– Мне трудно такое представить, – сказал я.
– Не трудно, а невозможно. Могу лишь тебе пожелать, но пожелать от всей души, подобно мне получить приглашение и удостоиться встречи.
Айдын потер руки, подскочил из глубокого кресла и добавил:
– Прости, хоть наша беседа доставляет мне высокое удовольствие, но пора идти. Семья ждет. Надеюсь увидеть тебя за праздничным столом.
– А когда ты уходишь к Владыке? – спросил я.
– Вот отобедаем, свидимся, обниму детей, поцелую внуков, и пора домой, в дорогу. Ты и представить себе не можешь, насколько тяжела мне разлука с Владыкой. Каждая минута вдали от него – нож острый.
– Зайди ко мне на прощание, – попросил я. – Когда пойдешь обратно. Хоть на минуту, пожалуйста.
– Не обещаю, но приложу усилия, – важно ответил Айдын.
Он вышел за дверь, легко сбежал по ступенькам и двинулся к своему дому, а я остался стоять на пороге, глядя ему вслед. Мне было о чем подумать.
Айдын никогда не изъяснялся столь выспренне и филигранно. Он был простым горцем, малограмотным человеком, всю жизнь проведшим в тяжелом труде. Речь давалась ему нелегко, он долго подбирал слова, произнося их медленно, запинаясь. Слог, которым он только что говорил, подобал скорее мулле, или кади, или богачу, проведшему многие годы в обществе поэтов и мудрецов. Айдын не мог, не умел так выражаться. Похоже, это был не Айдын, а кто-то иной, принявший его облик. Но кто?
Я весь дрожал от волнения. Похоже, мои поиски все-таки увенчались успехом. Но с какой неожиданной, негаданной стороны подобралась ко мне удача!
На пиршество я не пошел. Первым делом взял суму и уложил в нее необходимое для странствия. Затем достал пергамент, очинил перо, написал самую сильную камею, скрутил ее в трубочку, зашил в мешочек и повесил на шею. Чувствовал, знал: без помощи каббалы не обойтись.
Когда из соседнего двора стали доноситься радостные крики, я понял, что час пробил. Из окна было хорошо видно, как окруженный домочадцами Айдын вышел из калитки и начал прощаться. Последовали еще поцелуи, еще объятия, еще слезы радости, пока многочисленное стадо потомков старика не вернулось к себе во двор. Айдын помахал им рукой и пошел ко мне.
Странно, но за ним никто не последовал. Видимо, традиция идолопоклонников не предусматривала проверять, куда же отправляется вернувшийся с того света родственник. Я невольно представил, могло ли нечто подобное произойти в Куруве, и не сдержал улыбки. В такой ситуации старика до последней секунды провожали бы не только домочадцы, но и соседи, и глава общины, и уважаемые люди из совета синагоги, и раввин, и шойхет, и моэль – короче говоря, весь город, за исключением лежачих больных.
– Ну вот, – с улыбкой произнес старик, подойдя к крыльцу. – Ты просил, я пришел. Чего ты хочешь?
– Возьми меня с собой.
– С собой? – удивился Айдын. – Как можно? Ты ведь не получил приглашения.
– Откуда ты знаешь? Я получил его давным-давно. Поэтому и оказался в Кушкее.
– Нет-нет, невозможно, – затряс старик головой.
– Но ты же сам говорил, что Айдын означает «просвещенный», тот, кто несет свет другим людям. Вот я прошу тебя поделиться со мной своим светом, а ты отказываешься. Почему?
– Мало ли что я говорил до встречи с Владыкой, – буркнул Айдын. – Сейчас все изменилось, все по-другому.
– Я так долго искал, столько дорог прошел, и ты говоришь мне нет? Не отстану от тебя, не отстану, даже не рассчитывай.
– Не отстанешь, – усмехнулся Айдын. Нехорошо усмехнулся. – Ладно, тогда пошли.
Вышли мы из двора и двинулись по направлению к перевалу. Я несколько раз оглядывался, думал, может, кто вслед смотрит из родственников старика. Никого. Ни живой души. Дрессированная семейка, ничего не скажешь.
Шли очень быстро, Айдын чуть не бегом взбирался по крутой дороге, и я очень скоро запросил пощады. Он хмыкнул и сбавил шаг.
За поворотом скалы, опекавшие наш путь с двух сторон, отступили, и перед глазами распахнулось огромное пространство. За полтора года жизни в Кушкее я ни разу не взбирался на перевал и не мог себе представить, какая красота открывается перед глазами утомленного подъемом путника.
Слева и справа, насколько хватало глаз, простирались дремучие леса. Словно мох, они покрывали горы до самого горизонта. Местами из зеленых мохнатых вершин выдавались черные зубья утесов, и над всем этим великолепием мощно возвышался Арарат. Его покрытая льдом и снегом вершина сияла под лучами солнца.
На перевале Айдын остановился. Я тяжело дышал, с хрипом втягивая в себя разреженный воздух, а он, глубокий старик, три дня назад передвигавшийся только с помощью палки, даже не запыхался.
Когда я отдышался, он подвел меня к краю и сделал приглашающий жест в сторону пропасти:
– Ты хотел со мной? Вот он, путь, прыгай. Станешь как я.
Осторожно, семенящими шагами я приблизился к краю пропасти, заглянул и отшатнулся.
– Нет, Айдын, я не могу.
