Айзик взбежал по трапу, не чуя под собой ног. Все складывалось как нельзя лучше. Вернее, как и должно было быть.
Лошади оказались настоящими красавицами, против них конь Тевье выглядел унылой клячей. Айзик не удержался, снял со стены висевшую на гвозде щетку и принялся чистить красавиц. Кожа у них была шелковистая и гладкая, похоже, что умерший помощник конюха не жалел усилий.
Лошади тихонько ржали, им нравились прикосновения щетки в руке Айзика. В трюм спустился помощник капудана и несколько минут стоял, глядя и прислушиваясь.
– А ты молодец, – вдруг сказал он. – Есть у тебя подход к животным. Я еще не слышал, чтобы эти лошадки так ласково ржали. Закончишь – поднимись в камбуз, я велю повару накормить тебя. Выбери, что вам, евреям, можно, и не стесняйся.
Матросы в кубрике, грубоватые, но радушные парни, сразу принялись расспрашивать Айзика. Их интересовало все: на берег с военного корабля отпускали нечасто, и любая новость казалась матросам занимательной и важной.
На рассвете Айзик проснулся от свиста дудок и скрипа снастей. Кубрик, тускло освещенный раскачивающимся фонарем, был пуст. Айзик быстро оделся и взбежал на палубу. Там кипела работа, судно, развернув паруса, шло по лиману, направляясь к тому месту, где Днестр впадал в Черное море.
– Что случилось? – спросил Айзик у одного из матросов.
– Ничего особенного, – пожал тот плечами. – Уходим. Идем в Тунис.
– Как в Тунис? – вскричал Айзик. – Почему в Тунис?
– Откуда нам знать? Куда приказали, туда идем.
– А Стамбул? Когда в Стамбул?
– Да кто же его знает? Наверное, когда-нибудь и до Стамбула доберемся. А вот когда, знают только Аллах и капудан-паша.
Огромные белые паруса наполнились ветром, корабль чуть накренился и, с шипением разрезая волны, помчался навстречу поднимающемуся солнцу. Айзик стоял на корме и наблюдал, как скрывается в голубой дымке берег.
«Куда несет меня Всевышний? Что Он хочет сделать с моей душой и с моим телом? Стоит ли беспокоиться? Я в Его руке, словно камень в праще у воина. Захочет – бросит далеко-далеко, захочет – опустит на землю. Я сделал то, что от меня зависело, а остальное в Его власти».
Вацек пропал. Поначалу Шейна была уверена, что он проголодается и вернется, но прошел день, другой, третий, а кот не появлялся. Она искала его в порту, на пирсах, возле рыбачьих фелюк, заваленных свежей рыбой, но кота никто не видел. Несколько раз Шейна обходила весь Яффо, заглядывая в самые зловонные закоулки, да без толку, Вацек словно сквозь землю провалился.
«Скорее всего, – в конце концов решила Шейна, – ему надоело валяться на подстилке в углу, и он вернулся в привычную стихию вольной жизни. Вот и хорошо, вот и правильно».
Все свободное от возни с фелюкой время Шейна проводила в подготовке к приезду мужа. Тщательнейшим образом убрала дом и, наведя сияющую чистоту, стала потихоньку собирать торжественную трапезу. Корабль мог приплыть точно через два месяца, а мог опередить срок на пару дней или задержаться. Готовить еду не имело никакого смысла, можно было лишь сообразить, какие именно блюда можно соорудить в течение полутора часов, пока Айзик будет в бане после поездки.
Сообразить не составило труда, а вот с подготовкой необходимых продуктов пришлось повозиться. Раз десять Шейна неспешно обходила рынок, рассматривая товар на бастах, торговых ларьках. Приценивалась, проверяла и договаривалась, чтобы в ближайшие несколько дней хозяин придерживал для нее выбранные кусочки.
Несколько раз ей на дороге попадался Мрари. Он вежливо здоровался, но не предпринимал никаких попыток завязать разговор. Беседа с чужой женой посреди рынка не подобает уважающему себя еврею.
Помимо подготовки дома, Шейна много размышляла о будущем ее с Айзиком семьи.
«Почему мы все время спорим? – думала она. – Наверное, Всевышний поэтому не послал нам ребеночка. Он не хочет, чтобы дитя росло под звуки перебранки между отцом и матерью».
– Но разве мало в Куруве многодетных семей, – возражала сама себе Шейна, – для которых ругань – это хлеб, а взаимные проклятия – вода? Почему же их Бог осчастливил потомством?
– Наверное, – отвечала себе Шейна, – у каждой пары своя судьба. Что годится одной, не подходит для другой. В Куруве такое возможно, а на Святой земле – нет.
И чем больше она думала об Айзике, чем чаще вспоминала его лицо, его улыбку, его шутки, его руки, даже его запах – тем сильнее щемило сердце.
– Он самый близкий мне человек, – повторяла Шейна. – Родителей и родственников я уже не увижу, разве что чудом, подруг тем более. Кому, кроме мужа, есть до меня дело в этом огромном мире? Кто поддержит, кто поможет, кто позаботится, если не он? Какая же я была дура, что тащила Айзика в Иерусалим! Если ему хорошо здесь – значит, и мне будет хорошо рядом с ним. Неужели из-за болтовни с подружками я заставлю его отказаться от любимого занятия? Нет, подружек я себе заведу новых, а вот море в Иерусалим не перетащить.
Злая, злая, злая! Нет тебе прощения! Пусть только Айзик вернется, пусть переступит порог, я сразу ему скажу: поступай, как знаешь. Хочешь жить в Яффо – будем жить в Яффо. Куда ты – туда и я!
