Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада — страница 28 из 138

Биллали повернулся и ушел, а за ним высокие, мрачные носильщики. В последний раз в жизни мы видели дикарей амахаггер. Долго следили мы за ними, за процессией пустых носилок, которая походила на погребальную, пока они не скрылись в тумане. Мы остались одни среди обширной пустыни, печально осмотрелись вокруг и взглянули друг на друга. Три недели тому назад четыре, человека впервые шли по болотам Кор. Теперь двое из нас умерли, а мы двое, оставшиеся в живых, вынесли столько горя, страданий. На нашу долю выпали такие ужасные приключения, что сама смерть не могла быть ужаснее их.

Три недели — только три недели! Право, нужно измерять время событиями, а не часами. Нам казалось, что прошло 30 лет с того времени, как нас взяли в плен на нашей лодке.

— Нам надо добраться до Замбези, Лео, — сказал я, — Бог знает, попадем ли мы туда!

Лео только кивнул головой, он стал очень молчалив. Мы отправились в путь, имея с собой только компас, револьверы, винтовки и то платье, в которое были одеты. Этим и заканчивается история нашего посещения древних руин великого и царственного Кор…

На этих страницах я даю только краткий отчет нашего путешествия и наших приключений, которые свежи в моей памяти. Что касается остальных, это никому не интересно. Достаточно сказать, что после неописуемых бедствий и лишений мы достигли Замбези, — на 170 миль южнее того места, где мы простились с Биллали. Здесь целых шесть месяцев мы находились в плену у дикого племени, которое считало нас сверхъестественными существами, благодаря молодому лицу и седым волосам Лео. Мы бежали из плена и долго странствовали, пока нам не посчастливилось наткнуться на португальского охотника, сопровождавшего слонов куда-то вглубь страны. Этот человек отнесся к нам очень хорошо, и с его помощью мы достигли залива Делагоа, через 18 месяцев с того дня, как покинули болота Кор. Наше путешествие в Англию было благополучно, и мы очутились на набережной Соусемитона ровно через 2 года со времени отъезда в нашу необычную экспедицию.

Этим кончается вся история, но так как она началась более двух тысяч лет тому назад, то мы с Лео думаем, что она может продолжаться еще долго в туманной дали будущего…

Действительно Лео возродился в оболочке своего предка Калликрата, или Аэша обманулась из-за наследственного сходства? Может быть, Устана отождествляла собой Аменартас? Пусть читатель решает сам, а по моему мнению, «Она» не могла ошибиться. Часто не сплю я ночью, пытаясь проникнуть во мрак времени и догадаться, чем закончится великая драма, какую роль играть будет прекрасная египтянка Аменартас, принцесса царственной крови фараонов, из любви к которой жрец Калликрат нарушил свой обет Изиде и, преследуемый гневом оскорбленной богини, бежал к берегам Ливии, чтобы умереть в развалинах царственного Кор от руки Аэши!

Аэша

Предисловие

Гораций Холли и его друг Лео Винцей, возлюбленный божественной Аэши, отправились в Центральную Азию, надеясь снова увидеть ее. С тех пор о них не было никакого слуха. Но вот почти 20 лет спустя, как рассказывает Райдер Хаггард, среди представленных в редакцию рукописей ему попался невзрачный серый пакет, из которого выпала рукопись романа «Аэша» и два письма на имя редактора. В одном из них он тотчас же узнал характерный почерк мистера Холли. Гораций Холли писал, что вернулся в цивилизованный мир после двадцатилетнего отсутствия.

«Вы первый узнали о „Той, которой все повинуется“, много тысячелетий ждущей в пещерах Кор возрождения своего друга, — писал он, — вы же первый должны узнать об Аэше, о мистической развязке трагедии, начавшейся в Коре, а может быть, еще раньше в Египте… Я очень болен и вернулся в свой старый дом, чтобы умереть. Поручаю своему доктору переслать вам эту рукопись, если не раздумаю и не сожгу ее еще при жизни, а также шкатулку, в которой вы найдете систр — древний жезл жрецов культа богини Изиды, или Хатор. О нем часто упоминается в моей рукописи, и он должен служить вещественным доказательством того, что все написанное мною — истина. Этот жезл — дар Аэши».

Второе письмо было от доктора, которого умирающий Холли выбрал своим посредником. «Дней десять тому назад, — писал доктор, — меня позвали в старый дом на утесе (в Кумберлэнде), который много лет стоял пустым. Экономка сказала мне, что ее господин недавно вернулся из Азии и очень болен сердцем. Я застал его в постели сидящим: когда он лежал, ему становилось хуже. Это был странный старик, с узкими, темными глазами, полными жизни и огня. Длинная седая борода закрывала его могучую грудь. Седые волосы низко нависли на брови. Странное дело! Он безобразен, но в то же время красив. В лице его было что-то необыкновенное. Он казался недовольным, что меня позвали без его ведома, но мы скоро сошлись. Спасти его было невозможно, — я мог только облегчить его страдания. Он много рассказывал о странах, в которых бывал, иногда в бреду говорил по-гречески и по-арабски, обращаясь к какому-то существу, которому он поклонялся. Профессиональная тайна не позволяет мне рассказывать то, что он говорил. Он дал мне ваш адрес и поручил переслать рукопись и ящичек, которые я и препровождаю.

Однажды вечером, зная, что пациенту недолго осталось жить, я пошел навестить его, но не застал его дома. Экономка сказала, что он вышел за дом. Я поспешил по указанному направлению.

Луна освещала выпавший ночью снег, и я ясно различил на снегу следы босых ног, они вели за дом, к холму, на вершине которого есть древний памятник из монолитов. Местные жители называют его Чертовым кольцом. Посреди колоннады в высоком, грубо сложенном дольмене, есть изображение головы. Некоторые археологи считают его изваянием египетской богини Изиды и думают, что этот друидический памятник был некогда местом поклонения ей. Я вспомнил, что Холли спрашивал у меня недавно об этом памятнике и говорил, что хотел бы умереть у его подножия. И вот теперь, приблизившись, я увидел его стоящим у кромлеха. Что-то странное виделось в этой сцене. Среди колоннады из грубых монолитов одиноко и величественно поднимался памятник из трех камней, а перед ним — Холли. Он громко произносил какие-то арабские заклинания. В правой руке он держал жезл, на котором играли драгоценные камни и нежно звенели колокольчики.

Тут я заметил присутствие другого существа. В тени центрального дольмена что-то колыхалось. Внезапно это нечто приняло очертание женщины, на лбу которой светился огонек. Не знаю, было ли то видение, или что иное. Очевидно, Холли тоже видел что-то. У него вырвался радостный крик, и он бросился вперед с распростертыми объятиями. Когда я подошел, свет погас, а мистер Холли лежал на земле, сжимая в руке жезл»…

Действительно, Р. Хаггард скоро получил ящичек. В нем оказался хрустальный систр в виде Crux ansata, или египетской эмблемы жизни, этого сочетания жезла, креста и петли. От петли тянулись три золотые проволоки с встроенными в них рубинами, сапфирами и бриллиантами. На четвертой проволоке висели четыре колокольчика, издававшие приятный, мягкий звук. Пусть читатель сам найдет в предлагаемом романе объяснение этого таинственного жезла.

Часть первая

Глава IДвойное знамение

Прошло около двадцати лет с той ночи, как Лео было видение. Двадцать ужасных лет томительного искания и тяжелого труда, которые привели к потрясающему душу чудесному концу.

Смерть моя близка, и я радуюсь этому, потому что хочу продолжать свои изыскания и в других сферах, как это мне было обещано. Я стремлюсь познать начало и конец драмы души.

Я, Гораций Холли, был очень болен. Меня принесли полумертвого с тех гор, которые виднеются из моего окна. Я нахожусь на границе северной Индии. Другой на моем месте умер бы, но меня хранит Судьба, может быть, для того, чтобы осталась эта книга. Я пробуду здесь месяца два, и когда вернутся силы, уйду потому, что хочу умереть там, где родился, а пока я напишу эту повесть, по крайней мере, главнейшие страницы ее, ибо не все можно открыть. Начну с видения.

Мы с Лео Винцеем вернулись в 1885 году из Африки, желая отдохнуть от перенесенного страшного потрясения и собраться с мыслями. Поселились мы в старом домике моих предков в Кумберлэнде. Дом этот принадлежит мне и поныне, если кто-нибудь, считая меня умершим, не завладел им. Я поеду туда умирать.

— Какое потрясение? — спросит читатель.

Я — Гораций Холли, а друг мой, товарищ мой, духовный сын мой, о котором я с детства заботился, — Лео Винцей.

Следуя указанию, найденному в одной древней рукописи, мы отправились с ним к пещерам Кор в Центральной Африке. Там открылась нам «Она», которую мы искали, «Та, которой все повинуется». В Лео «Она» узнала своего возлюбленного, перевоплощенного Калликрата, греческого жреца Изиды, которого в порыве ревности убила два тысячелетия тому назад. Я тоже нашел в ней божество, которому с тех пор поклоняюсь, не плотью — это давно умерло, отошло для меня — но, что ужаснее, душой и волей. Плоть умирает, по крайней мере, изменяется, страсть телесная проходит. Но страсть духа, стремление к слиянию воедино — вечны.

За что такое наказание? Но наказание ли это? Может быть, то лишь мрачная, ужасная Дверь, которая ведет в светлый дворец Награды? Она клялась, что я навсегда останусь ее и его другом, и мы будем жить вместе вечно. Я ей верю.

О! Сколько мы странствовали по ледяным вершинам и пустыням! Наконец явился Вестник, и указал нам Гору. На той Горе мы нашли храм, в храме — Духа. Не поучительная ли это аллегория? Я думаю, я уверен, что да.

В Коре мы встретили бессмертную женщину. В огненных лучах Столба жизни она призналась в своей мистической любви и на наших глазах была осуждена так ужасно, что я и теперь содрогаюсь при одном воспоминании. Но какие были последние слова Аэши?

— Не забывайте меня… Сжальтесь надо мной… Я не умру. Я вернусь еще раз во всей красе. Клянусь, это правда!

Но не стану повторять повесть, уже напечатанную человеком, которому я ее доверил, и обошедшую весь свет: я читал ее даже в переводе на язык хинди.

Мы прожили год в старом доме, на пустынном берегу моря в Кумберлэнде, оплакивая утраченное, стараясь снова найти его. Силы вернулись к нам, и поседевшие от ужаса волосы Лео снова стали золотистыми. Лицо его, как прежде, прекрасно, только выражение его печальное и чистое-чистое.

Хорошо помню ночь и час видения. Сердце рвалось на части от отчаяния. Мы искали знамение и не находили. Смерть оставалась для нас смертью. Мы кричали и не получали ответа.

Был пасмурный августовский вечер. Мы гуляли по берегу, прислушиваясь к плачу волн и любуясь игравшей в далеких облаках зарницей. Мы шли молча. Лео вздохнул — его вздох напоминал рыдание — и сжал мою руку.

— Не могу выносить далее эти муки, Гораций! — сказал он. — Желание еще раз увидеть Аэшу сушит мне мозг. Я сойду с ума. А между тем я здоров и могу прожить еще лет пятьдесят.

— Что же ты намерен делать? — спросил я.

— Есть краткий путь к познанию и миру, — торжественно отвечал Лео. — Я хочу умереть и умру сегодня ночью.

— Лео, ты трус! — воскликнул я в ужасе и гневе. — Ты не хочешь переносить свою долю страданий, как другие.

— Ты хочешь сказать, как ты? — жутко захохотал он. — На тебе тоже тяготеет проклятие, но ты сильнее и выносливее меня, возможно, потому, что ты старше. Я же не перенесу этого. Я умру.

— Но это преступление, — сказал я. — С презрением отказаться, как от ненужной вещи, от жизни, этого дара Всемогущего — это оскорбление. Такое преступление может повлечь за собой ужасное наказание, например, вечную разлуку.

— Разве это преступление, если человек, которого пытают в застенке, покончит жизнь самоубийством? Если это грех, он будет прощен. Растерзанная плоть, издерганные нервы просят пощады. Я — такой исстрадавшийся мученик. Она умерла, и смерть приблизит меня к ней.

— Может быть, Аэша жива, Лео.

— Если бы она была жива, то подала бы мне знак. Но я так решил. Не будем больше говорить об этом.

Я еще спорил с Лео, но безуспешно. Случилось то, чего я давно боялся. Лео сошел с ума от потрясения и горя. В противном случае, такой глубоко верующий человек, как он, не помыслил бы о самоубийстве.

— Ты бессердечен, Лео, — продолжал я, — ты хочешь покинуть меня. Так ты платишь за мою любовь, за мои заботы о тебе! Ты меня убьешь, и кровь моя будет на тебе.

