— Галаци-волк, — сказал Умелопогас, — для меня также дело это имеет особенное значение. Ты лишился отца по вине собак галакациев, хотя я до вчерашнего вечера того не знал. Их копья отняли у меня мать и ту, которую я люблю более всех на свете, — сестру Наду. Этот человек, — он указал на меня, — говорит, что если мне удастся уничтожить племя галакациев, взять в плен девушку Лилию, я добьюсь милости Дингана. Мало я расположен к Дингану, мне бы хотелось идти своей дорогой, жить, пока живется, и умереть, когда придется, может быть, от руки Дингана или кого-нибудь другого — не все ли равно? Но, узнав о смерти матери моей Макрофы и сестры Нады, я начну войну с галакациями и покорю их или они меня. Возможно, Рот Дингана, ты вскоре увидишь меня в краале царя и вместе с девушкой Лилией и скотом галакациев, если же ты не увидишь меня, то знай, что я умер и что воинов Секиры более не существует!
Так сказал Умелопогас и на прощание обнял меня.
Я быстро прошел путь от Горы Привидений до крааля царя и явился перед Динганом. Вначале он принял меня холодно, но когда я передал ему известие, что вождь Булалио-убийца вступил на путь войны, чтоб добыть ему Лилию, отношение его изменилось. Он взял меня за руку и похвалил, говоря, что напрасно не доверял мне, когда я убеждал его не посылать войска против галакациев. Теперь же он видит, что я хотел зажечь пожар другой рукой и уберечь его руку от ожогов, за что он благодарит меня.
Если вождь Булалио, прибавил царь, приведет ему девушку, к которой стремится его сердце, он не только простит слова, сказанные Мезилой умершему Черному, но отдаст Булалио весь скот галакациев и возвеличит его перед народом. Я посоветовал ему поступать, как хочет, я же только исполнил свой долг перед царем и устроил все так, что при любом исходе войны гордый вождь будет унижен, враг побежден без потерь для царя, а Лилия вскоре, может быть, предстанет перед царем.
И я стал ждать дальнейших событий.
Это было как раз то время, отец мой, когда к нам явились белые люди, которых мы называли анабоонами, а вы — бурами. Невысокое мнение вынес я об этих анабоонах, хотя и помог им одержать победу над Динганом — я и Умелопогас!
И раньше, правда, появлялись изредка в краалях Чаки и Дингана белые люди, но те приходили молиться, а не сражаться. Буры же умеют и сражаться, и молиться, а также красть, этого-то я и не понимаю: ведь молитвы белых людей запрещают воровать.
Итак, со времени моего возвращения домой не прошло еще и месяца, как явились к нам буры, человек шестьдесят, под началом капитана, высокого молодца по имени Ретиф. Они были вооружены длинными ружьями, которые всегда носили с собой. Буров была, наверное, целая сотня со слугами и конюхами. Прибыли они, чтобы получить права на землю в Натале, лежащую между реками Тугелой и Умзимубу. Но я и другие индуны посоветовали Дингану потребовать от буров, чтобы они сперва покорили вождя Сигомейло, который похитил у царя скот, и вернули похищенное. Буры согласились и скоро вернулись. Они уничтожили племя Сигомейлы и пригнали похищенные стада.
В ту же ночь Динган собрал совет и спросил нашего мнения о переуступке земель. Я заметил, что совершенно безразлично, уступит он земли или нет, так как еще умерший Черный отдал их англичанам. Вероятно, все кончится тем, что между англичанами и анабоонами вспыхнет война из-за этой земли. Начинают сбываться предсказания Черного: мы уже слышим топот бегущих белых людей, которые со временем завоюют всю нашу страну.
От моего замечания сердце Дингана опечалилось, а лицо омрачилось, слова мои проникли в его грудь, как копье. Он ничего не ответил и распустил совет.
Утром царь обещал подписать бумагу о передаче бурам земли. Все казалось гладким, как вода в тихую погоду. Перед тем, как подписать бумагу, царь устроил большой праздник, много собралось воинов в краале, три дня продолжались пляски. На третий день он распустил все войска, за исключением одного отряда, состоящего из юношей. Мне очень хотелось знать, что на уме у Дингана, я тревожился за безопасность анабоонов. Но он не открыл свою тайну никому, кроме предводителя отряда, даже члены совета ничего не знали. Я предчувствовал, что он готовит беду, мне хотелось предупредить капитана Ретифа. Но если я ошибаюсь в своих предположениях? Отец мой, если бы я исполнил свое намерение, сколько бы людей осталось в живых! Но, впрочем, не все ли равно? Многие из них теперь бы поумирали.