– Но ты же так этого хотел, – глумливо произнес старик. – Получил приглашение, прошел полмира, остался последний шаг. Давай, дружок, прыгай.
– Нет, не могу.
– Придется тебе помочь! – Айдын протянул руку, намереваясь столкнуть меня с обрыва, и в его глазах я увидел свою смерть. Спастись было невозможно, я стоял на самой кромке, а старик был в два раза крупнее меня и настроен чрезвычайно решительно.
Когда его рука почти коснулась моей груди, он вдруг отдернул ее, точно обжегшись, и с невозможной для его возраста прытью отпрыгнул назад.
– Что это там у тебя? Камею, небось, надел?
– Надел.
– Ладно, давай сядем поговорим.
Мы отошли от края и уселись под скалой, укрывшись в ее скудной тени.
– Зачем у тебя тфилин в котомке? – укоризненно спросил старик.
– Ну, куда еврей без тфилин! – ответил я.
– Еврей! – возмущенно фыркнул старик. – Ты же в демоны решил перебраться, зачем тебе тфилин?
Я смущенно потупился, не зная, что ответить.
– Ты уж реши: или туда, или сюда, – настаивал старик.
– Туда, – сказал я, протягивая Айдыну котомку. Он указал скрюченным подагрой пальцем в сторону обрыва.
– Туда – это там.
– Не могу.
Айдын расхохотался.
– Ладно, тогда я расскажу притчу на понятном тебе языке. Представь себе: идут два еврея из Курува и спорят, какой из раввинов выше. Руками размахивают, доказывают, возмущаются. Вместе с ними идет малолетний сын одного из спорщиков.
– Папа, – говорит он. – Зачем спорить, давайте возьмем линейку и померяем, кто из них выше.
Отец мальчика руками на него замахал, мол, не говори глупостей. А мальчик сам себе тихо произносит: «Вот так всегда со взрослыми, когда говоришь им правду, они не в состоянии ее услышать». Ты понял меня, Залман-Шнеур, ты понял меня?
– Нет, – признался я. – У этой притчи может быть не одно толкование. И я затрудняюсь понять, о каком из них идет речь.
– Ладно, – махнул рукой старик. – Понять ты все равно не сможешь, даже не пытайся. Скажу тебе прямо, просто и доступно: человек не в силах стать демоном, это другое существо, иная духовная сущность.
– Но ты же стал, Айдын! – вскричал я.
Он расхохотался.
– Какой еще Айдын?! Этот дурак разбился три дня назад. А я демон, настоящий демон, именно тот, кем ты хотел бы стать, но никогда не сможешь. Знай же, что мы уже много столетий держим в руках эту деревню. После того, как очередной балбес приносит себя в жертву, один из нас принимает его облик, приходит к родным и рассказывает о счастье единения с Владыкой.
– Зачем это вам нужно? – вскричал я.
– Мы этим питаемся. Ты и представить себе не можешь, сколько силы вбрасывает в мир такая жертва, как искривляется, закручивается пространство вокруг падающего вниз простофили. Для нас это самое большое блаженство и самая вкусная пища на свете.
– А если я вернусь в деревню и все им расскажу?
– Кто тебе поверит?! У этих болванов в руках вековая традиция предков, станут они слушать болтовню чужеземца! Мой тебе совет – возвращайся в Стамбул.
– И ты меня отпустишь?
– Конечно, отпущу. Во-первых, ты нам не нужен, а во-вторых, мы твои должники.
– Должники?
– Конечно. Айдын никогда бы не решился прыгнуть. Слишком себя любил, цеплялся за жизнь да и просто боялся. Сколько лет мы с ним бились, направляли к нему посланников в самых разных обличьях, и так улещали и этак, да все без толку. А тут пришел ты и одной камеей все устроил.
– Я? Камеей?!
– Конечно! Да-да, той самой камеей, которую ты запрятал в его палку. «Если маленькое колдовство способно привести к такому результату, – решил Айдын, – насколько же больше будет блаженство, даруемое Владыкой».
Разумеется, Залман-Шнеур, в полной мере насладиться плодами своего труда ты не в состоянии, для этого нужно быть не человеком, а существом иного порядка. Но мы в качестве награды делаем тебе самый большой подарок, который можно подарить особи вашего вида.
– И о каком же подарке идет речь? – спросил я, уже догадываясь, что ответит демон.
– О твоей жизни, – усмехнулся он.
На этом мы расстались. Я забросил за плечи котомку и, не оглядываясь на сидевшего под скалой того, кто принял облик погибшего старика, побрел за перевал. Делать в Кушкее мне было нечего. По правде сказать, мне вообще было нечего делать ни со своей жизнью, ни со своими целями. Я достиг того, чего хотел, мир повернулся ко мне искрящейся цветной гранью, но в этом плывущем, смещающемся, зыбком мареве я не мог ничего разглядеть.
– Эх, что за судьба, – повторял я, тащась по горной дороге. – Никому нет до меня дела, ни людям, ни демонам.
Через неделю я вернулся в Стамбул и стал устраиваться надолго. В Курув мне не хотелось, на берегах Босфора дышалось куда легче и вольготнее. Османы одинаково относились ко всем жителям огромной империи. Плати налоги и подати – и живи как хочешь. Еврейская община Стамбула не знала ни погромов, ни преследований. Да и сам город поражал великолепием и размерами. Курув по сравнению с ним был убогой деревней.