– Желаю вам удачной дороги! – осклабился Самуил. – Вороной у вас крепкий, до самого Кракова потянет без отдыха, а хлеб и бочонок с водой найдешь в сене. Чего еще надо? Завтра к вечеру, Зуся, ты будешь на рыночной площади. Пошел!
Он снова свистнул, да так резко и заливисто, что битюг рванул с места и галопом понесся через рощу, каким-то чудом огибая деревья.
«Ну, попал, – думал Зуся. – Ни сбежать, ни отвертеться. Что делать, что делать?»
Вокруг тянулся тот же осточертевший осенний пейзаж Галиции, поля сменялись перелесками, телега прокатывалась через деревни, грохотала по мосткам через речки с черной предзимней водой. Битюг не знал устали, гнал и гнал неспешной трусцой, ни на мгновение не сбавляя шага. По рытвинам и колдобинам, по черной раскисшей грязи, а иногда, сокращая путь, прямо по полю.
«Заколдованный он, что ли, – думал Зуся, глядя на блестящую от пота черную спину битюга. – Не может обыкновенный конь так долго скакать без отдыха. И главное – ровно-ровно, словно это не лошадь, а заводная игрушка».
Он вытащил книжечку псалмов, чтобы найти утешение в словах царя Давида, но сидящий слева попутчик резким движением заставил его закрыть книгу.
– А вот этого не надо, – глухо произнес разбойник. – Смотри лучше на дорогу и думай о своей жизни.
И тут Зуся окончательно понял, в чьи лапы угодил. Понял – и затрясся от ужаса.
Человек, вошедший в дом архиепископа Кракова, не церемонился. Решительно отодвинув плечом слугу, вставшего у него на дороге, он направился прямо в приемные покои архиепископа.
– Нельзя! – закричал вслед слуга. – Остановитесь, его высокопреосвященство отдыхает.
Незнакомец, не обращая внимания на его слова, взялся за массивную серебряную ручку двери, украшенной орнаментом из слоновой кости. Слуга взметнул над головой руку с колокольчиком для вызова стражи – да так и замер, не в силах ни позвонить, ни опустить руку, ни даже вымолвить слово.
Несмотря на черную сутану, архиепископ краковский, оставаясь наедине с самим собой за плотно закрытыми дверьми, жизнь вел достаточно пеструю. Не отказывал себе ни в дорогом вине, ни в изысканных яствах, сдобренных диковинными специями, ни в роскошной посуде, ни в легкомысленных книжках.
Вот и сейчас, плотно пообедав, он сидел, удобно расположившись в глубоком кресле, опустив ноги на подставку с мягкой подушечкой. В одной руке архиепископ держал кубок со сладким рейнским вином, помогающим пищеварению и ласкающим язык, а второй перелистывал лежащую на коленях книгу шалопутного содержания. Разумеется, читал он ее для того, чтобы понять, как скверна улавливает сердца, дабы отыскать спасение от пагубы и подсказать его прихожанам.
Мирянин, ворвавшийся в покои без стука и приглашения, начал говорить еще с порога, предвосхищая негодующий жест святого отца.
– Прошу простить мою наглость, ваше высокопреосвященство, но я принес вам наиважнейшие сведения, не терпящие отлагательства.
Он сорвал шляпу, которую носили только очень богатые шляхтичи, и склонился в столь низком поклоне, что рыжие вьющиеся кудри упали на лицо.
Архиепископ не любил, когда мешали его послеобеденному отдыху, а уж случаев, когда кто-то врывался к нему без приглашения, он вообще не помнил. Но что-то в тоне незнакомца и особенно изящество и глубина поклона остановили закипающий гнев.
– Говори, – милостиво разрешил он.
Незнакомец прижал шляпу к груди и начал:
– Враги рода человеческого задумали страшное злодейство. Жиды решили отравить Краков.
– Это не новость, – слегка поморщился архиепископ. – У вас есть доказательства?
С подобного рода обвинениями его высокопреосвященству приходилось сталкиваться довольно часто. Как правило, добрые прихожане в порыве религиозного рвения выдавали желаемое за действительное. В первые годы своей службы, еще простым ксендзом, он честно разбирал каждую жалобу, но так ни разу и не сумел отыскать отравителя. При подробном расследовании обвинения рассыпались в прах.
– Да, разумеется, – ответил незнакомец. – Иначе бы я не решился столь бесцеремонно нарушить покой его высокопреосвященства.
Архиепископ вопросительно поднял брови.
– По моим сведениям, важный жид из Курува собирается завтра подсыпать яду в главный колодец Кракова.
– И чем он важен?
– Управляющий главной синагоги Курува.
– Сколько ему лет? – архиепископ отхлебнул из кубка и чуть прищурил глаза от удовольствия.
– Не меньше семидесяти. Но он еще силен и крепок.
– Объясните мне, – архиепископ снова приложился к кубку, – зачем важному человеку в таком возрасте тащиться за тридевять земель? Разве в Куруве не живут католики, разве в нем нет колодцев?
– Он хочет принести жертвоприношение во славу истинного Бога, – ответил незнакомец. – Своего, разумеется, Бога. И для этого ему нужно как можно больше жертв.
Архиепископ тяжело вздохнул. Выгнать этого дурака нельзя, начнет всем рассказывать, что его предупреждением пренебрегли. А заниматься столь явной глупостью нет времени, есть дела поважнее.
