Я открыл лавочку на базаре: починка и продажа все тех же уздечек, кнутов, шлей и постромков. Спустя год нанял двух помощников, а спустя три перестал работать сам, только отдавал распоряжения десятерым работникам. Все у меня получалось, складывалось одно к одному, удача преследовала удачу. И дело не только в деньгах, несмотря на горб и маленький рост, я чувствовал себя совершенно здоровым человеком, полным сил и желаний.
Когда я стал состоятельным, и жена нашлась. Сосватали мне хромую от рождения девушку, дочку торговца тканями. Я мог бы отказаться, начать перебирать – деньги многое позволяют. Но не стал, сразу согласился после первой же встречи. И Сара сразу согласилась, несмотря на мое уродство. Дело не в деньгах, слава Богу, ее родители были вполне зажиточными людьми, дело в душе. Она оказалась замечательным человеком. Потом, спустя много лет, рассказала, как впервые увидела меня:
– Глаза у тебя были, как у собаки, ожидающей удара палкой. Я сразу тебя пожалела и подумала: а этого кто возьмет? И сразу решила: я и возьму.
Мы прожили душа в душу много лет. Редко кто из полностью здоровых людей так счастлив в браке. Подняли четырех сыновей, успели порадоваться доброму десятку внуков и внучек. Год назад, когда жена покинула наш мир, жизнь стала мне скучна. Я все чаще и чаще стал возвращаться мыслями в далекое прошлое. Плохое позабылось, и мне начало представляться, будто жизнь в Куруве была доброй и легкой.
– Как же так, – напоминал я себе, – разве ты забыл обиды и унижения? Несмываемую грязь детских дразнилок, кривые усмешки взрослых, испуганные лица девушек, украдкой рассматривавших уродца?
Но сердце не слушалось памяти, сердцу казалось, будто покой и тихая старость ждут его в родных местах, в Куруве. Перебирая в памяти прошедшую жизнь, я пришел к выводу, что никогда в ней не было покоя и умиротворения, меня все время куда-то несло, заботы и тяготы крутили, точно щепку в половодье. Промаявшись несколько месяцев в пустом доме, я решил не докучать детям и посетить родные места.
На корабле я встретил Айдына. Он совершенно не изменился и подошел ко мне, словно мы расстались два дня назад.
– Ну что, доволен подарком?
– Каким?
– Что значит каким? Жизнью. Длинной счастливой жизнью. Все мы тебе дали: достаток, и хорошую жену, и благодарных детей.
– Вы дали? При чем тут вы?
Айдын расхохотался.
– А ты думал, что уродливый нищий чужеземец может собственными силами достичь того, чего достиг ты? Это я, я вот этими руками, – он потряс руками перед моим лицом, – создавал для тебя удачу за удачей. Пришло время вернуть долг.
– Какой долг? Что я тебе должен?
– Что значит какой? Жизнь! Верни нам твою жизнь. Погулял, порадовался, а сейчас перевались через борт, и делу конец. Ты получил свое, теперь наш черед.
– Разве мы с вами о чем-то договаривались?!
– Конечно! Ты же хотел стать одним из нас. Обещаю, вот теперь и станешь, но для этого надо пройти через смерть.
И тут я с необычайной ясностью вспомнил, что много лет назад рассказывал мне мулла в Кушкее. Прикрыл глаза рукой и начал произносить «Шма, Исроэль». Когда я завершил молитву и открыл глаза, Айдына рядом не было. Он исчез, пропал, бесследно растворился в голубом воздухе моря. Однако я хорошо понимал, что это ненадолго, и стал думать, как избежать следующей встречи.
Пока корабль добрался до Констанцы, мне пришло в голову, как спастись самому и отвести несчастье от детей. Больше всего я боялся, чтобы демоны не взялись за них. Человек должен отвечать за свои поступки. Коль скоро я ввязался в эту историю, то и на мне завершить ее. Завершить так, чтобы не пострадали ни в чем не повинные люди. А цена… цена уже не имеет значения, я плачу за все.
Сойдя на берег, я немедленно составил завещание, в котором отписал все свое имущество детям, и отправил его в Стамбул. Деньги, которые вез с собой, раздал бедным и отправился в приютный дом еврейской общины. Расчет мой был очень прост. Написано в наших книгах: нищий все равно что мертвый. А к мертвому демоны приставать не будут.
Там я провел три дня, размышляя, как жить дальше. А когда сообразил, отправился, подобно многим великим праведникам, в добровольное изгнание, галут. В галут они уходили для духовного совершенствования. Страдания должны были искупить муки еврейского народа, а также человека, пребывающего в изгнании. Уходящий брал на себя обет не спать больше двух ночей под одной крышей, кроме суббот и праздников, жить исключительно на милостыню и все время учить Тору. В еврейских общинах к таким странникам относились с большим уважением. Только великие мудрецы делали это в начале жизни, а у меня получилось в конце.
И пошел я по дороге, направляясь в Курув. Несколько месяцев вспоминал свою жизнь, складывал один и один и понял, что демон был прав, не мог урод-чужеземец прожить такую красивую, спокойную и счастливую жизнь. Тут явно не обошлось без вмешательства нечистой силы. Но теперь я разорвал связь с ней и могу прожить остаток своих дней без тревог.