— Почему твоя кровь, Гораций?

— Дорога широка. Мы пойдем рядом. Долго жили и страдали вместе, не расстанемся и теперь. Если ты умрешь, умру и я.

Лео испугался.

— Хорошо, — сказал он, — это будет еще не сегодня ночью.

Тем не менее, я не успокоился. Желание умереть, пробудившись раз, будет усиливаться, наконец Лео не устоит, а тогда… тогда незачем жить и мне, одинокому, покинутому…

— Аэша! — воззвал я в отчаянии. — Если можешь, докажи, что ты жива, спаси своего возлюбленного и меня! Сжалься над ним и пробуди в нем надежду, без которой ни он, ни я не можем жить!

В эту ночь я заснул разбитый, измученный. Но спал недолго, Лео разбудил меня.

— Гораций! — позвал он вполголоса. — О! Слушай, друг мой, отец мой!

— Сейчас зажгу свечу, — отвечал я, и все билось и трепетало во мне от предчувствия.

— Не надо света, Гораций. В темноте лучше рассказывается. Мне снился яркий, как действительность, сон. Я стоял одиноко под темным, почти черным сводом неба, на котором не было ни звездочки. Вдруг далеко-далеко на горизонте замерцал свет. Он стал подниматься по своду все выше и выше и наконец очутился надо мной. Он имел форму огненного веера. Скоро он оказался над моей головой. Тогда я увидел фигуру женщины. Свет горел у нее на лбу. Гораций, то была Аэша. Я узнал ее глаза, ее милые черты, ее волосы. Она смотрела на меня так печально, как будто хотела сказать: — Почему ты сомневаешься?

Я силился говорить, но уста мои онемели, хотел обнять ее, но не мог поднять рук. Между нами была преграда. Она поманила меня за собой и полетела. Тогда душа моя, казалось, отделилась от тела и последовала за ней. Мы устремились на восток через моря и сушу. Дорога была мне знакома. Я взглянул и увидел развалины дворцов Кор и залив. Вот мы над Головой эфиопа, а внизу с серьезными лицами собрались наши спутники-арабы, которые утонули в море. Среди них был и Магомет. Он печально улыбнулся и покачал головой, как бы сожалея, что не может следовать за нами.

Минуя моря, песчаные степи, опять моря, берега Индии, мы летели все на север, пока не очутились над увенчанными снегом горами. Мы остановились ненадолго над монастырем. Монахи шептали молитвы на террасе. Я узнал этот монастырь. Здание выстроено в виде серпа луны, перед его фасадом стоит и смотрит вдаль исполинский идол. Мы достигли крайних пределов Тибета, а дальше расстилалась девственная, никому неведомая пустыня.

На равнине близ монастыря одиноко высился холм. Мы остановились на его заснеженной вершине. И вот над горами и пустыней, расстилавшейся у наших ног, загорелся огонек. Мы стали держать путь к этому маяку, пролетели над обширной равниной, деревнями, городами и очутились над остроконечной вершиной, имевшей форму египетского Символа жизни Crux-ansata. Я увидел, что свет, который привлекал нас, исходит от кратера вулкана. Тень Аэши указала нам рукой вниз и исчезла. Тут я проснулся. Это было знамение, Гораций.

Голос Лео замер. Я думал о том, что услышал, и молчал.

— Ты спишь? — сердито схватил он меня за руку. — Что же ты молчишь?

— О, нет, я не сплю! — отвечал я. — Но дай мне собраться с мыслями.

Я подошел к открытому окну, поднял штору и стал смотреть на небо.

Занималась заря. Лео тоже подошел, и я почувствовал, что он весь дрожит от волнения.

— Знамение, говоришь ты? — спросил я. — По-моему, это просто сон.

— Не сон, — резко возразил он, — а видение.

— Если хочешь, видение. Но и видения бывают реальные, а бывают галлюцинации. Слушай, Лео, твое расстроенное горем и тоской воображение доводит тебя до сумасшествия. Тебе снилось, что ты один в необъятной вселенной! Тебе чудилась тень Аэши. Но разве она когда-нибудь покидала тебя? Тебе грезилось, что ты летишь с нею над морем и сушей, к таинственной неведомой горе. Так вела она тебя к жизни, к вершине по ту сторону Врат смерти. Снилось тебе…

— Довольно! — прервал меня Лео. — Я видел то, что видел. Думай и поступай, как тебе угодно, Гораций, а я завтра же отправлюсь в Индию, и если ты не хочешь следовать за мной, то один!

— Не горячись, Лео, — сказал я. — Ты забываешь, что я-то не видел знамения, а кошмара больного человека, который несколько часов тому назад собирался покончить с собой, право, недостаточно, чтобы убедить меня идти умирать среди снегов Северной Азии. Ты полагаешь, что Аэша перевоплотилась в Центральной Азии, как Великий лама, не так ли?

— Я не думал этого, но отчего бы и нет? — спокойно возразил Лео. — Помнишь, как в пещере Кор живой взглянул на мертвого, как мертвец и живой стали похожи друг на друга. Вспомни, как Аэша клялась, что вернется в этот мир, а как же иначе, если не через возрождение, переселение души?

— Я не видел знамения! — настаивал я.

— Ты не видел. О! Как бы я хотел, чтобы ты увидел и убедился, Гораций!

Мы замолчали и смотрели на небо. Долго длилось молчание.

Утро было свежее. Облака причудливыми массами висели над морем, образуя гору, на вершине которой показался как бы кратер. Из кратера поднялся столб… Мало-помалу верхняя часть его растаяла, и внизу осталось огромное черное облако.

— Смотри, — прошептал Лео, — это гора моего видения. Теперь ты тоже видишь знамение, Гораций!

Я смотрел на облако, пока оно не растаяло на лазури неба, и сказал:

— Хорошо, Лео, я последую за тобой в Среднюю Азию!

Глава IIБуддийский монастырь

Прошло шестнадцать лет с той бессонной ночи в Кумберлэндском домике, а мы с Лео все странствовали, все искали гору с очертаниями египетского Символа жизни. Искали и не находили.

Описания нашего путешествия хватило бы на целые тома, но к чему описывать? Пять лет мы провели в Тибете, останавливаясь в разных буддистских монастырях, изучали законы и традиции лам. Нас приговорили к смерти за посещение одного священного города, но нас спас китайский чиновник. Мы были на севере, востоке и западе и изучили много наречий. Мысль о возвращении никогда не приходила нам в голову, ведь мы дали клятву найти то, что искали, или умереть.

Мы были в Туркестане, на берегах Балхаша, провели год в горах Аркарти-Тан и чуть не умерли от голода в горах Черга. Здесь нас застала зима. Мы слышали, что в этих горах есть монастырь, ламы которого отличаются своей святостью. У нас не было больше масла для светильника, и мы шли ночью при свете луны. У нас остался только один як, другой пал. Поклажа не была тяжелой: винтовки, сто пятьдесят патронов, немного денег золотом и серебром, несколько овчинных одежд; но животное умирало от голода, как и его хозяева. Выбившись из сил, як остановился. Мы завернулись в грубые шерстяные одеяла и сели на снегу.

— Нам придется убить яка и съесть его, — сказал я.

— Может быть, завтра мы убьем какую-нибудь дичь, — отвечал Лео.

— Если же нет, мы должны будем умереть.

— Умрем — и хорошо.

— Конечно, Лео, это будет наилучшее, что мы можем сделать после стольких лет бесплодных странствий.

Светало. Мы со страхом взглянули друг другу в лицо, стараясь угадать, каковы силы товарища. В глазах цивилизованного человека мы казались бы дикарями. Лео было за сорок лет. Жизнь в пустыне закалила его. Это был высокий красивый мужчина с железной мускулатурой, длинными золотистыми кудрями и широкой белой бородой, со смуглым от ветра и непогоды лицом, одухотворенным мыслью. На этом грустном лице светились звездами чистые, как хрусталь, серые глаза.

Я тоже оброс волосами, поседел, но, несмотря на шестидесятилетний возраст, был здоров и силен. Тяжелый, трудный путь укрепил наши силы, закалил нас, словно мы вдохнули в себя Эссенцию жизни.

Перед нами расстилалась песчаная, безводная и бесплодная степь, покрытая блестящими кристаллами соли и выпавшим в ночь первым снегом. За нею открывалось множество гор, целое море гор со снеговыми вершинами. В глазах Лео сверкнули слезы волнения.

— Смотри! — сказал он мне.

Лучи восходящего солнца, как волны, заливали вершины холмов, у подножья которых мы сидели, свет скользил все ниже и ниже и осветил наконец плоскогорье. В трехстах ярдах над нами, на горной площадке, сидел и торжественно смотрел вдаль огромный Будда. За ним полумесяцем обрисовывалось желтое здание монастыря.

— Наконец-то! — воскликнул Лео и пал ниц, пряча лицо в снегу.

Я понял, что творится в его сердце, и оставил его с его мыслями. А потом вернулся и тронул его за плечо.

— Идем, — сказал я, как только мог, властно. — Опять начинается метель. Если в монастыре есть люди, мы найдем у них пищу и кров.

Он беспрекословно подчинился. Я заметил на лице его выражение счастья и умиротворенности.

Мы поднялись вверх на пустынную террасу. Что, если это необитаемые развалины монастыря, какие часто встречаются в этой стране? Сердце заныло у меня при этой мысли. Но вот из одной трубы показался легкий дымок. В центре высился храм. Ближе, там, где змеился дымок, была низкая дверь.

— Отворите! Отворите, святые ламы! — громко закричал я и постучал в дверь. — Помогите чужеземцам!

Послышалось шлепанье туфель, дверь заскрипела в петлях. На пороге показался древний старец в каком-то желтом рубище.

— Кто это? Кто это? — спросил он, глядя на меня через роговые очки. — Кто нарушает тишину обители святых лам?

— Странники, святой отец, которые умирают от голода, и которым, по закону Будды, вы не можете отказать в приюте!

Он взглянул через свои роговые очки на нашу изношенную одежду того же образца, что и его платье. Мы носили платье тибетских монахов, отчасти чтобы не привлекать ничьего внимания, отчасти же потому, что у нас не было другого.

— Вы тоже ламы? — спросил старец. — Из какого монастыря?

— Наш монастырь называется Светом, и в нем люди часто бывают голодны.

— У нас не принято принимать иноверцев, а вы, кажется, не нашей веры.

— Еще менее принято у вас, святой Хубильган (так называют в Тибете настоятелей монастырей), оставлять чужеземцев умирать от голода! — и я привел ему соответствующий текст из учения Будды.

— Я вижу, вы начитаны, — сказал монах. — Войдите же, братья обители, называемой Светом. Я позабочусь и о вашем яке.

Он ударил в гонг. Явился другой, еще более дряхлый монах. Старец поручил ему накормить нашего яка.

Ку-ен, так звали настоятеля, отвел нас в монастырскую кухню, служившую также жильем братии. Тут вокруг огня сидели и грелись 12 монахов. Один из них готовил утреннюю трапезу. Ку-ен представил нас, как иноков монастыря, называемого Светом. Четыре года никто не заходил в монастырь, и братья радостно приветствовали нас. Все они были старые. Младшему из них было 65 лет.

Нам дали теплой воды, чтобы умыться, ветхое, но чистое платье, туфли вместо наших тяжелых сапог, и отвели нам комнату. Переодевшись, мы вернулись в кухню, где нас ожидала горячая похлебка, молоко, вяленая рыба и местный деликатес — чай с маслом. Никогда еще не ели мы с таким аппетитом. Тут я заметил, что Ку-ен смотрит на Лео с видимым удивлением, а монах-эконом начинает опасаться, что с такими едоками запасы монастырской кладовой скоро истощатся. Я остановил Лео, и мы пропели буддистскую благодарственную молитву, что приятно поразило монахов.

— Ваши стопы на Пути! Ваши стопы на Пути! — сказали они.

— Да, мы вышли в путь 13 лет тому назад, — ответил Лео, — но мы еще новички. Вы знаете, святые отцы, что путь далек, как звезды, широк, как океан, долог, как пустыня. Вещий сон указал нам вашу обитель. Вы самые святые и самые ученые ламы, вы можете научить нас, как идти этим путем.

— Конечно, мы самые ученые, — сказал Ку-ен. — Далеко вокруг нет другого монастыря. Но увы! Нас все убывает.

Мы попросили позволения уйти в отведенную нам комнату и проспали 24 часа. Сон освежил нас.

Прожили мы в горном монастыре пол года, и добродушные монахи с первых же дней посвятили нас в историю своей обители, древней и большой. В старину здесь жило несколько сот монахов. Лет 200 или больше тому назад дикое племя еретиков-огнепоклонников напало на обитель и перебило монахов. Уцелели немногие, и монастырь с тех пор опустел.

