прошу только об одном: чтобы это был порядочный еврейский парень, хоть немного понимающий в учении. Если он сумеет отличить Раши от Тойсфойс, я немедленно соглашусь на брак!»
Письмо он не доверил почте, а отправил со специальным посланцем. Тот вернулся на следующий день и привез ответ. Прочитав его, Берко широко открыл рот и сел на скамью, поглаживая подкосившиеся ноги.
– Уважаемый реб Берко, – значилось в письме. – К сожалению, за последние несколько лет не нашлось ни одного парня, пожелавшего связать судьбу с вашей дочерью. Справедливо это или не справедливо, правильно или неправильно, мы обсуждать не будем. Но я не могу не поставить вас в известность, хотя, вне всяких сомнений, вы и без меня достаточно осведомлены, поскольку обращались и к другим сватам.
Я напоминаю вам про сие печальное обстоятельство не ради того, чтобы доставить лишнее огорчение. Дело в том, что меня давно одолевает своими просьбами парень, вернее, уже тридцатилетний мужчина, которому я, зная ваши требования, отказывал с порога. Но поскольку вы сообщаете, что требования отменились, я хочу его представить. Он вполне достойный человек, и вы с ним хорошо знакомы. Зовут его Мотлом, он уже много лет работает пастухом в поместье.
Я понимаю, что вам трудно даже подумать о таком зяте. Но вспомните рабби Акиву! Вы можете поселить Мотла в своем доме, нанять для него хорошего учителя – и через год-полтора он вполне сумеет поддерживать разговор за субботними трапезами. Не хотел бы вас ввергать в панику и беспокойство, но боюсь, что Мотл – последний шанс вашей дочери создать семью.
«Что же это такое? – думал Берко, поглаживая грудь в попытке успокоить трепещущее сердце. – Чем я заслужил такое унижение? Где провинился, кого обидел? В самом страшном сне не могло привидеться выдать Злату за пастуха, дикого, неграмотного человека. То-то порадуются курувские лихоимцы, то-то почешут злые языки!»
Берко понадобилось около часа, чтобы прийти в себя. Облегчение наступило лишь после того, как он порвал письмо на мелкие клочки, сжег, а пепел выпустил в форточку.
Но чем бы он ни занимался в тот день, о чем бы ни думал – письмо реб Йосла не шло у него из головы. Особенно последняя фраза. Возвращаясь мыслями в прошлое, вспоминая и оценивая множество происшедших с ним и со Златой событий, Берко все яснее и мучительней осознавал, что старый сват прав. И что он, Берко, сам загнал в позорную ловушку любимую дочь и себя вместе с ней.
На счастье нужно жениться, а с бедой достаточно переспать. Утром следующего дня предложение реб Йосла уже не вызывало у Берко трепет отторжения, а после обеда он стал размышлять, как построить разговор со Златой.
Как раз в это время прибыла телега из Курува с полушубками, шапками и рукавицами. Раз в пять-шесть лет Берко менял всем работникам поместья верхнюю одежду, ведь зимы бывали злыми, а от больного толку куда меньше, чем от здорового.
– Привет от ребе Аврума, – сказал возчик, сгрузив товар. – И поздравления с приближающимся новомесячьем.
– Это все, что он велел передать? – с деланым безразличием поинтересовался Берко.
– Вроде все, – возчик потер затылок и на секунду призадумался. – Да, точно все.
– Ну Рамбам, – возмущенно повторял Берко, запершись в своем кабинете. – Что за человек этот Рамбам! Ломай из-за него голову! Слова по-простому не скажет, сплошные намеки да иносказания. Новомесячье было три дня назад! Ладно если бы он поздравлял с прошедшим, но почему с наступающим? Что он хотел этим сказать, на что намекнуть? Поди разберись!
Берко нервно вышагивал по комнате, то проводя кончиками пальцев по гладкой поверхности конторки, то прижимаясь лбом к оконному стеклу. А ведь совсем недавно он гордился, что сумел сразу понять намек Рамбама! Да-да, мгновенно увязал его со словами магида, изречением Виленского Гаона. О тех, кто рождается в отсутствие луны… ой-ей-ей!
Берко закрутился по комнате, словно ошпаренный. Разгадка лежала прямо на поверхности, послание Рамбама было написано огромными буквами освящения Луны![8] Реб Аврум явно и четко указывал на Мотла, которого назвал человеком новомесячья. И поздравлял, то есть передавал свое одобрение его браку со Златой. Откуда ему это известно? А откуда ему известно все остальное?
Отбросив в сторону сомнения, Берко поспешил к дочери. Злата выслушала его и покрылась смертельной бледностью.
– Папа, неужели я так много лет молилась ради мужа-пастуха?
– Ты сделаешь из него второго рабби Акиву! – воскликнул Берко. – Уверен, Рамбам намекает именно на это.
– А если нет? – спросила Злата и залилась горючими слезами.
– Доченька, я не настаиваю, – негромко произнес Берко. – Только тебе решать.
Злата плакала всю ночь, плакала и молилась. Утром, побледневшая и осунувшаяся, она вышла к завтраку и сказала отцу всего три слова:
– Папа, я согласна.
Берко позвал Мотла на следующий день. Завел в свой кабинет и постарался завести откровенную беседу на понятные им обоим темы. Начали о хозяйстве. Пастух держался просто, но с достоинством. На вопросы отвечал односложно, словно экономя каждое слово, каждый звук. Берко впервые видел его так близко и впервые разговаривал, до сих пор все их общение сводилось к указаниям, которые арендатор давал пастуху.
Выяснилось, что у Мотла симпатичные черты лица, приятный тембр голоса и живые, выразительные глаза.
«Да он совсем не пропащий, – думал Берко. – И действительно может чему-то научиться».
– А почему ты хочешь жениться на моей дочери? – прямо спросил арендатор, когда все хозяйственные темы подошли к концу. Мотл посмотрел ему прямо в глаза и спокойно ответил:
– Потому что я люблю Злату. Люблю уже много лет.
– Но еврейский брак не строится на чувствах, – возразил Берко. – Наш дом стоит на Торе и заповедях.
– Об этом не беспокойтесь, – коротко ответил Мотл.
– Ты не против немного поучиться после свадьбы? – спросил Берко. – Тебе уже будет незачем ходить целый день за коровами. Я приглашу хорошего меламеда, и вы…
– Нет нужды. Справимся сами. Давайте мне задания и проверяйте выученное.
– Хорошо, – согласился Берко.
Свадьбу назначили после Пейсаха, и так вышло, что из всех возможных дат наиболее удобной оказалось первое ияра, новомесячье. Берко усмотрел в этом еще одно подтверждение слов Рамбама и совсем успокоился. А Злата… та молилась и постилась, почти не выходя из