В Польше никто меня не помнил, и я не помнил никого. Чужое место. Все изменилось, возникли другие дома, новые улицы, заполненные незнакомыми людьми. Курув моего детства остался лишь в глубине моей же памяти, и, чтобы в него попасть, не требовалось никуда ехать.
Нужно было только прикрыть глаза и вспоминать. Запахи, краски, голоса, присловья – все, оказывается, было надежно упрятано в моей собственной голове. И чем больше я вспоминал, тем ярче и отчетливее становились картины.
Прошел год. Несмотря на холод, полуголодное существование и мытарства, умиротворение осенило мою душу. Я понял, что все прошедшие годы мысли о связи с демонами не давали мне покоя. И вот он наступил, и все вокруг окрасилось в иные цвета.
Увы, все закончилось у вас на постоялом дворе. Во время сытного ужина, который вы так любезно поставили передо мной, к столу подошел Айдын.
– Твоя просьба услышана, – сказал он, – и удовлетворена. Скоро ты отправишься в иной мир, и твою душу возьмут к нам. До встречи, брат.
Я знаю, я чувствую: он прав, и я уже не в силах что-либо изменить. Прошу вас только об одном: похороните меня по самым строгим правилам, и пусть кто-нибудь читает поминальный кадиш по моей душе. Может быть, это поможет ей избавиться от демонов в другом мире.
Нищий прикрыл веки. Было видно, что он сильно устал. Долгая речь забрала у него остаток сил.
– Ничего-ничего-ничего! – вскричал Пинхас. – Сейчас я снаряжу посыльного к реб Гейче. Вот кто умет управляться с демонами. Потерпите немного, уверяю, он быстро их отгонит.
Нищий слегка улыбнулся, но его веки остались прикрытыми. Прошло два часа, и душа Залмана-Шнеура оставила этот мир. Пинхас отвез тело в Курув, передал похоронщикам, строго наказав исполнить все обряды самым тщательным образом, и поспешил к реб Гейче.
– Никогда о таком не слышал, – удивился тот. – Да, бывает, что демоны гоняются за людьми, но чтобы человек гонялся за демонами… Очень, очень странная история. Надо помочь этой несчастной душе.
Залмана-Шнеура похоронили в тот же день. Реб Гейче лично говорил по нему кадиш ровно одиннадцать месяцев, а в начале двенадцатого над могилой воздвигли скромное надгробие: валун со стесанным краем, на котором были указаны только имя покойного и дата смерти.
Спустя два дня над Курувом пронеслась большая гроза. Гром грохотал, словно горная река в ущелье, молния ударила прямо в надгробие Залмана-Шнеура и расколола его на три части.
– Надо же, – удивился реб Гейче, придя на кладбище. – Никогда такого не видел. Да, бывает, что молния попадает в дома, крайне редко угождает в могилы, но расколоть надгробный валун на куски… Очень, очень странная история.
Он заплатил, и спустя неделю на месте расколотого надгробия стояло новое, выполненное в точно таком же стиле. Только валун был куда массивнее и грубее.
Наступила зима. Повалил снег, ударили морозы. В один из дней вьюжного месяца тевет похоронщики, кряхтя и охая, залив в себя по стакану доброй водки, отправились на кладбище. Мороз стоял такой, что даже ангелы не спускались на землю, боясь отморозить кончики крыльев. Только похоронное братство продолжало свою работу: что бы там ни было, невозможно оставить умершего еврея без погребения.
После смерти и до похорон каждая минута приносит душе умершего невыносимое страдание. Она мечется между телом и домом, возвращается в синагогу, к месту работы, пытается докричаться до жены. Откровение нового мира еще не открылось для нее, душа полна ушедшей жизнью, не осознает, что непоправимое свершилось, что она уже больше никогда не окажется на земле в прежнем теле, не сядет за стол рядом с женой, не улыбнется детям.
Но понимание с каждой минутой проникает все глубже и глубже, и душа переполняется горечью вечной разлуки. А вместе с горечью приходит страх перед судом, который начнется сразу после того, как над свежей могилой прочтут последний кадиш.
Похоронщики сгребли снег с места погребения, уложили принесенные дрова, развели костер. Когда дрова прогорели, заступами разрыхлили оттаявший слой земли, образовавшуюся яму снова набили поленьями и опять развели огонь. Работа и костер согрели похоронщиков, но все равно на таком морозе без водки не устоять. Только разлили ее по кружкам, только поднесли кружки ко ртам, как вдруг раздался пушечный выстрел. Один из похоронщиков чуть не поперхнулся набранной в рот водкой, другой уронил в снег кружку, и лишь третий не потерял самообладания.
– Что это еще за чудеса? – осторожно, чтобы не расплескать водку, вскричал он. – Сроду в Куруве из пушек не палили!
Стали искать, в чем дело, и быстро установили: от мороза треснул и раскололся валун на могиле Залмана-Шнеура.
Надгробие восстановили только в сиване, сразу после Швуеса, праздника дарования Торы. Оно простояло в целости и сохранности целых три месяца и развалилось безо всяких видимых причин прямо в Йом-Кипур. Разумеется, в это время никого на кладбище не было, все жители Курува постились, словно ангелы, и, сидя в синагогах, подобно ангелам, возносили молитвы Всевышнему, прося о снисхождении.