В молодости Ку-ену открылось, что он — перевоплощение одного из прежних монахов монастыря и что он должен идти в обитель. Собрав вокруг себя несколько ревнителей, он с благословения своего настоятеля пошел в горы и поселился в монастыре. Вот уже полстолетия живут они здесь, имея лишь случайные сношения с миром. Сначала время от времени приходили другие монахи, но теперь никто не приходит, а братия вымирает.

— А что же будет потом? — спросил я.

— Ничего, — ответил Ку-ен. — Мы заслужили уважение. У нас было много откровений, и когда умрем, нас ожидает легкая доля. Мы так далеки от соблазнов мира, чего же нам желать большего?

Бесконечная молитва чередовалась с бесконечно долгими часами созерцания. В остальное время монахи обрабатывали плодородную полосу земли у подножия холма и пасли свое стадо. Так жили они, умирая в преклонных летах, чтобы, как они думали, снова возродиться где-нибудь и снова продолжать вечный круг жизни.

Зима была суровая. Пустыня покрылась глубоким снегом. Идти дальше — значило погибнуть в снегу. Мы волей-неволей должны были остаться до весны и предложили Ку-ену перебраться в нежилую часть монастыря, обещая питаться рыбой, наловленной в озере, и дичью, которую настреляем в низкорослом сосновом лесу на его берегах. Монах не захотел нас слушать, сказав, что братия хочет быть гостеприимной с иноками монастыря, называемого Светом, где так часто царит голод не только телесный, но и духовный. Доброму старцу хотелось направить наши стопы на Путь Истинный и сделать нас настоящими ламами.

И мы участвовали в молитвах, читали библию буддистов Кенджур. Мы рассказывали им о своей вере, и они радовались, находя в ней родство с учением Будды. Если бы мы остались в монастыре лет на семь, вероятно, многие из братьев примкнули бы к нашему учению. Мы рассказывали также о разных странах и людях, и это интересовало монахов, которые знали кое-что о России, Китае, о некоторых полудиких племенах.

— Может быть, в одно из последующих перевоплощений нам суждено жить в этих странах, — говорили они.

Время шло. Нам жилось неплохо, но сердце горело неугасимым огнем искания. Мы знали, что стоим на пороге, но не могли перешагнуть его: вокруг все занесено снегом.

Было у нас одно утешение. В одной из комнат монастыря мы нашли старинную библиотеку буддистских, сиваистских и шаманистских рукописей и житий многих бодисатв — святых — на разных языках. Особенно интересным оказался дневник хубильганов, или настоятелей древнего буддистского монастыря. Вот что было написано, например, на страницах последнего тома этого дневника, начертанного лет двести тому назад, незадолго до нападения варваров на обитель.

«Летом этого года один из наших братьев нашел в пустыне человека из племени, которое живет за Далекими горами. Рядом с ним лежали тела двух товарищей, погибших от жажды и свирепствовавшего накануне тифона. Он не сказал, как попал в пустыню, но мы догадались, что товарищи его совершили преступление, были осуждены на смертную казнь и бежали. Он рассказал, что его родина плодородна и прекрасна, но часто страдает от землетрясений и наводнений. Жители этой страны воинственны, но занимаются также земледелием. Народом этим управляют ханы, потомки греческого царя Александра. Это очень возможно, так как две тысячи лет тому назад царь этот послал свою армию в эти края.

Чужеземец рассказал нам также, что народ его поклоняется жрице Хес, или Хесея, которая царствует из поколения в поколение. Она живет одиноко в горах, не вмешивается в правление, но ее все боятся и чтут, приносят жертвы. Тот, кого она возненавидит, умирает.

Мы сказали ему, что он лжет, утверждая, что женщина эта бессмертна, и смеялись над ее могуществом. Он рассердился и сказал, что наш Будда менее могуч, чем его жрица, и грозил отомстить нам.

Тогда мы дали ему на дорогу припасов и проводили его из монастыря. Он ушел, сказав, что вернется и докажет, что говорил правду. Мы думаем, что это был злой дух, хотевший испугать нас, но это не удалось ему.»

Ничего больше не говорилось об этом пришельце, но через год дневник обрывался. Уж не исполнил ли чужеземец обещание и не навлек ли на монастырь мщение Хесеи?

Мы позвали в библиотеку Ку-ена и показали ему этот отрывок, спросив, не знает ли он чего-нибудь об этом событии. Он покачал головой, как черепаха, и сказал, что знает только кое-что об армии греческого царя. Он видел, как проходило это войско, и только. Это было в его пятидесятое перевоплощение^[13].

Лео засмеялся, но я толкнул его под столом, и он сделал вид, что чихнул. Нельзя же было обидеть почтенного старца. Да и кому другому, только не нам, смеяться над учением о перевоплощении, которому верит четвертая часть населения земного шара!

— Как это может быть? — спросил я ученого мужа. — Ведь память угасает со смертью.

— Это только кажется, брат Холли, — отвечал он. — Память возвращается к тем, кто ушел далеко вперед на Пути. Вот я совсем забыл об этой армии, а когда ты мне прочитал этот отрывок, вспомнил. Вижу, как сейчас, стою я с другими монахами у статуи Будды, а мимо идет войско. Оно невелико. Много солдат умерло в пустыне, многие убиты. Их смуглый полководец пришел и потребовал приюта для своей жены и детей. Тогдашний настоятель ответил, что по уставу мы не можем приютить под своей кровлей женщин. Тогда вождь грозил сжечь монастырь и убить всех монахов. Так как умершие насильственной смертью перевоплощаются в животных, мы предпочли нарушить устав и позже испросить у Великого Ламы отпущения греха. Я не видел царицу, но, увы! я видел жрицу этого народа.

— Почему ты говоришь об этом с сожалением? — спросил я.

— Я забыл про войско, но про нее я не забыл. Она долго была препятствием на моем пути к берегу спасения. Я был в то время смиренный монах и убирал светлицу, когда она вошла и сбросила с себя покрывало. Она заговорила со мной и спросила, неужто не рад я, что вижу женщину. Она была прекрасна, как заря, как вечерняя звезда, как первый весенний цветок.

О! Я грешный, грешный человек! Вы считали меня святым, я же только низкое существо. Эта женщина, если только она женщина, зажгла в моем сердце пламя, которое не хочет погаснуть, — и слезы потекли из-под роговых очков Ку-ена. Помолчав, он продолжал:

— Она заставила меня поклониться ей. Расспросив меня подробно о моей вере, она сказала:

— Итак, твой путь — Путь Отречения и твоя Нирвана — Ничто. Разве эта цель стоит такого тяжелого труда? Я покажу тебе более отрадный путь и богиню, более достойную поклонения.

— Какой это путь и какая богиня? — спросил я.

— Путь Любви и Жизни, который все создает, создал и тебя, искателя Нирваны. Моя богиня — Природа.

Когда я спросил, где эта богиня, женщина приняла царственную позу и сказала:

— Это — я… Поклонись мне!

И я пал перед нею ниц и целовал ее ноги, а потом она со смехом закричала мне вслед: «Вспомни меня, когда перейдешь в другой мир, о служитель святого Будды! Я меняюсь, но не умираю. Я найду тебя даже в Давашане потому, что ты мне поклонился».

И это правда, братья мои. Мне отпустили мой грех, я искупил его страданиями, но я не могу избавиться от нее и не знаю покоя.

С этими словами Ку-ен закрыл лицо руками и зарыдал. Странно было видеть восьмидесятилетнего старца плачущим, как дитя, из-за прекрасной женщины, которую, как ему казалось, он видел в своей прошлой жизни две тысячи лет тому назад. Но мы с Лео глубоко сочувствовали ему. Больше мы от него ничего не могли добиться. Он не знал, какую религию исповедовала жрица. На следующее утро она ушла вместе с войском на север.

На наши расспросы Ку-ен отвечал, что на севере по ту сторону живет племя огнепоклонников. Лет тридцать тому назад один из братьев, желая уединиться, взобрался на высокую вершину, откуда он видел огненный столб. В то же время в монастыре ощущали землетрясение. Ку-ен ушел и не показывался целую неделю и никогда не возвращался более к этому разговору. Мы же с Лео дивились тому, что узнали, и решили подняться на гору.

Глава IIIСветоч

Снежные метели стали реже. Снег креп от сильных морозов. Стада горных баранов спустились с высоких гор в долину, откапывая пищу под снегом. Мы сказали, что пойдем на охоту. Хозяева уговаривали нас остаться, но видя, что мы непоколебимы, указали нам на одном из склонов горы пещеру, где можно укрыться от непогоды. Навьючив своего яка, мы в одно прекрасное утро отправились. В полдень мы уже были в пещере и развели перед ее входом костер. В этот день мы увидели небольшое стадо баранов и подстрелили двух из них. Бедные животные никогда не видели людей и даже не бежали от нас. Ужинали мы бараниной. На следующий день мы поднялись на вершину утеса. Вид оттуда был великолепный: внизу расстилалась пустыня, за ней тянулись бесконечные горы.

— Я видел их точно такими во сне! — прошептал Лео.

— А где был огненный столб? — спросил я.

— Кажется, вот там! — указал он на северо-восток.

— Теперь там ничего не видно!

Мы вернулись засветло в пещеру. Следующие четыре дня мы повторяли восхождение и к вечеру спускались вниз. В конце концов мне это надоело. На четвертую ночь Лео не лег спать, а сел перед входом в пещеру. Я спросил его, зачем он это делает.

— Затем, что я так хочу! — ответил он с раздражением.

Ночью он разбудил меня.

— Пойдем, Гораций. Я покажу тебе что-то.

Я нехотя вылез из-под одеяла и вышел из пещеры. Лео указал на север. Ночь стояла темная. Но вдали на темном небе, точно зарево, виднелась бледная полоска света.

— Что ты думаешь? — спросил он.

— Ничего. Это не луна и не заря. Это похоже на зарево пожара или погребального костра. Но это ни то, ни другое.

— Я думаю, что это только отражение. Если бы мы поднялись на скалу, мы увидели бы сам огонь.

— Но мы не можем идти туда ночью.

— Мы должны провести там следующую ночь, Гораций.

— Это будет наша последняя ночь, — отвечал я.

— Ничего не поделаешь, надо рискнуть. Смотри, огонь погас.

Действительно, ночь снова стала непроглядной. Мне хотелось спать, и я ушел обратно в пещеру. Лео остался. Когда я проснулся, завтрак был уже готов.

— Я тороплюсь выйти пораньше, — объяснил мне Лео.

— Ты с ума сошел! Как мы будем ночевать на вершине?

— Не знаю, но я должен идти, Гораций.

— То есть, мы должны идти оба. А как же быть с яком?

— Возьмем его с собой.

Достигнув вершины, мы вырыли в снегу углубление и поставили палатку, в которую забрались сами и втащили яка. Уже темнело. Ледяной ветер пронизывал до костей. Если бы нас не согревало теплое тело животного, мы замерзли бы в своем шатре. Мы бодрствовали, ибо заснуть — значило умереть. Наконец среди немой тишины ночи я стал дремать.

— Посмотри по направлению красноватой звезды, — разбудил меня Лео.

Я взглянул и увидел на небе тот же свет, который мы видели накануне. Несколько ниже, над хребтом противоположных гор, показался огонь. Он поднялся выше, стал ярче, сильнее. За ним чернел какой-то столб, на вершине которого ясно вырисовывался египетский Символ жизни Crux ansata.

Потом он исчез. Пламя погасло. Затем огонь вспыхнул снова и взвился высоко-высоко. Черный символ мелькнул еще раз и опять исчез. В третий раз пламя загорелось, как молния, и осветило все. Сквозь черное отверстие символа прорвался и достиг нашего утеса яркий, как свет маяка, луч. Он окрасил в красный цвет снег вокруг нас и наши лица. Передо мною лежал мой компас. Было так светло, что я разглядел его стрелку и увидел выползшую из норы за добычей белую лисицу. Луч погас так же быстро, как появился. Исчез и символ со своим огненным покрывалом.

Мы молчали. Наконец Лео нарушил молчание:

— Помнишь, Гораций, как ее плащ упал на меня и как она послала нам на прощанье луч, который указал нам дорогу, чтобы мы могли бежать из Обители смерти? Теперь этот луч указывает нам путь к Обители жизни, к Аэше.

— Может быть, — отвечал я коротко.

Доказывать и спорить было трудно, но я чувствовал, что мы — действующие лица какой-то великой, предначертанной судьбою, драмы. Наши роли написаны, и мы должны их исполнить. Наш путь предопределен, и мы должны пройти его до неведомого конца. Нет больше места страху и сомнению, есть только место надежде. Видение стало действительностью. Посев дал жатву.

