моем, Мопо, ты приблизился и, подняв руку, отдал царские почести братьям моим, а ногой ударил труп своего царя. Сновидение с закрытым лицом указало вверх и исчезло, я проснулся: огонь пылал на кровле моей хижины. Вот что снилось мне, Мопо. А теперь, слуга мой, отвечай: почему бы мне не убить тебя? Тебя, мечтающего служить другим царям и воздавать царские почести принцам, моим братьям? — и он свирепо взглянул на меня.
— Как желаешь, царь! — отвечал я кротко. — Без сомнений, твой сон не предвещает добра, а еще худшее предзнаменование — огонь, упавший на твою хижину. А все же… — и я невольно остановился, придумав хитрый план. На следующие вопросы царя отвечал намеком на возможность убить принцев, если призвать отряд Убийц, находящийся в дне пути отсюда.
— Если бы даже все слова, произнесенные тобой, были ложью, последние слова — истина, — сказал Чака. — Знай, слуга мой: если план наш не удастся, ты умрешь непростой смертью. Иди!
Я знал прекрасно, отец мой, что Чака осудил меня на смерть, но сначала при моей помощи хотел погубить принцев. Я не боялся, так как знал, что час Чаки наступил.
Ночью я пробрался в хижину принцев и сообщил им об угрожавшей опасности. Оба принца задрожали от страха, узнав о намерении царя убить их. Тогда я рассказал им, что побудительной причиной к убийству послужил сон Чаки. Вкратце я передал его содержание.
— Кто надел царский плащ? — спросил Динган тревожно.
— Принц Умгланган! — отвечал я медленно, нюхая табак и следя за обоими принцами через край табакерки.
Динган, мрачно хмурясь, взглянул на Умглангана, но лицо последнего было подобно утреннему небу.
— Чаке снилось еще вот что, — продолжал я, — будто один из вас, принцы, завладел его царским копьем!
— Кто завладел царским копьем? — спросил Умгланган. — Принц Динган! А с копья капала кровь!
Тогда лицо Умглангана стало мрачно, как ночь, а лицо Дингана прояснилось, как заря.
— Снилось еще Чаке, что я, Мопо, ваша собака, недостойный стоять рядом с вами, приблизился к вам и воздал вам царские почести!
— Кому воздал ты царские почести, Мопо, сын Македама? — спросили в один голос оба принца.
— Я воздал почести вам обоим, о двойная утренняя звезда, принцы зулусов!
Тогда принцы взглянули по сторонам и замолчали, не зная, что сказать: они ненавидели друг друга. Однако опасность заставила их забыть вражду.
— Нельзя ли подняться теперь и напасть на Чаку? — спросил Динган.
— Это невозможно, — отвечал я, — царя окружает стража!
— Можешь ты спасти нас, Мопо? — простонал Умгланган. — Мне сдается, что у тебя есть план для нашего спасения!
— А если я могу вас спасти, принцы, чем наградите вы меня? Награда должна быть велика, потому что я устал от жизни и не стану изощрять свою мудрость из-за всякого пустяка!
Тогда оба принца стали мне предлагать всякие блага, каждый обещая больше другого подобно тому, как два молодых соперника засыпают обещаниями отца девушки, на которой оба хотят жениться. Я ответил, что обещают они мало. Тогда оба поклялись своими головами и костями своего отца Сензангакона, что я буду первым человеком в стране после них, царей, начальником войск, если только укажу им способ убить Чаку и стать царями. После того, как они дали клятву, я заговорил, взвешивая свои слова.
— В большом краале за рекой, принцы, живет не один полк, а два. Один носит название Убийц и любит царя Чаку, который щедро одарил его, дав скот и жен. Другой полк зовут Пчелами, он голоден и хотел бы получить скот и девушек, кроме того, принц Умгланган — начальник этого полка, и он любит его. Вот мой план: вызвать Пчел именем Умглангана, а не Убийц именем Чаки. Нагнитесь ко мне, принцы, чтобы я мог сказать вам два слова на ухо!
Они нагнулись, и я зашептал им о смерти царя, и в ответ сыновья Сензангакона кивали головами, как один человек. Потом я встал и выполз из хижины, как и вполз в нее. Разбудил верных гонцов, и они быстро исчезли во мраке ночи.
Глава XXIСмерть Чаки
На следующий день, часа за два до полудня, Чака вышел из хижины, где просидел всю ночь, и перешел в небольшой крааль, окруженный окопом, шагах в пятидесяти от хижины. На мне лежала обязанность каждый день выбирать место, где царь будет заседать, чтобы выслушивать мнения своих индунов и чтобы вершить суд над теми, кого он желал умертвить. Сегодня же я избрал это место. Чака шел от своей хижины до крааля один, по некоторым соображениям и я пошел за ним. На ходу царь оглянулся через плечо и спросил тихим голосом:
— Все готово, Мопо?
— Все готово, Черный! — отвечал я. — Полк Убийц будет здесь в полдень!
— Где принцы, Мопо? — снова спросил царь.
— Принцы — в домах со своими женами, царь, — отвечал я, — они пьют пиво и спят на коленях своих жен!
Чака мрачно улыбнулся.
— В последний раз, Мопо!
— В последний раз, царь!
