Стук копыт превратился в барабанную дробь, возвещающую о начале казни. Зуся поднял веки и посмотрел на приоткрытую дверь в комнату, на внучку, застывшую рядом с его постелью, и проклял ту минуту, когда согласился на предложение Самуила.
«Что я делаю, куда лезу? – с горечью подумал он. – Жизнь уже прожита, что я там добуду в этом Кракове? С таким трудом зарабатывал долю в будущем мире и сейчас ее лишусь, непонятно ради чего. О, Всевышний! Если Ты решил забрать меня, забери прямо сейчас, не мучай!»
Зуся опустил веки и снова оказался на катящей в Краков телеге, под черным куполом ночи, усеянным мириадами равнодушно мигающих звезд.
«Это не настоящая жизнь, – думал Зуся, – а только ее отражение в моей голове. Все прячется внутри меня, все зависит от моей мысли, моего понимания. Я могу уйти из него по своему желанию, а могу остаться и поглядеть, что будет дальше.
Но если так, что же такое настоящий мир и есть ли он вообще? И будущий, неужели он тоже внутри моей памяти? И почему мне так горько и больно, почему все кажется ужасающе грубым и пошлым?»
Разбойник справа зычно рыгнул, а его товарищ, сидящий слева, в ответ громко выпустил газы.
– Оп-па! – воскликнул возница, и все трое весело зареготали. Не в силах больше это сносить, Зуся засунул руку в карман, проник дрожащими от волнения пальцами в нутро бархатного мешочка, вытащил твердый шарик, сунул его в рот и что было сил сжал зубы.
Засада, посланная аббатом, напрасно прождала целый день и всю ночь. Когда небо над Ратушной башней из черного превратилось в фиолетовое, а затем в бледно-розовое и стало понятно, что уже никто не придет, раздосадованные солдаты решили связать рыжего незнакомца. Офицер решительно положил ему руку на плечо, но незнакомец крутанулся юлой и припустил наутек так быстро, что догнать его не смогли.
Внучка обернулась вслед за изумленным взглядом Зуси.
– Дедуль, куда ты смотришь? Блазнится тебе, нет тут никого, только мы с тобой. Сквозняком из форточки дверь приоткрыло. Давай лучше бульону выпьем. Ладно, не поднимайся, если тяжело, я тебе осторожно волью, не захлебнешься.
Она зачерпнула ложку, наклонилась к старику и поняла, что опоздала.
Глава тринадцатаяПрямая трансляция из Преисподней, или Двести лет спустя
Как-то раз скучно стало Самаэлю. Давай пересматривать памятные записи, души подсчитывать, прикидывать хвосты к рогам. Вдруг видит – большой успех в Бней-Браке, по всем статьям успех. Вызывает Самаэль демонов, улыбается поощрительно:
– Хвалитесь, ребята, – чьих лап дело?
Ну, демоны сразу вой подняли, шум, крик, всяк норовит себя показать, бахвалится почем зря, куражливо усы подкручивает.
– Это я ему взятку сунул, – один кричит.
– А я мужнюю жену подложил, – не уступает второй.
– Никто со мной не сравнится, – настаивает третий. – Из-за меня он мать свою забыл. Так и померла старушка в доме престарелых, одна-одинешенька.
– Наш, – потирает лапы Самаэль. – С какой стороны ни возьми – кругом наш. А вас, дети мои, всех люблю, всех награжу. Ну-ка тащите мне пергамент и чернила, запрос наверх писать.
И подают ему пергамент, выделанный из кожи отступников. И есть мнение, будто речь идет о тех, кто не носит кипу с надписью: да здравствует ребе – наш учитель, наставник, король Мошиах. А другие утверждают ровно наоборот.
И пузырек с чернилами принесли, сделанными из крови насмешников. И есть мнение, будто насмешниками сегодня именуют тех, кто после молитвы не провозглашает: да здравствует ребе – наш учитель, наставник, король Мошиах. А другие утверждают ровно наоборот.
Окунул Самаэль кончик хвоста в пузырек и давай строчить. Так, мол, и так, такой-то повинен в таких-то и таких-то проступках. Прошу передать его душу в мое распоряжение. В просьбе прошу не отказать.
Вместо подписи лизнул кончиком раздвоенного языка пергамент, скрутил его в трубочку и отрядил самого резвого чертенка наверх – бумагу доставить. Не успел посыльный вернуться и доложить, как раздался гром и грохот, упала с небес записка с подписью «истина». Прочитал ее Самаэль и только руками по потным ляжкам хлопнул.
– Ну и порядки, ну и времена! Превращают нас в фабрику по производству праведников. Сроду такого не бывало! Как написано: каждый несет свой чемодан. А ну, подайте мне пергамент, петицию буду писать.
Только ничего не вышло у Самаэля, думал он, думал, водил сухим кончиком хвоста вдоль листа, тяжело вздохнул и повесил голову.
– Против Бога нет приема! Что хочет, то и делает! Трудишься, стараешься, а Он там, – Самаэль раздраженно ткнул корявым пальцем вверх, – решает, как хочет.
– А что ж в записке-то написано? – поинтересовались чертенята, хватая записку. – Можно почитать, ваше злодейство?
– Читайте, – махнул рукой Самаэль.
Демон постарше с недовольным видом отобрал у мальцов записку, развернул и громко зачитал:
– Трижды споткнется праведник и трижды встанет.
– Ну и что это значит? – робко спросили чертенята.