Утром поднялась метель. Мы сошли с вершины, рискуя жизнью. Снег слепил нам глаза. Но час наш еще не настал, и мы вернулись целы и невредимы в монастырь. Ку-ен обнял нас, а остальные монахи вознесли молитву спасшему нас Будде, ведь считали нас погибшими и не надеялись больше увидеть нас.

Бесконечно долго тянулась зима. У нас в руках был ключ от двери, которая находилась там, за горами, но мы не могли вложить его в скважину замка. Приходилось ждать, пока растают снега.

Но весна заглядывает даже в ледяные пустыни Центральной Азии. Потеплело. Пошел дождь. Монахи стали готовить плуг. Снег растаял. С гор потекли ручьи. Равнина почернела, а через неделю покрылась ковром цветов. Мы начали собираться в дальнейший путь.

— Куда вы пойдете? — уговаривал нас огорченный Ку-ен. — Разве вам здесь плохо? Все, что здесь есть — ваше. И зачем вы нас покидаете?

— Мы странники, — отвечали мы, — и когда видим перед собою горы, непременно хотим перейти их.

— Чего ищете вы за горами? — спросил Ку-ен строго. — Зачем вы скрываете от меня правду? Скрытность и ложь так похожи друг на друга.

— Святой отец, ты сделал нам признание там, в библиотеке…

— Зачем ты мучаешь меня, напоминая об этом? — поднял он руки, как бы защищаясь.

— Я далек от этой мысли, добродетельный друг, — ответил я. — Но твоя история очень напоминает нашу. Мы видели ту же жрицу.

— Говори! — заинтересовался лама.

Я рассказал ему все. Рассказывал долго, часа два, а Ку-ен сидел напротив меня, слушал и качал головой, как черепаха.

— Пусть светильник твоей мудрости озарит нашу тьму, — закончил я. — Не находишь ли ты, что все рассказанное чудесно, или ты, может быть, считаешь нас лжецами?

— Почему же мне не верить вам, о братья великой обители, называемой Светом? И что в вашем рассказе особенно чудесного? Вы только назвали истину, открытую нам уже много-много лет. Вы думаете, что эта женщина возродилась снова там? Вероятно, это так и есть, и женщина эта та же, из-за которой я согрешил в своей прошедшей жизни. Только она не бессмертна, как вы думаете. Бессмертия нет. Только гордыня и собственное величие удерживают ее от перехода в Нирвану. Но гордость ее будет унижена, прах и смерть коснутся ее чела. Грешная душа должна очиститься страданиями и разлукой. Если ты найдешь ее, брат Лео, то для того, чтобы снова потерять. А там придется подниматься вторично по той же лестнице. Останьтесь со мною, будем молиться вместе! Зачем вам биться о скалу? Зачем вливать воду в разбитый сосуд и вечно томиться жаждой, выливая воду на песок?

— Вода делает почву плодородной. Жизнь зарождается там, где пролита вода. Из семян печали вырастает радость, — ответил я Ку-ену.

— Любовь есть закон жизни, — горячо заговорил Лео. — Без любви нет жизни. Я ищу любви, чтобы жить. Я верю в силу рока и исполняю волю его.

— Ты замедляешь свое освобождение, брат. Что дала тебе эта жрица неправой веры в прошлом? Когда-то ты служил богине природы Изиде. Потом тебя соблазнила женщина, с которой ты бежал. Обманутая богиня, или ее служительница, убила тебя. Но служительница эта — женщина она или злой дух — не хотела умирать, потому что полюбила тебя. Она знала, что в твою последующую жизнь увидит тебя снова, ждала тебя, встретила и умерла, по крайней мере, казалось, что умерла. Теперь она возродилась, и вы снова встретитесь для новых страданий. О! Друзья мои, не ходите в горы, останьтесь со мною!

— Нет, — отвечал Лео, — мы поклялись идти и пойдем.

— Идите же, братья, но вспомните мои слова, когда пожнете посеянное. Вино, которое вы получите из собранного винограда ваших желаний, будет красное, как кровь, и вы не найдете в нем забвения и покоя. Ослепленные страстью, напрасно ждете вы радости от прекрасного зла. Лучше было бы вам жить одиноко, чтобы слиться с несказанным добром и вечной Нирваной. Вы улыбаетесь и не верите мне, но настанет день, когда вы скажете: «Брат Ку-ен, мудры были слова твои и безумны наши поступки».

Старец ушел, не убедив нас с Лео.

Мы почти не спали эту ночь. Ку-ен предсказал нам скорбь и кровь, если мы пойдем по ту сторону гор, но никакие страдания не могли остановить нас. Итак, Ку-ен думал, что Аэша — богиня древнего Египта, жрецом которой был Калликрат. Он изменил богине и бежал с дочерью фараона Аменартой. Тогда богиня, воплотившись в женский образ Аэши, настигла вероломного жреца и его возлюбленную в Коре и отомстила им. Но пущенная ею стрела поразила ее самое в следующем тысячелетии.

Я много думал, но не мог согласиться с мыслью, что Аэша богиня, а не женщина. Она, может быть, жрица, да. Но она все-таки женщина с живой надеждой и страстью. Правда, сама Аэша дала нам понять, что она когда-то была дочерью Неба. Старый шаман из Сибири тоже говорил о ее божественном происхождении… Но оставим это. Что-то ожидает нас за горами? Найдем ли мы там ее? С этими мыслями я заснул.

Глава IVЛавина

Рано утром следующего дня мы покинули монастырь. Монахи плакали, провожая нас. Мы ушли далеко в степь, а Ку-ен еще стоял, прислонившись к древней статуе Будды, и смотрел нам вслед. Только мысль о том, что мы встретимся в будущем, в последующем воплощении, утешала доброго старца. «Если же суждено вам вернуться живыми, — сказал он нам на прощание, — вы всегда будете желанными гостями в монастыре».

Мы пошли на северо-восток равниной, покрытой ковром цветов. За весь чудный день нам попались только несколько стад овец да диких ослов, которые спустились с гор на зеленые пастбища. К вечеру мы подстрелили антилопу, расположились под тамарисками, развели огонь и на ужин съели жаркое из мяса антилопы и попили чай.

Мы шли по равнине три дня. На четвертый достигли подножия гор, которые тянулись по ее краю. До сих пор все шло, по выражению Лео, как по часам, без препятствий и приключений. Но тут путь наш стал труднее. Горы крутые, подтаявший на солнце снег проваливался под ногами и страшно слепил нас своей белизной.

На седьмой день мы пришли к ведущему вглубь гор ущелью. Скоро мы убедились, что идем по дороге с явными следами заступа или иного инструмента. Всюду, даже на краю пропастей, она была плоская, ровная, местами были выстроены галереи. Они кое-где подгнили, обвалились, и нам приходилось возвращаться и обходить опасное место, но все же мы старались держаться этого проложенного руками человека пути.

Ночами мы страдали от холода. Ледяной ветер завывал в ущелье. На десятый день мы вышли из него и переночевали на страшном холоде — у нас не было топлива. Грелись мы, прижавшись к нашему яку, но все-таки зубы стучали, как кастаньеты. В довершение бед у нас не было воды и, чтобы утолить жажду, приходилось глотать холодный снег. Когда рассвело, мы проползли сто ярдов дальше, чтобы согреться на солнце. Лео оказался за поворотом ущелья первый, я услышал его голос и догнал его. И что же? Перед нами открылась Обетованная земля.

Мы стояли высоко на горе, а много ниже расстилалась огромная плоская равнина. Должно быть, когда-то это было большое озеро, которых так много в Центральной Азии, но многие пересыхают. Посреди этой обширной равнины высилась единственная увенчанная снегом гора с дымящейся вершиной. У края кратера этого вулкана виднелся огромный столбообразный утес, в верхней части которого было отверстие.

Итак, вот он — символ наших видений, который мы искали столько лет! При виде его сердца наши забились. Гора эта была гораздо выше окружающих, вот почему свет вулкана, попадая в отверстие столба, достигал величайших вершин близ монастыря. В данный момент вулкан только дымился, но, просыпаясь временами, он, очевидно, извергал и пламя — источник виденного нами таинственного света.

В долине же на берегу широкой реки виднелись белые кровли большого города. В подзорную трубу мы разглядели также хорошо обработанные, засеянные поля, по краям со рвами.

Мы радовались, видя Обетованную землю и таинственную гору, и не предчувствовали ужасов и страданий, которые мы должны были перенести раньше, чем достигнем Символа жизни.

Наскоро перекусив и проглотив немного снега, отчего заболели зубы и пронзила дрожь, мы навьючили своего бедного, измученного яка и тронулись в путь. Занятые собственными мыслями, почти не разговаривали. Мы спускались с горы удобной дорогой, проложенной людьми. Но странное дело: кроме следов диких овец, медведей и горных лисиц мы не видели ни одного следа человека. Но утешали себя мыслью, что население равнины пользуется этой дорогой только летом или, привыкнув к оседлой жизни, вовсе не поднимается в горы.

Стемнело, а мы еще не достигли подошвы горы. Поэтому разбили для ночлега палатку под защитой утеса. На этой высоте было несколько теплее: мороз не превышал двадцати градусов. На этот раз мы нашли воду, а наш як вырыл в проталинах немного сухого горного мха.

Утром мы пошли дальше, но горный кряж скрыл от нас и город, и вулкан. В одном месте было ущелье, и дорога вела туда. На полдороге однако перед нами, зияя, открылась глубокая пропасть. Внизу слышалось журчание воды. Дорога обрывалась на краю бездны. Что бы это значило?

— Вероятно, эта пропасть разверзлась недавно, в одно из последних извержений вулкана, — сказал Лео.

— А может быть, прежде тут был деревянный мост, но обрушился, — отвечал я. — Но все равно надо искать другую дорогу.

— И поскорее, если мы не хотим остаться здесь навсегда.

Мы взяли направо и прошли с милю. Тут мы увидели глетчер, напоминавший обледенелый, застывший водопад. Нечего было и думать спускаться по его склону. Пропасть казалась еще глубже и отвеснее. Тогда мы вернулись и пошли влево. Но и тут внизу зияла все та же пропасть. Вечером мы взобрались на вершину высокой скалы, надеясь увидеть где-нибудь дорогу, но и тут убедились, что бездна страшно глубока, имеет полмили в ширину, и внизу журчит вода.

Солнце село. Восхождение на утес так утомило нас, что мы не захотели спускаться с него в темноте и решили переночевать на его вершине. Позже мы узнали, что это спасло нас. Развьючив яка, мы разбили палатку, съели вяленую рыбу и хлеб, последние запасы, взятые из монастыря, и, завернувшись в одеяла, заснули, забыв о всех невзгодах.

Незадолго до рассвета нас разбудил страшный гул, как будто бы от пушечного выстрела. За ним послышались словно ружейные залпы.

— Господи! Что это? — воскликнул я.

Мы выползли из палатки. Як испуганно замычал. Не было возможности что-либо разглядеть. Глухие удары и треск сменились каким-то скрежещущим шумом и шорохом. В то же время подул какой-то странный ветер, под напором которого, как под напором волн, трудно было устоять.

Забрезжила заря, и мы увидели, что на нас надвигается лавина.

О! Какой это был ужас! По склону горы сверху ползла, скользила, скатывалась снежная масса. Волны снега вздымались, образовывали впадины, наскакивали одна на другую, и над этим морем стояло облако распыленного снега.

Мы с Лео в испуге прижались друг к другу. Вот первая волна дошла до нашего утеса. Под ее напором он задрожал, как лодка в бурном океане. Волна раскололась о скалу и с грохотом скатилась в пропасть. Это был лишь передовой гонец. За первой волной, медленно извиваясь, как змея, показалась вся снежная громада.

Волны снега поднимались с яростью почти до вершины нашего утеса, и мы боялись, что вот-вот он сорвется с основания и, как камешек, полетит в бездну. В воздухе стоял невообразимый шум глыб, скатывающихся в пропасть.

То, что последовало за снежным обвалом, было еще страшнее. Сорванные с места огромные камни полетели по склону. Некоторые ударялись о нашу скалу с резким, как пушечный выстрел, звуком. Иные сбивали на пути другие каменные глыбы и уносили их с собой. Никакая бомбардировка не могла быть столь ужасна и разрушительна.

Грандиозная картина! Казалось, какие-то скрытые силы природы вырвались на свободу, чтобы во всем своем величии разразиться над головою двух ничтожных человечков.