За три дня до намеченного расписанием возвращения «Гока» все было готово, уложено и собрано, словно у артиллерийской команды перед началом боя. Шейна выстирала и выгладила лучшие наряды, повесила их в шкаф и принялась с нетерпением ждать новостей из порта.
Увы, все вышло по-другому. Прошел день, другой, третий после назначенного срока, но «Гок» не появлялся. Море бушевало, однако Шейна сохраняла спокойствие: задержка судна на несколько дней – вещь обычная.
«Скорее всего, – думала она, – “Гок” укрылся в какой-нибудь гавани и спокойно пережидает, когда шторм стихнет».
Шторм закончился, ветер отутюжил поверхность моря, и оно из черно-седой перекопанной волнами равнины снова превратилось в сияющее зеркало. Миновала неделя, задержка из обычной превращалась в нечто из ряда вон выходящее, но Шейна гнала от себя дурные мысли.
Утром в двери постучали. Очень робко, застенчиво, Шейне поначалу показалось, будто она ослышалась. Но нет, стук повторился, и она пошла открывать.
На пороге стоял Мрари. Вид у него было смущенный и печальный.
– Что случилось? – внезапно севшим голосом спросила Шейна. Она не хотела думать о плохом, но зло само пришло к ее дому и стояло на пороге.
– «Гок», – словно извиняясь за дурной поступок, развел руками Мрари. – Пришло известие: неделю назад он затонул в открытом море во время шторма.
– Нет! – закричала Шейна. – Нет, этого не может быть! С Айзиком ничего не случилось! Я знаю, я чувствую: он жив!
– Увы, – Мрари тяжело вздохнул и снова развел руками, – увы…
Он остался за порогом, тихонько притворив за собой дверь, а Шейна металась по комнате, не зная, как поступить. Голова не сомневалась в правдивости сообщения, но сердце отказывалось верить, сердце билось так же ровно, как до получения вести. На таком большом судне, как «Гок», несомненно, были шлюпки, кроме того, сейчас лето, вода в море теплая, можно уцепиться за обломок мачты или… ох!
Чтобы не упасть, она оперлась о стену и замерла, прижав руки к груди. От мыслей о шторме у нее начался приступ морской болезни: голова закружилась, а к горлу подступила тошнота.
Мрари засунул голову вовнутрь и негромко позвал:
– Шейна, Шейна! Я думаю, лучше всего пойти к раввину и выяснить, как нужно себя вести в таком положении.
– Да, уже иду, – Шейна решительно отогнала мысли о море, выкинула их из головы, стерла, словно грязное пятно со стола. Подойдя к двери, она заперла ее на защелку и быстро переоделась в черные одежды. Из дома Шейна вышла, закутавшись в черный платок, как и подобает вдове во время траура.
Раввин, ребе Алтер, был очень пожилым человеком. Он ходил по Яффо короткими, нервными шажками, вздрагивая, точно раненая птица. Его бессильно свисавшие руки и в самом деле напоминали перебитые крылья. Многим казалось, будто скоро они заживут, ребе Алтер расправит их и унесется в блаженную высь, полную порядка и святости.
– Ребе, как мне себя вести? – спросила Шейна. – Сидеть шиву, надрывать в знак траура одежду? Заказать кадиш по мужу? Что делать, ребе Алтер, что делать?
– Ничего, – ответил раввин, до которого уже донеслась горькая весть. – Ничего.
– Как ничего? – удивилась Шейна.
– О гибели судна нет свидетелей, – ответил, прищурив и без того узкие от старости глаза, ребе Алтер. – Есть только слухи. Да, «Гок» не вернулся в Яффо. Да, видимо, попал в шторм. Вполне вероятно, что потерпел крушение. Но на основании слухов и предположений я не могу объявить тебя вдовой.
– А что делать, ребе?
– Прежде всего снять черную одежду. И ждать. Ждать, как ждут живого. Жить обыкновенной, нормальной жизнью.
– Но как можно, ребе, как можно после такой вести делать вид, будто ничего не произошло?
Раввин откашлялся и заговорил куда более мягким тоном:
– Жизнь очень неожиданная штука, дочь моя. Даже если судно потерпело крушение, вполне вероятно, что твой муж сумел спастись. На шлюпке или на обломке корабля. А может быть, его вообще не было на «Гоке».
– Но он же прислал письмо…
– Прислал письмо, а потом не успел, или передумал, или возникли другие обстоятельства. Пока в наших руках не будут достоверные показания свидетелей о гибели Айзика, ты должна верить, что он жив. И кто знает, может быть, именно твоя вера спасет его от беды.
И потянулись унылые, скучные дни, похожие один на один. Ничто не радовало Шейну, никакая новость, веселая или горестная, не касалась ее сердца. Его словно завернули в грубую мешковину, да еще не одним слоем.
Она и представить себе не могла, что так привязана к мужу. До сих пор их совместная жизнь представлялась ей листом белой бумаги, на котором можно написать что угодно. И вдруг выяснилось, что он заполнен почти до половины и ни одну из букв нельзя ни зачеркнуть, ни изменить.
Неделю за неделей, месяц за месяцем Шейна жила по привычке, работала, готовила для себя нехитрую еду, ходила в синагогу, молилась. Она сильно похудела, не от болезни или горя, просто аппетит куда-то пропал. Часто за весь день она съедала пару ломтиков черного хлеба, запивая вчерашним чаем.