Он перевел взгляд на полуоткрытую дверь, в проеме виднелась коренастая фигура начальника стражи. Он бы давно схватил наглеца, но, видя, что его высокопреосвященство беседует с ним, замер в нерешительности, ожидая знака.
Архиепископ поставил кубок на столик, взял тяжелый золотой колокольчик и несколько раз взмахнул им. На звук, оттеснив начальника стражи, моментально явился слуга.
– Проводи этого человека к секретарю, – усталым голосом произнес архиепископ. – Пусть без промедления займется его делом.
Секретарь, итальянский аббат, присланный святой инквизицией, служил у его высокопреосвященства пятый год и прекрасно разбирался в намеках, неразличимых для постороннего уха и глаза. Архиепископ велел осторожно замять дело, но, выслушав посетителя, секретарь пришел в возбуждение. Его внутренний голос не говорил, а просто кричал, что тут все совсем не так просто.
– Что вы предлагаете? – спросил он, внимательно разглядывая рыжую, с полосами благородной проседи бороду посетителя. Аббат давно выработал манеру смотреть вроде бы в лицо собеседнику, но так, чтобы у того возникало ощущение, будто его не видят в упор.
– Я предлагаю, – твердо произнес посетитель, – устроить засаду возле колодца и взять жида с поличным. А дальше вы сумеете развязать ему язык.
– Это да, – усмехнулся аббат. – Это мы умеем. Хорошо, быть по-вашему.
Сидеть на куче мягкого сена – невеликий труд, но Зуся устал даже от него. День казался нескончаемым, оранжевое солнце словно приклеилось к васильковому небу. Мерно стучали копыта битюга, скрипели колеса, похрапывали по очереди конвоирующие Зусю разбойники, а он не находил себе места от тревожных мыслей. То и дело, запуская руку в карман, Зуся ощупывал бархатный мешочек с землей и холодел от страха. То, что показалось ему в начале бредом сумасшедшего, теперь выглядело куда опаснее. Прошло несколько долгих часов, прежде чем он решился признаться самому себе, что попал в лапы нечистой силе.
Откуда-то налетел порывистый ветер, пригнал низкие серые тучи. Сразу стало сумрачно, тяжелые капли дождя застучали по плечам и шапкам. К счастью, за поворотом дороги показался постоялый двор, и, когда ливень картечью ударил по старым ветлам, телега была уже под крышей.
Славно сидеть в теплой зале шинка, слушая, как стучит дождь по окнам, как воет ветер во вьюшке жарко натопленной печи. Славно прихлебывать дымящийся чай из большой кружки, чувствуя, как уют и покой разливаются по телу. Но не успел Зуся насладиться мимолетным счастьем отдыха, как стол перед ним начал заполняться тарелками, уставленными грубой снедью, – его спутники решили пообедать.
– Давай с нами, – предложил возница, обнажая желтые от табака зубы. – Бери миску, хватай чарку и наяривай.
– Я еврей, – выставил перед собой руки Зуся. – Такого не ем.
– Глупости, глупости, – настаивал возница. – Никто не видит, никто не узнает. Когда еще доведется столь славно перекусить?!
Он впился зубами в жареную свиную ножку и замычал от удовольствия.
– А ты припомни, – усмехнулся один из охранников, вгрызаясь в свиные ребрышки, – в чем топтались эти ножки?
– Зачем об этом думать? – отмахнулся возница. – Думать нужно только о хорошем.
– Правильная мысль, – согласился второй охранник. – За нее стоит выпить. Давай, Зуся, понужай с нами.
– И правда, Зуся, – вскричал возница. – Ладно, есть ты не хочешь, так хоть выпей за компанию. Водку ведь ваш брат принимает?
Чтобы отвязаться, Зуся выпил чарку крепкой, чистой водки и сразу сладко захмелел. Все стало казаться не таким уж страшным, рожи попутчиков не столь разбойными, а его положение вовсе не бедственным.
Ливень кончился так же внезапно, как начался. Разбойники наспех доели, выкатили телегу и двинулись дальше. Облака унесло ветром, красное золото заката стояло над вечереющей лиловой Галицией. От усталости и от водки Зусю разморило, и, свесив голову на грудь, он крепко заснул под мерный стук копыт.
Очнулся он уже в темноте, дрожа от холода. Судя по луне, была глубокая ночь, он проспал как убитый много часов. Пытаясь согреться, Зуся обхватил себя руками и сразу почувствовал утолщение в том кармане, где лежал бархатный мешочек с землей. Запустив руку внутрь, он сразу понял, что содержимое мешочка изменилось. Земли стало больше, и в ней прощупывалось нечто твердое, вроде камушков, которых раньше не было.
«Они чем-то меня опоили, – понял Зуся, – и подменили содержимое мешочка. Понятно, что не для моего блага, Самуил явно затеял какую-то гадость».
Минут десять Зуся бездумно разглядывал луну. Сейчас он понимал волков, ему тоже хотелось выть, выть от тоски и безысходности.
«Идиот, – сказал он сам себе с пронзительной ясностью. – Во что ты вляпался? Если поляки поймают тебя высыпающим непонятное зелье в колодец на рынке, как ты сможешь это объяснить? Расскажешь им про чистых католиков, святую землю и примаса Куровского? Ты закончишь свои дни в пыточной камере, а потом на костре. Идиот!»