При первом толчке мы отскочили к утесу и прижались к нему, легли на землю, цепляясь и стараясь удержаться, чтобы ветер не унес нас в пропасть, как унес нашу палатку. Разбиваясь об утес, полетели камни; осколки их падали в пропасть, напевая свою дикую песню. Ни один из них, к счастью, не ударил нас, но, когда мы оглянулись, то увидели, что наш бедный як лежит бездыханный с оторванной головой. Мы легли и покорно стали ждать смерти: нас или занесет снегом, или раздавит каменная глыба, или ветром унесет в бездну.

Долго ли это продолжалось? Может быть, десять минут, может быть, два часа. Наконец ветер утих, смолк грохот каменного града. Мы встали и осмотрелись: отвесный склон горы, до этого покрытый снегом, стоял теперь обнаженный. Наш утес раскололся, и в изломе его блестели слюда и другие минералы. Пропасть засыпало снегом и камнями. И над этим хаосом спокойно сияло солнце.

Мы остались невредимы, но не решались тронуться с места: переправляясь через пропасть, могли провалиться в рыхлом снегу; нас, идущих по дороге, могло засыпать сверху еще падающими время от времени снежными глыбами.

Мы сидели и вспоминали Ку-ена, который предостерегал нас. Но вскоре голод дал о себе знать.

— Сдерем шкуру с яка, — предложил Лео.

Мы содрали с животного шкуру и, нарезав мясо кусочками, морозили его в снегу и ели, невольно чувствуя себя каннибалами. О! Это был отвратительный обед! Но могли ли мы поступить иначе?

Глава VГлетчер

Мы потеряли палатку, поэтому на ночь завернулись в одеяла и укрылись шкурой яка. Мороз крепчал.

Утром Лео сказал мне:

— Пойдем, Гораций. Если нам суждено умереть, все равно, где умирать, здесь или в пути. Но я думаю, что наше время не настало.

— Отлично, — согласился я. — Пойдем. Если снег не выдержит нас сегодня, то не выдержит и в другой раз.

Мы связали свои одеяла и шкуру яка в два тюка, взяли с собой несколько ломтиков мороженого мяса и начали спускаться. За ночь сильный мороз скрепил снег настолько, чтобы нас выдержать. Только на середине пропасти снег оказался не таким твердым, и мы вынуждены были распределить свою поклажу и ползти вперед на четвереньках. Все шло прекрасно, пока мы не достигли самой середины. Лео пробрался благополучно, но я взял ярда на два правее и почувствовал вдруг, что снежная кора подо мной проламывается. Я начал биться и барахтаться. Это ухудшило дело: я успел испустить только один резкий вопль и провалился в рыхлый снег. Это гораздо приятнее, чем окунуться в воду. Но я проваливался все ниже и ниже. Хорошо, что я уперся об утес. Не случись этого, я исчез бы навеки. Между тем, меня сверху засыпало снегом, и я очутился в темноте. И я приготовился умирать. Говорят, что вся прошлая жизнь проносится перед глазами умирающих. Со мной этого не случилось. Но я вспомнил Аэшу. Она предстала передо мной в плаще, стоящей на утесе возле меня. Рядом с ней был какой-то человек. Ее прекрасные глаза выражали испуг.

— Что за несчастье случилось? — спросила она. — Ты жив, но что случилось с моим другом Лео? Отвечай, где ты его оставил, или умри!

Яркое, реальное видение, но оно очень быстро исчезло. Я лишился чувств. А когда очнулся, увидел свет и услышал голос звавшего меня Лео.

— Держись за ствол ружья, Гораций! — кричал он.

Я почувствовал что-то твердое и уцепился руками. Лео потянул, но напрасно, я даже не смог пошевельнуться. Тогда отчаянным усилием я встал на ноги и уперся в утес, на котором лежал. Лео опять потянул, снег над моей головой подался, и я выскочил на поверхность, как лисица из своей норы. Я увидел Лео. Мы вместе докатились по склону до противоположного берега пропасти. Я вздохнул полной грудью. О! Как хорошо дышалось! Взглянув на свои руки, я убедился, что смерть моя была близко: синие жилы на руках надулись, как веревки. Я был под снегом минут двадцать, но они показались мне двадцатью веками. Проваливаясь, я поднял руки вверх, и Лео увидел мои посиневшие пальцы. Тогда он растянул на снегу шкуру яка и подполз на ней настолько, что мог протянуть мне ружье. К счастью, руки мои еще не совсем окоченели, и я смог уцепиться за якорь спасения. Счастье, что мы с Лео были сильны.

— Благодарю тебя, старый друг Лео, — сказал я.

— За что? — улыбнулся он. — Мне вовсе не хотелось продолжать путешествие без тебя. Ну, отдышался? Тогда пойдем дальше! После холодной ванны полезно подвигаться. Мое ружье сломано, а твое привалилось в снег. Незачем нам в таком случае таскать за собой и патроны.

Мы пошли обратно к обрыву, от которого вернулись накануне. Вот на снегу наши следы и следы яка, вот и зияющая внизу пропасть. Но спуститься по отвесной ледяной стене глетчера по-прежнему было невозможно.

— Что нам делать? — спросил я. — Перед нами — смерть, позади — тоже смерть: не можем же мы предпринять обратное путешествие через горы, не имея ни пищи, ни оружия. И здесь нас ожидает голодная смерть. Настал наш конец, Лео! Спасти нас может только чудо!

— Разве это было не чудо, что мы ушли на вершину утеса в то время, как внизу обрушилась лавина? — возразил Лео. — Разве не чудом спасся ты из снежной могилы? И сколько раз за эти семнадцать лет мы чудом уходили от опасности? Судьба хранит нас, какая-то неведомая сила направляет нас и не изменит нам и теперь. Слушай, я ни за что не вернулся бы, даже будь у меня припасы и ружье. Не хочу быть трусом. Я пойду дальше.

— Куда?

— Вот этой дорогой! — указал он на глетчер.

— К смерти?

— Хотя бы и так, Гораций. Может быть, мы умрем, чтобы возродиться для новой жизни. Решайся!

— Я давно решился. Мы начали это путешествие вместе, вместе и закончим. Может быть, нам поможет Аэша! — засмеялся я с горечью.

Разрезав шкуру яка и одеяла, мы наделали из них веревок, которыми обмотали себя вокруг пояса, оставив один конец свободным, надели толстые кожаные рукавицы и обвязали колени кусками шкуры яка, чтобы не больно было ползти по ледяному откосу. Поклажу свою мы связали покрепче и, привесив к ней для тяжести камни, бросили вниз, рассчитывая найти ее, когда спустимся с ледяной горы. После всех этих приготовлений мы молча обнялись. Признаюсь, слезы навернулись мне на глаза при мысли, что мой лучший друг, мой сын, полный сил и здоровья, через несколько минут превратится в кучу костей и мяса. Мне-то уже пора умирать, — я стар, а Лео… Я благословил его.

— Идем! — сказал он, и глаза его засверкали энергией. Мы начали спускаться, рискуя каждую, минуту, сделав неосторожное движение, перейти в вечность. Добравшись до небольшого выступа, мы остановились и оглянулись. Но голова кружилась при виде страшной крутизны разверзшейся под нами пропасти. Мы поспешили повернуться лицом к ледяной стене и продолжали спускаться. Спуск становился труднее, так как вмерзших в ледяную массу камней попадалось меньше. Мы перебирались от одного к другому с помощью веревки, привязанной к уступу утеса. Таким образом мы достигли середины глетчера и сели отдохнуть на небольшой площадке.

— Держи меня за ноги, я перегнусь через выступ и посмотрю, что внизу, — сказал Лео.

Я исполнил его желание, но тут случилось непредвиденное и ужасное. Я не удержал тяжелое тело перевесившегося через карниз товарища, и он полетел вниз.

— Лео! — закричал я в отчаянии. — Лео!

Мне послышалось, что в ответ он закричал мне: «Иди сюда!», и тотчас же начал стремительно спускаться по крутой стене глетчера. Наконец я достиг узкого карниза, держась руками за шероховатости стены так, что стал похож на человека, распятого на ледяном кресте.

Кровь застыла в моих жилах от того, что я увидел. Немного ниже в пространстве качался на веревке Лео. Он не просто висел, а вращался в воздухе. Внизу зияла черная пропасть, и только далеко-далеко на дне ее белел снег.

Представьте себе: я, распятый на ледяном кресте, держусь за чуть заметные выступы, на которых впору поместиться разве что птице, а подо мною Лео, качающийся над бездной, как паук на паутине. Наверх подняться невозможно. Внизу нас ожидает гибель. Я увидел, как натянулась веревка Лео. Вот-вот она не выдержит тяжести и оборвется.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Волосы стали дыбом. А Лео все вертелся в воздухе. Он взглянул вверх, и глаза наши встретились.

Он не кричал, не боролся, он молчал, и это молчание было ужаснее жалоб и воплей.

Руки мои ныли от напряжения, но я боялся пошевелиться. Вспомнилось мне, как однажды в детстве я взобрался на высокое дерево и не мог ни подняться выше, ни спуститься вниз. Как мне было тогда жутко! Потом у меня помутилось в глазах. Передо мною пронеслись, как в кошмаре, лавина, снежная ванна, которую я недавно принял, образ Аэши. Вокруг меня было темно и тихо. Я дрожал, как в лихорадке.

И среди мрака — молния, среди молчания — звук. Это вдруг сверкнул нож, которым Лео, будучи не в силах более выносить это мучение, перерезал веревку, чтобы всему положить конец. Звук, который я услышал, был крик Лео, крик презрения к смерти и в то же время крик ужаса. Верхний конец веревки, отскочив, ударил меня по лицу. Через секунду я услышал стук внизу: это Лео ударился о дно пропасти. Итак, Лео разбился, его тело представляет груду костей и мяса…

— Иду! — закричал я, перестав держаться, поднял руки над головой, как бросающийся в воду пловец, и полетел в черную бездну.

Глава VIУ дверей

Говорят, что при падении с высоты люди теряют сознание. Со мной этого не случилось. Только полет показался мне бесконечным. Но вот передо мною мелькнул снег на дне пропасти, и все кончилось.

Послышался треск. Что это? Я еще жив? Я погружаюсь все глубже и глубже в холодную воду. Я задыхаюсь. Но нет, вот я снова на поверхности. Падая, я проломил лед на реке, вынырнул, снова ударился об лед, но так как он был очень тонок, он треснул, и я очутился на свободе. Недалеко от меня вынырнул и Лео. Вода струилась с его волос и бороды. Лео жив и невредим! Вот он ломает ледяную пленку и направляется к берегу.

— Ну вот! Мы оба спаслись и перешли пропасть! — закричал он мне. — Разве я был не прав, говоря, что Судьба хранит и ведет нас?

— Куда только? — отвечал я, тоже направляясь к берегу.

Тут я заметил на берегу старика с посохом и женщину. Седовласый, согбенный летами старик со злобным выражением лица был желт, как воск. На нем было широкое, похожее на монашеское одеяние. Женщина показала на нас своему спутнику.

Ближе к берегу река бежала быстрее и была свободна ото льда. Мы с Лео поплыли, стараясь держаться поближе, чтобы в случае необходимости помочь друг другу. Действительно, силы скоро изменили мне. Руки и ноги окоченели от холодной воды, и если бы не Лео, я пошел бы ко дну. Впрочем, не спасла бы нас и энергия Лео, если бы не помогли стоявшие на берегу люди. С необычайной для него поспешностью старик подбежал к выступающему в реке утесу и протянул нам свою длинную палку. Лео уцепился за нее, но старик, несмотря на все усилия, не удержал палку, и быстрым течением нас отнесло от берега. Тогда женщина проявила мужество и благородство. Она вошла по пояс в воду и, держась левой рукой за руку спутника, правой вытащила Лео за волосы из воды. Встав на мелкое место, Лео схватил меня. Страшно утомленные борьбой с течением, мы выбрались на берег, легли и долго не могли отдышаться. Из глубокой ранки на голове Лео сочилась кровь.

Женщина стояла над Лео и задумчиво смотрела на его бледное лицо. Она была очень хороша. Вода струилась с ее платья и волос. Сказав что-то своему спутнику, она ушла в направлении утеса.

Между тем старик заговорил с нами сначала на каком-то незнакомом нам наречии, потом на ломаном греческом языке, на котором говорят в Средней Азии.

— Вы, должно быть, волшебники, — сказал он, — иначе, как вы проникли в нашу страну?

— Нет, — отвечал я, — если бы мы были волшебниками, то пришли бы несколько иным путем.

Говоря это, я указал на пропасть, на ушибы и царапины на своем теле.

— Что ищете вы здесь, чужеземцы? — продолжал допрашивать старик.

Я не хотел открывать ему настоящую цель нашего путешествия, опасаясь, что он бросит нас обратно в реку, узнав, зачем мы пришли. Но Лео оказался менее осторожным.

— Мы ищем Огненную гору, увенчанную Символом жизни, — сказал он.