– А то, что нужно клиента еще три раза проверить, – буркнул Самаэль. – Никто нашего труда не ценит, никто на наше мнение не полагается. Святоши-перестраховщики!
Помолчал Самаэль минутку и спросил демонов:
– Есть желающие в Бней-Брак наведаться? Выполнить Божью волю в полном объеме и ассортименте…
Опять давка началась, опять крики, шум, галдеж, каждый хочет волю Всевышнего исполнить. Демоны, они ведь тоже Божьи слуги, только задача у них своя – человека дурить и заманивать. А иначе какая в нашем мире будет свобода выбора?
Долго сомневался Самаэль, выбирая наиболее достойного. Наконец выбор пал на солидного пожилого демоняку по имени Перец. У демонов ведь тоже имена есть, подобно людям, и они, подобно им, рождаются, умирают, едят, пьют и размножаются. Самые близкие к человеку существа.
Ласково поглядел Самаэль на посланца:
– Давай, дружок, мчись в Бней-Брак, задай там перцу. Не подведешь?
– Не подведу, ваше злодейство, – гаркнул демон, вытягиваясь в струнку. – Можете на меня рассчитывать.
В двери кабинета постучали. Ицхок-Лейбуш, габай синагоги «Биберман», нехотя оторвался от псалмов и крикнул:
– Войдите.
«И кого это несет в такую пору?» – с раздражением подумал габай.
И в самом деле, было уже темно, последний миньян в «Бибермане» давно разошелся, и только габай раскачивался над открытой книгой. Он уже много лет каждую неделю прочитывал от начала до конца все Псалмы, и хоть есть мнение, будто от заката солнца до полуночи их не читают, но в крайних случаях, а этот был именно таким, дозволяется. После одного неприятного происшествия Ицхок-Лейбуш положил себе за правило от субботы до субботы заканчивать всю книгу Псалмов и неукоснительно его придерживался.
Если вы не знаете, что такое синагога «Биберман», сейчас самое время познакомиться с ней и с ее габаем. Ходят в эту синагогу самые заядлые миснагеды, для которых хасидизм не религия, наиболее близкая к иудаизму, а бесовское наваждение, происки злого начала. Командует в ней последние сорок лет бессменный габай Ицхок-Лейбуш, правит мышцею крепкою и дланью простертою.
Так повелось с самого начала, ведь львиную долю денег на строительство синагоги дал отец Ицхока-Лейбуша, оговорив, что сын его будет в ней габаем, причем не выборным, а постоянным. Хотите – берите деньги, не хотите – не берите. Деньги, разумеется, взяли, и так началась эпоха тоталитарного правления Ицхока-Лейбуша. Самодуром он не был, вел себя вполне здраво и разумно, но делал все так, как сам решит. Про него даже присказка сложилась: «Весь мир страшится Израиля, Израиль побаивается Бней-Брака, Бней-Брак опасается синагоги “Биберман”, синагога “Биберман” робеет перед габаем Ицхоком-Лейбушем, габай Ицхок-Лейбуш трепещет перед своей женой, а жена боится уличных кошек».
В кабинет вошел человек лет пятидесяти, с многодневной щетиной, выдаваемой в светских кругах за бороду, и в маскарадной кипочке на посверкивающей лысине. В руке он держал плоский черный чемоданчик.
– Здравствуйте. Мне габай нужен.
– Я габай.
– Вот и славно, вот и хорошо. У меня к вам совсем пустяковое дело.
– Приходите завтра. Утренняя молитва начинается в шесть утра.
– Но дело касается денег! – удивленно сморщив лоб, произнес посетитель. – Больших денег!
– Тем более, – габай перевел глаза на страницу открытой книги псалмов, давая понять, что больше говорить не о чем.
– Тут вы не поняли, – гость бесцеремонно схватил стул, придвинул его к столу, за которым сидел Ицхок-Лейбуш, и уселся, заложив ногу на ногу. – Я не пришел просить деньги. Я пришел их дать.
– Мы не у всех берем, – ответил габай, однако поднял голову и уже с интересом взглянул на посетителя.
– О, мои деньги чистые, можете не волноваться. Я не торгую наркотиками и не содержу публичные дома. Я брокер на тель-авивской бирже. Вот, полюбуйтесь, – он вытащил какое-то удостоверение и положил на стол перед габаем. Тот раскрыл удостоверение, внимательно изучил и вернул посетителю.
– Я вас слушаю.
– Вы ведь слышали про газовые скважины в Средиземном море? Так вот, на одной из них, «Левьятан» называется, я заработал кучу денег и хочу с вами поделиться. Ну, не просто поделиться, а чтобы в вашей синагоге читали кадиш за моего недавно умершего отца. Целый год или сколько там полагается.
– Одиннадцать месяцев, – потеплевшим голосом произнес габай. – А когда ваш отец скончался?
– Неделю назад.
– И что, никто не говорит по нему кадиш?
– Ну, во время семи дней траура я читал, других детей-то нет. Но больше не получается, хлопотное это дело, нельзя мне с такой профессией по синагогам бегать. Вот добрые люди надоумили, я выяснил, какая самая серьезная синагога в Бней-Браке, и приехал.
– Вам сказали правду, – важно произнес габай.
– Ну, тогда все в порядке. Пожалуйста, принимайте, – посетитель положил чемоданчик на стол перед габаем и щелкнул замками. Внутри чемоданчика теснились аккуратно уложенные пачки зеленых американских долларов. – Надеюсь, хватит? – едва заметно ухмыльнувшись, спросил посетитель.