Прошло еще полгода, а может, и больше. Жизнь у Айзика вошла в колею и поэтому пролетала очень быстро. Его любимое развлечение, его забава, его страсть, за которую он выслушал немало упреков и укоров, внезапно превратилась в работу, приносящую хороший доход. Он отдавался ей полностью и был счастлив, как может быть счастлив человек, занимающийся любимым делом.
В Яффо проживало немало евреев, так что не было недостатка ни в миньяне для молитвы, ни в уроках, ни в общении. Всего того, из чего складывается еврейская жизнь, в Яффо хватало, и, возвращаясь в субботу вечером после молитвы, Айзик уже открыто признавался самому себе, что счастлив.
Вечером одного из дней, ничем не отличавшегося от предыдущих и как две капли воды походившим на будущие, Шейна затеяла странный разговор:
– Что ты собираешься делать дальше, Айзик? – спросила она, собрав посуду после ужина и поставив перед мужем кружку с дымящимся чаем.
– Я не понимаю твоего вопроса, Шейна.
– Мы продолжим снимать эту убогую халупу, ты будешь целыми днями пропадать на своей фелюке, а я – выть от тоски одна в четырех стенах?
– Ну, если тебе не нравится этот домик, можем снять что-нибудь побольше и поновее, денег, благодарение Всевышнему, я зарабатываю достаточно. Что же касается одной в четырех стенах – даст Бог, пойдут дети, и положение изменится. Еще немножко терпения, милая, и все обязательно наладится, мы же с тобой стараемся, чтобы это произошло.
– Ах, оставь, – раздраженно буркнула Шейна. – Кто это может знать и предвидеть. Я имею в виду совсем иное. Я хочу свой дом в Иерусалиме.
– Свой дом в Иерусалиме! – ахнул Айзик. – Неплохое желание, нечего сказать. Но ты, наверное, забыла, сколько стоит исполнение этого желания? Придется подождать, я пока еще не наловил такого количества орфозов. И признаюсь тебе честно, вряд ли когда-нибудь наловлю.
– Честный мой! Рыбный праведник! На вот, почитай, – и она протянула ему конверт.
Прежде чем вытащить содержимое, Айзик внимательно рассмотрел конверт. Письмо пришло из Курува, от реб Гейче, отца Шейны.
– Наслышан, наслышан о ваших злоключениях, – писал реб Гейче. – Айзик, дорогой мой зять, прими самые искренние соболезнования. Пусть твой отец упокоится с миром в Святой земле. Теперь, после того как долг почитания родителей исполнен тобой до конца, ничто не мешает вам вернуться домой, в Курув. Отдохнете, наберетесь сил, расскажете, что значит жить в Иерусалиме и Яффо. А если же вам по душе остаться на Святой земле, я дам деньги на покупку своего дома, чтобы не ютиться больше по чужим углам.
– Ты хочешь вернуться в Курув, Шейна? – поднял глаза на жену Айзик.
– Я бы мечтала вновь оказаться в родной Галиции, – ответила Шейна, по-детски шмыгнув носом. – Но ты же знаешь, обратного переезда я не выдержу. В Польшу ты привезешь мой труп.
– Так что будем делать?
– А вот что. В Курув поедешь ты один. Отец даст денег не только на покупку дома, но и на приобретение лавочки. Мы вернемся в Иерусалим, купим дом, откроем свое дело.
– Какое дело, Шейна?
– Предоставь это мне. А на рыбалку будешь ездить раз в два месяца, отводить душу и привозить свежую рыбу. Я поехала за тобой из Галиции в Палестину, а теперь ты езжай за мной из Яффо в Иерусалим.
Шейна была столь категорична, что Айзик не стал спорить и решил обождать пару дней, пока улягутся волны страстей, поднятые получением письма. И оказался не прав. Возрази он сразу и решительно – возможно, что-нибудь еще можно было изменить, но с каждым уходящим днем Шейна лишь укреплялась в своей позиции. Выход был один: ехать в Курув, брать деньги, возвращаться с ними в Яффо и надеяться на лучшее, уповая на милость Вседержителя Израилева.
Через три дня, стоя на корме кадырги «Гок», Айзик на-блюдал, как постепенно растворяется в тумане белый город на пригорке. Кричали чайки, плавилась под жаркими лучами солнца смола в щелях палубы, скрипели корабельные снасти. Вместе с берегом уходила назад часть жизни Айзика, неотвратимо превращаясь в прошлое. Ему казалось, будто вот-вот перед ним распахнутся глубины постижения смысла происходящего – и он поймет что-то важное и значительное.
«Так ли я прожил эти два года? – спрашивал он себя. – Не ошибся, не оступился, не дал слабину?»
И чем больше он думал о времени, проведенном на Святой земле, тем больше укреплялся в мысли, что винить себя не в чем, все было сделано правильно.
Кадырга «Гок» была Айзику хорошо знакома. Именно на ней он с Шейной прибыл в Яффо из Стамбула и вот сейчас возвращался обратно. Кадырга была единственным судном, совершавшим регулярные рейсы, так что особенно перебирать не приходилось. Конечно, бегали туда и сюда утлые торговые суденышки, ходили корабли османского военного флота, но на первые даже смотреть было страшно, а вторые пассажиров не брали.