— Так вам все известно? — удивился старик. — Кого же собственно вам нужно?

— Ее, — не удержался Лео, — Царицу!

Он, вероятно, хотел сказать «жрицу» или «богиню», но плохо зная греческий язык, нашел только слово «царица».

— Ах! Вы пришли к царице. Значит, вы именно те странники, навстречу которым нас послали?

— Теперь не время для расспросов, — нетерпеливо прервал я. — Скажи нам лучше, кто вы сами?

— Меня зовут Стражем двери, а женщину, которая была здесь, ханшей Калуна.

Между тем Лео стало плохо.

— Он болен, — сказал я Стражу дверей. — Помоги нам и отведи нас в свое жилище.

Поддерживая Лео под руки, мы удалились от проклятой реки, похожей на древний Стикс, и вошли в ущелье. Тут мы увидели Врата, или Двери страны. Продвигаясь по узкой тропинке, мы дошли до высеченной в скале крутой лестницы. Навстречу нам вышла женщина, которая спасла нас, и приказала двум слугам монгольского типа взять и нести Лео.

Мы пришли в дом, выстроенный из высеченных из скал каменных глыб. В кухне горел огонь. Нас провели в комнату, где стояли две кровати, подали нам теплой воды умыться, перевязали наши раны и ушибы и дали нам какого-то лекарства, от которого у меня по всему телу разлилась приятная теплота, и я впал в забытье. Что было потом, я не помню. Знаю только, что мы с Лео долго болели, если можно назвать болезнью слабость, которую испытываешь после сильной потери крови или страшного переутомления. Мы бредили в каком-то полусознании. Как сквозь сон, помню, что надо мною склонился бледный старик с седой бородой.

— Нет никакого сомнения, что это они, — прошептал он, подошел к окну и долго смотрел на звезды.

В другой раз я услышал женский голос, шуршание шелкового платья, открыл глаза и увидел женщину, которая спасла нас. У нее была благородная осанка, прекрасное, но усталое лицо и жгучие глаза с поволокой. Она подошла ко мне, равнодушно посмотрела и отошла к Лео. Голос ее зазвучал нежнее, когда она заговорила с привратником, расспрашивая его о больном. Старик вышел, а она опустилась на грубый стул у кровати моего товарища и долго, долго пристально вглядывалась в его черты. Мне стало жутко от этого пристального взгляда. Потом она встала и быстро заходила по комнате, прижимая руку то к сердцу, то ко лбу, точно мучительно силясь что-то вспомнить.

— Где и когда? — прошептала она.

Дальше я не мог наблюдать, потому что опять впал в беспамятство. Приходя в себя, я часто видел женщину в нашей комнате. По-видимому, она ухаживала за больным, кормила его, а когда он не требовал заботы о себе, давала пить и есть мне.

Однажды я очнулся ночью. Лунный свет падал на кровать Лео. Женщина с царственной осанкой стояла у изголовья. Вдруг больной заговорил в бреду. Он произносил то английские, то арабские слова. Она жадно прислушивалась, потом на цыпочках подошла ко мне, — я притворился спящим, ведь мне тоже хотелось знать, кто эта женщина, которую называют ханша Калуна. Уж не та ли это, которую мы ищем? Впрочем, если бы это была Аэша, мы тотчас же узнали бы ее.

Было тихо, так тихо, что, казалось, можно было слышать, как бьется сердце. Она заговорила на искаженном греческом языке с примесью монгольских слов. До меня доносились лишь отрывки ее речи, но то, что я услышал, испугало меня.

— Откуда пришел ты, о ком я мечтала? Кто ты? Зачем Гезея повелела мне встретить тебя? Ты спишь, но твои глаза открыты. Приказываю тебе: отвечай мне! Что нас соединяет? Отчего ты мне снился? Отчего я тебя знаю? — и голос ее замер, как бы испуганный таким признанием.

Выбившаяся из-под повязки с самоцветами прядь ее волос упала на лицо Лео и разбудила его. Он взял бледной рукой этот локон и спросил по-английски:

— Где я?

Глаза их встретились. Лео хотел подняться, но не смог.

— Ты женщина, которая спасла меня? — продолжал он уже по-гречески, — скажи, не та ли ты царица, которую я так долго искал?

— Не знаю, — отвечала она, и голос ее звучал нежно-нежно. — Но я и правда царица. Ханша.

— Помнишь ли ты меня, царица?

— Мы видели друг друга во сне, — сказала она. — Должно быть, мы встречались когда-то давно, в далеком прошлом. Я хорошо помню твое лицо. Скажи, как тебя зовут?

— Лео Винцей.

— Никогда не слышала этого имени, но я тебя знаю.

Лео снова впал в забытье. Тогда женщина пристально вгляделась в его черты и, как бы не в силах сдержать себя, припала к нему и поцеловала его. Краска залила ее лицо до корней волос. Ей было стыдно за свой безумный поступок. Она оглянулась и увидела меня сидящим на кровати. Дело в том, что, я, пораженный тем, что происходило, забылся и привстал, чтобы лучше слышать и видеть.

— Как ты осмелился? — гневно спросила она и вынула из-за пояса кинжал.

Видя, что настал мой последний час, я очнулся.

— Пить! Пить! Я весь горю! — сказал я дико, как в бреду, озираясь вокруг. — Пить дай мне, о Страж двери!

С этими словами я беспомощно упал на подушки. Женщина спрятала кинжал, взяла кувшин с молоком и подала мне. Я жадно припал к нему и пил большими глотками, чувствуя на себе взгляд ее жгучих глаз, в которых боролись страсть, ярость и страх.

— Ты весь дрожишь — тебе что-то приснилось? — спросила она.

— Да, друг, — отвечал я, — пропасть и наш последний прыжок.

— Что еще?

— Ничего. Разве этого мало? О! Какое ужасное путешествие, чтобы приветствовать царицу!

— Чтобы приветствовать царицу? — с удивлением повторила она. — Что ты хочешь этим сказать? Поклянись, что ты ничего не видел больше во сне.

— Клянусь Символом жизни, Огненной горою и тобою, о древняя царица! — воскликнул я и сделал вид, что снова теряю сознание.

— Хорошо, что он ничего не видел! — прошептала она. — Жаль было бы отдавать на добычу «собакам смерти» человека, который пришел издалека посетить нас. Правда, он стар и безобразен, но у него вид неглупого человека, который умеет молчать.

Я не знал, что значит «собаки смерти», но дрожь пробежала по мне при этих словах. Послышался стук в дверь.

Глава VIIИспытание первое

— Что поделывают больные, племянница? — спросил вошедший привратник.

— Оба в обмороке.

— А мне казалось, что они проснулись.

— Что ты слышал, шаман? — гневно спросила она.

— Слышал, как вынимали из ножен кинжал, и вдали лаяли «собаки смерти».

— Что ты видел, шаман? — продолжала она допрашивать.

— Странные вещи, племянница. Однако люди приходят в себя от обморока.

— Да, — согласилась она. — Поэтому пока вот этот спит, вели-ка его перенести в другую комнату. Другому больному будет больше воздуха.

— В какую комнату, ханша? — спросил он двусмысленно.

— Я думаю, — сказала она, — Его надо поместить так, чтобы он мог поправиться. Он что-то знает. Кроме того, было бы опасно причинить ему зло, так как нам дали знать с Горы о приходе обоих странников. Но почему ты спрашиваешь?

— Говорю тебе, что я слышал лай «собак смерти». Я тоже думаю, что он много знает. Ищущая меда пчела должна высосать сок из цветка, пока он не увял. Не следует шутить с некоторыми приказаниями, хотя смысл их нам не понятен.

Он вышел и позвал слуг, которые довольно бережно перенесли меня вместе с постелью в другую комнату, немного поменьше первой. Привратник пощупал мой пульс, покачал головой и вышел, закрыв дверь на ключ. От слабости я заснул на самом деле. Когда я проснулся, было совсем светло. У меня не было лихорадки, и я чувствовал себя бодрым и свежим. Я стал обдумывать происшествия прошлой ночи и понял, что мне угрожает опасность. Я слишком много узнал, и ханша догадывается об этом. Не упомяни я о Символе жизни и Огненной горе, ханша, наверное, приказала бы шаману отправить меня на тот свет, а он, конечно, не задумываясь исполнил бы ее приказание. Во всяком случае, надо быть осторожными, притворяться и далее ничего не знающим. Дальше я задумался над нашим положением. Уж не достигли ли мы цели, и не Аэша ли эта женщина? Лео еще в бреду, его словам не следует придавать значения, но вот ей-то кажется, что между ними есть какая-то связь. Зачем она его целовала? Ведь эта женщина не какая-нибудь распутница и не станет же она заигрывать с больным человеком. Какой-то импульс, какие-то воспоминания прошлого побудили ее обнять его. Но кто же, кроме Аэши, мог помнить Лео в прошлом? А что если Ку-ен и десятки тысяч его единоверцев правы, если на свете существует лишь известное число душ, и они меняют время от времени свою бренную оболочку, как мы меняем изношенное платье? Тогда Лео мог быть некогда Калликратом, жрецом Изиды, «которого любили боги и которому повиновались демоны». Тогда его могла любить в прошлом дочь фараона Аменарта. Внезапная мысль осенила меня. Что, если ханша и Аменарта одно и то же? Она узнала в Лео своего возлюбленного и хочет уберечь его от поисков Аэши. Горе нам, если это так! Во всяком случае, надо узнать правду.

Мои размышления прервал вошедший в комнату старик, которого ханша называла шаманом — кудесником.

Осведомившись о моем здоровье, шаман сказал мне, что его зовут Симбри. Он наследственный Страж двери, а по профессии придворный медик. Его искусству обязаны мы с Лео жизнью, шаман тоже спросил мое имя. Я назвал себя и поинтересовался, что он делал на берегу реки. Он ответил, что очутился там не случайно. Он был предупрежден о нашем появлении и ждал нас.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал я. Лейб-медик отвесил мне низкий поклон.

— Скажи, Холли, — спросил он, — как нашли вы дорогу в нашу страну, куда не заходят путешественники? Кого вы ищете здесь? Твой спутник говорил нам на берегу реки о какой-то царице.

— Разве? Это странно после того, как он нашел женщину с царственной осанкой, которая вытащила нас из реки.

— Ханша и на самом деле царица, Холли. Но как мог узнать это твой друг, лишившийся чувств? Не могу понять также, почему вы говорите на нашем наречии.

— Это язык очень древний, и мы ему обучались в детстве. Вы говорите по-гречески. Не знаю только, как греческий язык проник в эти края.

— Я объясню тебе, — сказал шаман. — Много поколений тому назад в местность южнее нашей пришел великий завоеватель. Наступление его войск было отбито, но один из его полководцев, родом из Египта, перешел горы и покорил нас. Победители принесли в страну свой язык и религию. Окруженные высокими горами и пустынями, мы живем без сношений с внешним миром, и наша царствующая династия до сих пор ведет свой род от того полководца.

— Завоевателя звали Александром, не правда ли?

— Да, а полководца Рассеном. Его кровь течет в жилах ханши.

— Богиню, которой поклонялись завоеватели, звали Изидой?

— Нет, ее звали Гез.

— Это та же Изида. В Египте ее культ угас. Скажи, у вас ей продолжают поклоняться?

— На той горе есть выстроенный в ее честь храм. Там служат ей жрецы. Но жители этой страны — огнепоклонники. Задолго да прихода Рассена они поклонялись огню вот той горы, поклоняются ему и теперь.

— Не живет ли там на огнедышащей горе богиня?

— Чужеземец Холли, я ничего не знаю о такой богине, — отвечал мне шаман, пытливо вглядываясь в мое лицо. — Это гора священная. Проникнуть в ее тайны — значит умереть. Но зачем тебе знать все это?

— Затем, что я интересуюсь древними религиями. Мы увидели Символ жизни вот над той вершиной и пришли сюда изучить вашу религию, о которой сохранились воспоминания среди ученых.

— Откажись лучше от своего исследования. На пути к горе вас ждут копья дикарей и пасти «собак смерти». Да и нечего там изучать.

— Скажи, шаман, что это за «собаки смерти»?

— Собаки, на съедение которым обрекают, по обычаю страны, преступников и тех, кто оскорбил хана.

— Ваш хан женат?

— Как же, на своей двоюродной сестре, которой принадлежало полцарства. Поженившись, они соединили оба царства. Однако довольно разговоров. Сейчас тебе принесут обед.

— Еще один вопрос. Скажи, друг Симбри, как я попал в эту комнату?

— Тебя принесли сюда, когда ты спал. Разве ты не помнишь?

— Ничего не помню, — серьезно отвечал я. — А где мой товарищ, что с ним?