Мы дошли до крааля, и Чака сел в тени тростниковой изгороди на измятые воловьи шкуры. Около него стояла девушка, держа тыквенную бутылку с пивом, здесь же стоял старый военачальник Ингуацонка, брат Унанды, Матери небес, и вождь Умксамама, которого любил Чака. Вскоре вошли люди с журавлиными перьями. Царь посылал их собирать эти перья очень далеко от крааля Дугузы, поэтому их немедленно допустили к царю. Люди эти долго не возвращались, и царь гневался на них. Предводитель этого отряда был старый вождь, участвовавший во многих битвах под началом Чаки. Теперь он не мог воевать потому, что ему топором отрубили правую руку. Это был человек большого роста и очень храбрый.
Чака спросил его, почему он долго не возвращался с перьями. Вождь отвечал, что птицы улетели из тех мест, куда его посылали, и ему пришлось ждать их возвращения, чтоб захватить их.
— Ты должен был отправиться в погоню за журавлями, даже если бы они пролетели сквозь солнечный закат, непослушная собака, — возразил царь. — Уведите его и всех, кто был с ним!
Некоторые из воинов стали молить о пощаде, но вождь их только отдал честь царю, называя его отцом и прося о милости перед смертью.
— Отец мой, — сказал начальник, — я хочу просить тебя о двух милостях. Я много сражался в битвах рядом с тобой, когда мы оба были молоды, и никогда не поворачивался спиной к врагу. Удар, отрубивший мою руку, был направлен в твою голову, царь, я остановил его голой рукой. Все это пустяки, по твоей воле я живу и по твоей умираю. Осмелюсь ли я оспаривать повеление царя? Но я прошу тебя снять с себя плащ, о царь, для того, чтобы в последний раз глаза мои могли насладиться видом того, кого я люблю более всех людей!
— Ты многоречив! — сказал царь. — Что еще?
— Еще позволь, отец мой, проститься с сыном, он маленький ребенок, не выше моего колена, царь! — и вождь тронул себя рукой немного выше колена.
— Твое первое желание я исполню! — отвечал царь, спуская плащ с плеч и показывая свою мощную грудь. — Вторую просьбу также исполню, не хочу я добровольно разлучать отца с сыном. Приведите мальчика, ты простишься с ним, а затем убьешь его своей собственной рукой, после чего убьют тебя самого, мы же посмотрим на это зрелище!
Черная кожа вождя посерела, он задрожал, но прошептал:
— Воля царя — приказ для его слуги. Приведите ребенка!
Я взглянул на Чаку: слезы текли по его лицу. Он хотел только испытать старого вождя, любившего его до конца.
— Отпустите его, — сказал царь, — его и бывших с ним!
Я рассказал тебе этот случай, отец мой, хотя он не касается моей повести, потому, что единственный раз был я свидетелем того, как Чака помиловал осужденного им на смерть.
Начальник и его отряд ушли, а царю доложили, что какой-то человек хочет его видеть. Он вполз на коленях. Я узнал Мезилу, которому Чака дал поручение к Булалио-убийце, правящему народом Секиры. Да, то был Мезило, но сильно похудевший в долгих странствиях, кроме того, на спине у него виднелись следы палок, едва начинающие заживать.
— Кто ты? — спросил Чака.
— Я Мезило из племени Секиры, которому ты приказал отправиться к Булалио-убийце, их начальнику, и вернуться на тридцатый день. Царь, я вернулся, но в печальном состоянии!
— Это видно! — заметил царь, громко смеясь. — Теперь я вспомнил: говори, Мезило-худой, бывший Мезило-толстый, что скажешь ты об Убийце? Явится ли он сюда со своим народом и передаст ли в мои руки секиру?
— Нет, царь, он не придет. Он выслушал меня с презрением и с презрением выгнал из своего крааля. Кроме того, меня схватили слуги Зиниты, которую я сватал, но которая стала женой Убийцы. Они разложили меня на земле и жестоко избили, а Зинита считала удары!
— А что сказал этот щенок?
— Вот его слова, царь: «Булалио-убийца, сидящий в тени Горы Привидений, — убийце, сидящему в краале Дугузы. Тебе я не стану платить дани. Желаешь получить нашу секиру — приходи и возьми ее. Я же обещаю: ты здесь увидишь лицо, знакомое тебе, ибо есть человек, который хочет отомстить за кровь убитого Мопо!»
Пока Мезило говорил, я заметил две вещи: во-первых, что небольшая палочка просунулась сквозь тростник изгороди, а во-вторых, что отряд Пчел собирался на холме против крааля, повинуясь приказанию, посланному ему от имени Умглангана. Палочка же означала, что за изгородью скрывались принцы в ожидании условного знака, а приближение войск — что наступило время действовать.
Мезило кончил свой рассказ, и Чака в гневе вскочил с места. Его глаза бешено сверкали, лицо исказилось, пена показалась на губах. С тех пор, как он стал царем, подобные слова никогда не оскорбляли его ушей. Знай Мезило его лучше, никогда бы не осмелился произнести их.
С минуту царь задыхался, потрясая своим маленьким копьем. От волнения он не мог говорить.
— Собака, — прошипел он наконец, — собака смеет плевать мне в лицо! Слушайте же! Приказываю вам этого Убийцу разорвать на куски, его и все его племя. Как осмелился ты передать мне речь этого горного хорька? Мопо, и твое имя упоминается. Впрочем, с тобой я поговорю позже. Умксамама, слуга мой, убей этого рабского гонца, выбей ему палкой мозги. Скорей! Скорей!