Наступило четвертое утро. Динган послал гонцов к бурам, приглашая их явиться к нему в крааль, где он намерен подписать бумагу. Буры пришли и оставили свои ружья у ворот крааля, поскольку смертью карали и белых, и черных, появлявшихся вооруженными перед царем. Крааль Дингана был выстроен большим кругом, как строились у нас все царские краали. Снаружи тянулась высокая изгородь, между наружной и внутренней изгородью — тысячи хижин. За внутренним окном лежал о большое открытое пространство, в котором могли поместиться пять полков, а в конце его — против входа — крааль скота, отделенный от открытого места также изгородью, изогнутой, как лук. За нею помещались Эмпозени — жилище царских жен, караульня, лабиринт и Интункулу, жилище царя. Динган вышел и сел на скамью перед краалем скота, рядом с ним стоял человек, держащий щит над ею головой, чтобы предохранить его от солнечных лучей. Все члены совета были тут же, а вдоль изгороди, окружавшей всю площадь, стояли воины отряда, оставленного Динганом, вооруженные короткими палками, — а не дубинами, отец мой. Начальник отряда находился рядом с царем по его правую руку. Вскоре вошли буры и всей толпой приблизились к царю. Динган встретил их милостиво и пожал руку Ретифу, их начальнику. Ретиф вынул из кожаной сумки бумагу, по которой устанавливались уступка и границы земель, и переводчик перевел царю содержание. Динган сказал, что все в порядке, и приложил к бумаге руку, Ретиф и буры, видимо, были довольны и широко улыбались. Они стали прощаться, но Динган не отпустил их, говоря, что сперва положено угостить их и показать им пляску воинов. Тут же вынесли заранее приготовленные блюда с вареной говядиной и чашки с молоком. Буры отвечали, что они уже обедали, но все же выпили молока, передавая чашки из рук в руки.
Воины начали плясать и завели воинственную песню зулусов, отец мой, а буры отодвинулись к центру площади, чтобы не мешать пляске воинов. Тут я услыхал, как Динган приказал одному из слуг отправиться к белому Доктору молитвы, находящемуся вне крааля, и попросить его не бояться ничего. Я не понял смысла приказания. Почему Доктору молитвы бояться танца, часто виденного им? В это время Динган в сопровождении свиты прошел сквозь толпу, подошел к капитану Ретифу и стал прощаться с ним, пожимая ему руку и желая ему счастливого пути. Затем он вернулся к воротам, которые вели к царскому дому, а у входа стоял начальник отряда как бы ожидая приказаний.
Неожиданно для всех, отец мой, Динган остановился и закричал громко: «Билилини Абатакати!» («Бей колдунов!») и, закрыв лицо углом своего плаща, пошел за изгородь.
Мы же, его советники, стояли пораженные, словно окаменевшие, но мы еще не успели промолвить и слова, как начальник отряда также громко прокричал: «Бей колдунов!» и возглас его был подхвачен со всех сторон. Раздался ужасный крик, отец мой, топот тысячи ног, сквозь облака пыли мы видели, как воины кинулись на анабоонов, и мы услыхали удары палок. Анабооны вытащили свои ножи и защищались храбро, но все было кончено очень быстро. Мертвых и многих еще живых выволокли из ворот крааля на Холм убийств и перебили всех. Их перебили и сложили в кучу, и этим окончились их танцы, отец мой.
Я и другие советники молча направились к дому царя. Он стоял перед своей большой хижиной, подняв руки, мы поклонились ему, не говоря ни слова. Динган заговорил первым, слегка посмеиваясь, как человек, не вполне спокойный.
— Что, вожди мои, — сказал он, — когда хищные птицы сегодня утром взывали к небу о крови, они не ожидали пира, приготовленного для них? И вы, вожди, не знали, какого великого правителя послало вам Небо и как глубок ум царя, вечно заботящегося о благе своего народа. Теперь страна очистилась от белых колдунов, о которых каркал Черный перед смертью, или, вернее, скоро очистится, так как это только начало. Слушайте, гонцы! — и он повернулся к людям, стоящим за нами. — Отправляйтесь немедленно к отрядам, собранным за горой, передайте их вождям мой приказ: пусть войско совершит набег на страну Наталя и перебьет всех буров, уничтожит всех — мужчин, женщин и детей. Ступайте!
Гонцы прокричали привет царю и, как копья из рук бойцов, через секунду исчезли. Но мы, советники, стояли молча.
Динган заговорил снова, обращаясь ко мне:
— Успокоилось ли твое сердце, Мопо, сын Македама? Ты часто жужжал мне в уши о белых людях и о их победах над нами, а видишь, что случилось? Я только дунул на них, и они исчезли. Скажи, Мопо, все ли колдуны умерли? Если хоть один из них живой, я хочу поговорить с ним!
Я взглянул Дингану прямо в лицо и ответил:
— Они умерли, царь, но ты также умер!
— Для тебя было бы лучше, собака, — сказал Динган, — если бы ты выражался яснее!
— Да простит меня царь, — отвечал я, — вот что хочу я сказать. Ты не можешь уничтожить белых людей, у них племен много, море — их стихия, они являются из черных вод океана. Убей тех, которые находятся здесь, другие придут мстить за убитых, их будет все больше и больше! Ты убил сейчас, а вскоре начнут убивать они. Теперь они лежат в крови, но в скором будущем, царь, лежать в крови будешь ты. Тобой владело безумие, царь, когда ты совершал это злодеяние, и следствием этого безумия будет твоя смерть! Я сказал! Да будет воля царя! — Я стоял неподвижно, ожидая смерти, отец мой, но сердце мое так переполнилось гневом от совершенного злодеяния, что я не мог удержаться. Динган злобно поглядывал на меня, но его страх боролся с яростью, и я хладнокровно ждал, что же победит — страх или ярость. И он сказал: «Иди», а не: «Возьмите его». И я ушел, а со мной советники. Царь остался один.