— Ему лучше. Жена хана, Афина, кормит его.

— Афина? — сказал я. — Это древнеегипетское имя означает «солнце». Тысячи лет тому назад жила женщина, которая носила такое имя. Она была красавицей.

— Разве моя племянница не хороша?

— Не знаю, — отвечал я, — я видел ее мельком.

Шаман ушел. Вошли слуги и принесли мне обед. Несколько позже пришла жена хана и замкнула дверь на ключ.

— Не бойся, — сказала она, заметив, что я испугался. — Я не сделаю тебе ничего плохого. Скажи, кем тебе приходится Лео? Сыном? Впрочем, не может быть. Он так же мало похож на тебя, как свет на тьму.

— Он мой приемный сын, и я его люблю.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила она.

— Мы ищем того, что пошлет нам судьба вот на той огненной горе.

— Гибель найдете вы там, — сказала она, побледнев. — У подножия горы живут дикари. Но если вы даже спасетесь от них, за оскорбление святыни вас ждет смерть в вечном огне. На горе есть конгрегация жрецов.

— Кто стоит во главе ее — жрица?

— Да, жрица. Я никогда не видела ее лица. Она так стара, что скрывает свое лицо покрывалом.

— Она носит покрывало? — нетерпеливо спросил я, вспомнив другую, которая тоже была так «стара», что скрывала свое лицо под покрывалом. — Все равно мы пойдем к ней.

— Это запрещено законом, а я не хочу, чтобы кровь ваша была на мне. Я не пущу вас.

— Которая же из вас сильнее, ты или жрица?

— Я могу выставить шёстьдесят тысяч воинов, у нее только ее жрецы да горцы-дикари. Я сильнее.

— Сила на этом свете не только в мече, — отвечал я. — Посещает ли жрица когда-нибудь Калун?

— Никогда. Между конгрегацией и моим народом заключен договор, по которому она не должна переплывать реку. Точно так же и ханы Калуна восходят на гору лишь для погребения своих близких, но и то безоружные и без войск.

— Кто же настоящий хозяин страны — хан Калуна или глава конгрегации Гез? — спросил я.

— В делах гражданских — хан Кал у на, в вопросах совести — жрица Гез, наш оракул и голос свыше.

— Ты жена хана, не так ли?

— Да, — покраснела она, — мой муж сумасшедший, и я его ненавижу.

— Я так и знал.

— Разве шаман Симбри сказал тебе? — проницательно взглянула она на меня. — Ты видел все. Лучше было бы, если бы я убила тебя! Что ты обо мне думаешь?

Я сам не знал, что и думать. В то же время я опасался мести жены хана.

— Я всегда ненавидела мужчин. Мои уста чище горного снега. В Калуне меня называют «Ледяным сердцем». А ты, может быть, думаешь, что я бесстыдное существо. — Она закрыла лицо руками и зарыдала. — Ты много знаешь, чужеземец, узнай же больше. Я сошла с ума, как хан. Это случилось тогда, когда я впервые увидела лицо твоего друга и вытащила его из реки. Тогда я…

— Полюбила его? — подсказал я. — Что же, это случается и не с безумными.

— О! Это не любовь, это что-то сильнее. Мной овладела какая-то роковая сила. Я вся его и только его. И, клянусь, он будет мой!

С этими словами жена хана вышла из комнаты. Как случилось, что страсть овладела ею так внезапно? Кто эта жена хана? За кого принимает ее Лео? О! Если бы я мог повидаться с ним раньше, чем он скажет решительное слово или сделает решительный поступок!

Три дня не видел я жены хана. Симбри сказал, что она уехала в город, чтобы приготовиться к встрече гостей. Я попросил Симбри пустить меня к Лео, но он вежливо отказал. Я попробовал написать записку, но монгол-слуга отказался ее передать, а привратник сказал, что не станет передавать записок на незнакомом ему языке. Я стал серьезно опасаться за судьбу Лео и на третью ночь решил во что бы то ни стало разыскать его.

В полночь я встал, оделся, открыл дверь ножом и вышел. Когда меня переносили в комнату, я сосчитал шаги несших меня слуг. И вот теперь, пройдя тридцать шагов, я повернул налево, потом отсчитал еще десять шагов и повернул направо. Таким образом, я очутился перед своим прежним помещением. Перед дверью стояла жена хана и запирала ее на ключ. Первою моею мыслью было бежать. Но я прижался к стене, решив, если она меня заметит, признаться, что искал Лео. Жена хана прошла мимо и стала подниматься по лестнице. Что мне было делать? В комнату к Лео не попасть. Дверь заперта на ключ. Я последовал за ханшей, надеясь узнать что-нибудь новое. В случае встречи я сказал бы, что ищу Лео. А впрочем, что ждет меня — все равно. Кинжал, так кинжал!

Глава VIII«Собаки смерти»

Бесшумно, как змея, пробрался я по винтовой лестнице на площадку перед дверью. Дверь была старая. Сквозь щели виднелся свет и слышались голоса шамана Симбри и его племянницы. Я припал к щели и увидел обоих. Ханша была одета в великолепное пурпурное платье, на ее роскошных вьющихся волосах красовалась маленькая корона. Должно быть, недаром она так нарядилась. Симбри смотрел на нее серьезно. Взгляд его выражал сомнение и страх.

— Что произошло между вами? — спросил он. — Что ты узнала?

— Немного. Я спрашивала о цели их прихода. Он сказал мне, что ищет какую-то прекрасную женщину и только. На мой вопрос, красивее ли она меня, он вежливо, но уклончиво ответил, что она не похожа на меня. Тогда я сказала ему, что слыву самой красивой женщиной в Калуне, что я жена хана, что я вытащила его из реки и что сердце подсказывает мне, что я та, которую он ищет.

— И что же? — спросил Симбри нетерпеливо и, видимо, не одобряя племянницу.

— Он допустил, что это возможно, так как та женщина могла возродиться, потом пытливо посмотрел на меня и спросил: «Прошла ли я через огонь?» Он захотел посмотреть мои волосы, вытащил из мешочка, который носит на шее, прядь волос и сравнил. О Симбри, что это за волосы! Они во весь мой рост, до пола длиною, мягкие, как шелк, и черные, как вороново крыло.

— Твои волосы прекрасны, — сказал он, — но не похожи на эти!

— Может быть, — ответила я, — ни у одной женщины нет таких волос.

— Правда, — согласился он, — она была больше, чем просто смертная женщина.

И как я ни старалась, больше ничего не узнала. Разверни свои книги, маг, и найди в них, кто эта женщина, где она живет, чтобы я могла убить ее, если можно.

— Вот-вот, если можно, — отвечал шаман.

— Прочитай мне еще раз послание главного жреца Ороса! — попросила она.

— «От Гезеи из Дома огня Афине, жене хана Калуна», — начал Симбри читать начертанное на пергаменте послание. — «Сестра моя, до меня дошло, что с запада пришли вопросить моего Оракула два чужеземца. В первый день следующего месяца ты с мудрым шаманом, Стражем дверей, должна встретить их на берегу реки там, где кончается древняя дорога. Окажите им всяческую помощь и проводите их до Горы. Не желая нарушать наш договор, сама я не могу выйти им навстречу». Итак, — продолжал Симбри, — это не случайные путешественники. Их ожидает сама Гезея.

— Я тоже ждала их. Сердце чуяло, что они придут. Но не может быть, чтобы они искали Гезею.

— В горах есть и другие женщины, — сухо возразил шаман.

— Не пойдет он на Гору! — упрямо сказала жена хана.

— Гезея могущественна. На земле и в воздухе у нее есть слуги, которые ей повинуются. Они предупредили ее о появлении чужеземцев, они же поведают ей об их дальнейшей судьбе. Я ненавижу Гезею, но не советую тебе навлекать на себя ее гнев: он ужасен. Династия Рассенов испытала его уже раз. Она говорит, что они должны пойти на Гору…

— А я говорю, что он не пойдет. Пусть идет другой, если ему угодно.

— Скажи, Афина, зачем тебе этот пришелец? — спросил шаман. — Ты хочешь сделать его своим любовником?

— Нет, мужем! — отвечала она, дерзко выдерживая его взгляд.

— Но он-то, по-видимому, не хочет. К тому же, у тебя есть муж.

— Ты знаешь, Симбри, что у меня нет мужа, — сказала Афина, положив руку на плечо кудесника. — Заклинаю тебя узами нашего кровного родства, свари мне опять волшебный напиток…

— Чтобы нас еще больше связали узы участников убийства? Нет, Афина, не хочу. Твой грех и так тяготеет на мне. Ты прекрасна. Опутай этого человека своими сетями, если можешь, если же нет, пусть он идет дальше.

— Я не могу его опутать. Рада была бы. Я люблю его и ненавижу его спутника. Но его сердце не лежит почему-то ко мне. О великий шаман, ты знаешь прошлое и будущее. Скажи, что тебе говорят звезды?

— Вот что я прочитал в книге звезд, Афина: судьба этого человека переплелась с твоею, ты права, но между вами стоит высокая стена, через которую я не могу проникнуть взором. Знаю только, что смерть сблизит его и тебя, и меня.

— Пусть же тогда скорее приходит смерть! — гордо воскликнула Афина.

— Не радуйся торжеству и там. Неведомая Сила царит и за гробом. Внешнее око Гезеи читает в тайниках души.

— Слушай, старик, завтра же пошли на Гору гонцов. Пусть скажут Гезее, что прибыли два старых чужеземца, заметь хорошенько, старых, но что они очень устали и больны. Месяца через три, когда поправятся, они пойдут вопросить Оракула. Может быть, она поверит. Но я хочу спать, у меня голова болит. Дай мне сонных капель. Я тоже чувствую на себе чьи-то глаза.

Она обернулась. Я отскочил от двери и пополз вниз по лестнице. Я слышал, как Афина открыла дверь…

На следующее утро ко мне пришел Симбри и осведомился, как я спал.

— Как чурбан, — ответил я.

— А между тем, вид у тебя усталый, друг Холли, — заметил он.

— Меня мучил кошмар, это со мною случается. Но сам ты, Симбри, кажется, вовсе не спал?

— Не спал всю ночь, — вздохнул он. — Я был на своем посту у Дверей.

— О каких дверях ты говоришь? Не о тех ли, через которые мы пришли?

— Я говорю о дверях Прошлого и Будущего. Пожалуй, это те, которыми вы перешли от чудесного Прошлого к неизвестному Будущему. Я пришел сказать, чтобы ты был готов: через час вы пойдете в город.

— Отлично. Я здоров и могу идти. Но что с моим приемным сыном?

— Поправляется, поправляется, Впрочем, ты его увидишь сегодня.

Рабы принесли мне платье, и я переоделся. Меня проводили по лестнице. Внизу я встретил Лео. Он был еще бледен, но выглядел лучше, чем я ожидал. Одежда на нем была такая же, как и на мне, только из сукна лучшего качества. Он бросился ко мне и стал меня расспрашивать, где я был и здоров ли я. Симбри наблюдал за нами. Нам подали два запряженных пони с паланкинами. Рабы взяли пони под уздцы, и мы двинулись в путь.

Целую милю шли мы по узкому горному ущелью. Наконец на повороте перед нами открылся, как на ладони, Калун. По долине протекала широкая река. На севере возвышалась та самая огнедышащая гора, которая издали служила нам маяком. На краю кратера высился гигантский столб с петлеобразной вершиной, мрачно черневшей на фоне голубого неба и вековых снегов горы. Мы смотрели со страхом на этот светоч нашей надежды. Там должна решиться наша судьба. Все наши спутники поклонились горе и, чтобы отогнать от себя нечистую силу, скрестили большие пальцы обеих рук. Даже Симбри поклонился.

— Был ты когда-нибудь на горе? — спросил Лео.

Симбри уклончиво покачал головой.

— Жители равнины не ходят на гору! — сказал он. — По ту сторону реки живут дикари, которые часто угоняют наш скот и опустошают наши поля. Кроме того, раскаленная лава и огонь пугают путешественников. Когда горное божество разгневается, оно засыпает пеплом даже нашу страну.

— Какое это божество? — спросил Лео.

— Не знаю. Люди не могут видеть духов.

— У тебя, шаман, такой вид, будто ты с ними знаешься.

— Ты приписываешь мне слишком много. Мое искусство не так велико. Однако вот лодки ожидают нас: дальше мы пойдем рекой.

Лодки, вместительные и удобные, предназначались не для весел, а для конной тяги. Тех же пони, которые везли наши паланкины, перепрягли в лодки. К счастью, нас с Лео посадили вместе, и, кроме рулевого, в нашей лодке не сидел никто. За нами, в другой лодке, поехали вооруженные луками и мечами рабы, по виду солдаты.