«Гок», двухмачтовое с латинским парусным вооружением солидное судно, неспешно переваливалось на волнах. Капитан и команда уже сотни раз проделывали этот путь и, как хвастался повар, знали в лицо каждую чайку по дороге на Стамбул. Поэтому ближайшие дни для Айзика были заполнены сплошным бездельем, пассажирам на борту кадырги во время поездки деть себя было некуда.
Когда берег окончательно скрылся в дымке, а глубины постижения так и не раскрылись перед его мысленным взором, он отыскал удобное место в тени и достал припасенную книгу. «Рейшис хохме» – «Начало мудрости» – трактат, написанный в Цфате ребе Элияу ди-Видасом, мужем, посвященным в тайны скрытого знания самим Аризалем. Айзик давно подбирался к этой книге, да все руки не доходили. Сейчас, по дороге в Стамбул, он намеревался крепко за нее взяться.
Увы, не получилось! Не успел он перевернуть первую страницу, как рядом с ним на палубу уселся попутчик. Айзик уже обратил на него внимание: средних лет, с лицом, заросшим рыжей бородой, и украшенный тугими завитками сверкающих на солнце рыжих пейсов. Выглядел он как еврей, хотя одежда на нем была странная: хорошо знакомая Айзику арабская галабие и турецкая красная феска.
– Давайте познакомимся, – произнес попутчик, ласково улыбаясь. – Меня зовут Мрари, я котев, писец из Хеврона.
– Айзик, рыбак из Яффо.
– Вы родились в Яффо? – удивленно спросил Мрари.
– Нет, конечно. Я из Курува, есть такое местечко в Польше.
– Замечательно! Сколько поколений ваша семья там проживает?
– Я только второе поколение, евреи поселились в Куруве совсем недавно. А вы? Давно ваш род перебрался в Хеврон? И откуда?
– Лет четыреста, а может, и больше, – махнул рукой Мрари. – А откуда – никто и не помнит. Я думаю, что из Египта. Вы, наверное, удивляетесь моему странному виду, – продолжая улыбаться, произнес Мрари. – Но у нас, в Хевроне, все так ходят.
– Едете в Стамбул?
– Только на несколько дней. А потом по делам общины необходимо оказаться в Варшаве и Кракове, а оттуда в Данциг и Лодзь. Целый месяц придется ночевать под чужими крышами и ходить под чужим небом.
– Так вы будете совсем недалеко от Курува. Я тоже еду в эти места, правда, задержусь подольше.
– Ну, вы там дома, – тяжело вздохнул Мрари. – А я, признаться, дальше Цфата и Иерусалима ни разу не забирался. Для меня эта поездка – нож острый.
– Едете собирать деньги на нужды общины? – спросил Айзик.
– Совершенно верно! – просиял Мрари. Его глаза засверкали так, словно собеседник высказал очень умную и неожиданную для него мысль. – Я вижу, вы человек проницательный, может, подскажете мне несколько вещей?
– С удовольствием, если смогу, конечно, – улыбнулся в ответ Айзик. – Времени у нас хоть отбавляй…
– Я давно хотел посоветоваться с ашкеназским евреем, как себя вести, что надевать, чего опасаться. Пытался в Яффо поговорить, но народ там не очень разговорчивый и не шибко доброжелательный.
– Как так? – удивился Айзик. – А мне казалось, будто яффские евреи весьма приветливы.
– Ну, это к кому как, – вздохнул Мрари. – Со мной они не особо любезничали.
И завязался, потек под завывание ветра в снастях и шипение волн за бортом неспешный, подробный разговор. Мрари оказался замечательным собеседником, его интересовало все, и он умело вызывал Айзика на откровенность. Впрочем, как бы в обмен за любезность он щедро рассказывал о себе, о своей семье, о Хевроне, Пещере Патриархов. Айзик поначалу дивился странным обычаям сефардских евреев, но быстро привык и с интересом выспрашивал подробности.
Разумеется, оба много и подробно говорили о своих семьях, Мрари сетовал на тяжелую участь женщин Хеврона, вынужденных подражать принятым среди арабов правилам и выходящих на улицу закутанными с головы до ног, в чадре до глаз.
– Моя Наама постоянно жалуется, – сетовал он. – Каждый раз, возвращаясь с рынка, она вынуждена менять всю одежду. Лето у нас жаркое, и ее галабие намокает от пота так, словно его окунули в бочку с водой. Правда, наш раввин утверждает, будто самые изумительные благовония в раю настояны на капельках пота благочестивых еврейских женщин, носящих скромную одежду, но жену это мало утешает.
Откровенность за откровенность. Айзик рассказывал о ждущей его Шейне, об их спорах где жить, в Иерусалиме или Яффо, о морской болезни жены и о многом другом, что само выбалтывается в длинном, многодневном разговоре.
Коснулись и морских переходов.
– Сам-то я еще тот путешественник, – разводил руками Мрари, – но у нас в общине есть купцы, которые три-четыре раза в год навещают Стамбул, Измир, Констанцу. Так вот, они меня предостерегли: садиться только на «Гок». Они много плавали по морю, видели всякие скорлупы, не приведи Господь. Это самое надежное, прочное и верное судно из всех, что ходят из Яффо в другие порты. Наши купцы плавают только на нем и искренне советовали не скупиться, заплатить больше за проезд, но не рисковать жизнью.
– Да-да, – соглашался Айзик. – Это моя вторая поездка на «Гоке». Мы с женой на нем приплыли на Святую землю.
– Обратно тоже садитесь только на «Гок», – советовал Мрари.
– Разумеется, – соглашался Айзик.