— Наконец-то мы одни! — сказал Лео. — Помнишь, Гораций, так же на лодке вступили мы в страну Кор. Ничто не ново, и все повторяется.

— Не знаю, надолго ли нас оставят вместе, — отвечал я. — Спеши рассказать мне все, что случилось с тобой за это время. Мы беспомощные мошки, попавшие в паутину, раскинутую пауком — женою хана, шаман Симбри стережет нас.

— Вернемся к тому моменту, когда я висел, как паук на тонкой паутине, на веревке над пропастью. Мне казалось, что я сойду с ума и, чтобы умереть в рассудке, я перерезал веревку и полетел в бездну. А ты?

— Я хотел умереть вместе с тобой и прыгнул в пропасть.

— Добрый друг Гораций, — сказал Лео, и слезы навернулись ему на глаза.

— Оставим это. Расскажи лучше, что с тобой было дальше.

— О, это не особенно интересно. — Лео покраснел. — Я спал, а когда просыпался, видел у своего изголовья красивую женщину. Сначала я подумал, что это та, ну, ты знаешь! Она поцеловала меня. Но, может быть, это был сон?

— Это был не сон. Я сам видел.

— Жаль, если это так. Жена хана красавица. Я говорил с ней по-гречески. Аэша тоже говорила по-гречески. Не странно ли это? Однажды ханша стала спрашивать меня про то, как мы сюда попали. Я сказал, что мы путешественники, но не стал вдаваться в подробности, а спросил о тебе. Она сердилась, что не может ничего выпытать у меня, но и о себе сообщила только, что она жена хана. Но почему она так заинтересовалась мной, иностранцем, я не знаю. Вчера вечером она вошла ко мне, одетая в королевскую мантию.

Она была хороша, как сказочная царица. На распущенных каштановых волосах красовалась корона.

Она смотрела на меня и вздыхала, говорила, что мы когда-то в прошлом были знакомы и надеялась возобновить нашу дружбу. Я защищался, как мог, но ты понимаешь, что это нелегко, когда лежишь беспомощно в постели, а над тобою склонилась и шепчет ласковые речи красавица. Кончилось тем, что я признался ей, что ищу свою жену, которую потерял. Ведь Аэша моя жена, Гораций. В ответ она только улыбнулась и сказала, что мне незачем искать далеко, что она и есть моя жена, она-то и спасла меня, когда я тонул. По уверенности, с которой она говорила, было видно, что она не шутит, да и сам я начинал думать, что Аэша могла измениться. Вдруг я вспомнил про прядь волос Аэши и сравнил ее с волосами жены хана. Волосы Аэши оказались непохожими и гораздо длиннее. Жена хана переменила тон от зависти. Все, что в ней было плохого, всплыло наружу. Голос зазвучал грубо. Аэша могла быть ужасна в своем гневе, как молния, но никогда не могла она быть грубой и вульгарной. С этого момента я убедился, что жена хана и Аэша — не одно и то же. Я дал ей волю сердиться, упрекать и лежал спокойно. Наконец она ушла и закрыла за собою дверь на ключ. Вот и все, что со мною было.

— Молчи же и слушай теперь, что я тебе расскажу. Только будем говорить тише. Наш рулевой, наверное, шпион, кроме того, я чувствую у себя на спине взгляд Симбри. Надо торопиться, неизвестно, надолго ли нас оставят одних.

И я рассказал все, что знал.

— Кто же эта Гезея, которая послала письмо с Горы? — воскликнул Лео. — Кто жена хана?

— А как ты думаешь?

— Аменарта! — прошептал Лео нерешительно.

— Я тоже так думаю.

— Если старый буддийский монах Ку-ен помнит свое прошлое, почему бы этой женщине не помнить своего прежнего земного существования?

— Берегись однако, Лео, не ошибись. Я очень боюсь, что это искушение, за которым последуют и другие испытания. Горе тебе, если ты ошибешься!

— Знаю, — отвечал он. — Но не бойся, кем бы ни была для меня в прошлом жена хана — вопрос еще была ли — все кончено. Я ищу Аэшу и только ее. Сама Венера не в силах соблазнить меня.

С надеждой и страхом вспомнили мы о таинственной Гезее, которая приказала шаману Симбри выйти нам навстречу, и о могущественной жрице, у которой есть слуги в воздухе и на земле.

Между тем лодка причалила к берегу, и Симбри перешел из своей лодки к нам. Наступала ночь, и шаман, вероятно, боялся, как бы мы не бежали род ее покровом. Лодка поплыла дальше. В нескольких милях уже виднелись плоские кровли города, куда мы должны были прибыть к ночи.

Город стоял на островке, образовавшемся между двумя рукавами реки. В центре возвышалось здание с башнями, должно быть, ханский дворец. Город, как и вся страна, исстари назывался Калун, тогда как территория вокруг Горы в честь древнеегипетской богини именовалась Гез.

Шаман рассказал нам, что на горе живут жрицы и жрецы, конгрегация которых сменила еще более древнюю конгрегацию огнепоклонников, устроивших святилище и храм.

— Кому же поклоняются там?

— Богине Гез, — сказал Симбри, — но мы мало знаем об этом культе. Между нами и горцами — вечная вражда. Они убивают нас, мы их. Они ревниво оберегают свою святыню, позволяя восходить на гору только тем, кто желает вопросить Оракула или принести жертву во время неурожая, засухи, землетрясения, другого народного бедствия. Мы же, если на нас не нападают, не трогаем их. Мы — трудолюбивый земледельческий народ и любим мир.

Действительно, на пастбищах спокойно паслись стада. Поля были засеяны. Поселяне в длинных серых одеждах возвращались после трудового дня в свои обсаженные тополями деревни. Какой контраст — эта плодородная равнина и бесплодные пустыни, которые мы недавно прошли! Озаренный лучами заходящего солнца, пейзаж несколько напоминал Голландию. Вполне понятно, что, проникнув через кольцо увенчанных снегами гор в эту прелестную страну, завоеватели не хотели идти дальше, а поселились здесь, взяли себе жен из покоренного племени и решили жить и умереть в этом краю.

Стемнело. Клубы дыма над огненной горой озарились светом вулкана. Чем больше сгущался мрак, тем ярче становилось зарево. Из гигантского ока Символа жизни струились лучи, и бросая далеко-далеко полоску света, освещали вершины гор. Полоска эта тянулась высоко на небе, над крышами города Калуна, через реку, через горы. Зрелище великолепное. Наши спутники-туземцы испуганно зашептали молитвы. Они считали пламя над Горой дурным предзнаменованием.

— Разве это пламя не постоянное? — спросил Лео.

— Нет. Много лет не видели мы его. Три месяца тому назад оно показалось впервые и сегодня во второй раз, — отвечал Симбри. — Мы молимся, чтобы какое-нибудь бедствие не постигло Калун.

Через несколько минут пламя погасло, но еще какое-то время отражалось на небе. Взошла луна. Только плеск весел нарушал тишину ночи. Вдруг издали донесся лай собак. На восточном берегу реки мы увидели скачущего на белой лошади всадника. Он обернулся на мгновение к реке, и при лунном свете мы увидели на его лице выражение крайнего отчаяния. Он промчался, как молния, вынырнул из тьмы на мгновение и быстро погрузился в нее снова. Но за ним неслась ужасная погоня — страшные рыжие собаки, целая сотня собак.

— «Собаки смерти»! — воскликнул я, хватая Лео за руку.

— Да, — отвечал он, — они преследуют этого несчастного. А вот и охотник.

Он ехал на великолепном коне. Ветер развевал его плащ. Он взмахнул в воздухе бичом. Когда охотник оглянулся, лунный свет упал на него, и мы увидели лицо безумного.

— Хан! Хан! — испуганно произнес Симбри и поклонился.

Но хан ускакал, за ним последовали егеря. Я насчитал их восемь человек.

— Что это значит, друг Симбри? — спросил я.

— Друг Холли, так хан наказывает тех, кто его прогневал.

— Что мог сделать этот несчастный?

— Человек этот знатный, из рода самого хана. А вина его в том, что он полюбил ханшу и предложил ей объявить войну хану, если она согласится выйти за него замуж. Но она ненавидит его, как ненавидит всех мужчин. Вот и все.

— Счастливый хан, у которого такая добродетельная жена, — сказал я.

Старый шаман пытливо посмотрел на меня.

Снова послышался лай собак. Несчастный всадник еще раз проскакал мимо нас. Но его лошадь была измучена вконец. И вот огромная, рыжая собака впилась ей в бок. Несчастное животное закричало от боли. Тогда всадник спрыгнул с лошади и побежал к берегу, надеясь, вероятно, спастись у нас в лодке, но он не успел добежать: собаки настигли и растерзали его. Не стану описывать, что было дальше: слишком ужасны эти рыжие волкодавы, и слишком жуток хохот сумасшедшего хана, натравливающего их на добычу.

Глава IXПри дворе хана

Мы продолжали путь с горечью в сердце. Не мудрено, что жена хана не любит мужа. Женщина эта влюблена в Лео, а мы видели, как ревнивый хан мстит своим соперникам. Что и говорить, приятная перспектива!

Между тем лодка причалила. Мы прошли через ворота в высокой городской стене и пошли по вымощенной камнями улице. Дома ничем не отличались от обычных построек Центральной Азии. Нас, по-видимому, ожидали. Любопытные толпились на улицах, выглядывали из окон, смотрели с крыш домов. Миновав рыночную площадь, мы вошли в калитку во внутренней стене и очутились среди садов. Вот мы и перед выстроенным в египетском стиле дворцом с двумя массивными башнями.

Попав во внутренний двор, окруженный верандой, на которую выходили двери всех внутренних покоев, мы прошли в назначенные для нас богато, но безвкусно убранные комнаты. Здесь Симбри оставил нас. Рабы переодели нас в белое, подбитое горностаем, платье и проводили в большой, хорошо натопленный зал с колоннами, стены которого были увешаны коврами. Посреди зала, под балдахином, находился узкий, длинный стол. На нем стояли золотые и серебряные кубки и тарелки. Ударили в гонг, и в дверях показались вельможи. Все в белом, как мы. Среди них и женщины, большинство которых хорошенькие. Нам кланялись, мы отвечали на поклоны. Раздался звук литавр. Из-за портьеры показались хан с женой, впереди шли герольды в зеленых ливреях и Симбри, сзади следовали другие придворные. Взглянув на хана, никто бы не узнал в нем зверя, который травил собаками своего ближнего. Это был отяжелевший, грубоватый, но довольно красивый мужчина. Неспокойные, бегающие глаза изобличали в нем недалекого человека. Жена его была все так же красива, только лицо ее было несколько утомлено. Румянец вспыхнул на ее щеках, когда она увидела нас. Она знаком подозвала нас и представила мужу.

— Любопытное старое животное! — захохотал хан, глядя на меня. — Мы с тобой, кажется, не встречались еще?

— Нет, великий хан, — отвечал я, — но я видел тебя сегодня на охоте. Удачно ли ты охотился?

— Отлично, — сказал он, оживляясь, — мои собаки поймали-таки его.

— Довольно, — властно остановила его жена.

Хан отшатнулся от нее и тогда только увидел Лео.

— Не тебя ли навещала Афина у Дверей Калуна? — спросил он, с любопытством вглядываясь в красивые черты моего друга. — Теперь я понимаю, почему она так интересовалась тобой. Смотри же, будь осторожен, чтобы мне не пришлось охотиться за тобой.

Лео вскипел и хотел ответить, но я остановил его, тихо сказав, что он имеет дело с сумасшедшим.

Жена хана посадила Лео с собою рядом, меня — по другую сторону, рядом с Симбри. Хан сел несколько дальше между двумя самыми хорошенькими дамами.

Блюд было много, но грубые. Подавали главным образом рыбу, баранину и сладкие кушанья. Присутствующие ели, пили много хмельного, приготовленного из хлебного зерна напитка. Обменявшись со мной из вежливости несколькими словами, ханша всецело занялась соседом — Лео. Я стал беседовать с Симбри. Он рассказал мне, что в Калуне почти не развивается торговля, так как нет сношений с другими странами. С тех пор, как подгнили и обрушились мосты через пропасть, Калун совершенно отрезан от мира. В стране нет даже денег, торговля — только меновая, даже доход собирают натурой. Население, судя по желтому цвету лица, вероятно, монгольского происхождения. Страной управляют ханы, ведущие свой род от Александра, но в жилах которых течет и монгольская кровь. На престоле Калуна могут сидеть и женщины. Мало-помалу династия вымирает. Народ поклоняется огню, а его правители верят в волшебство и привидения, но это подобие религии вымирает вместе с ними. Ханша Афина — последний отпрыск прямой линии царствующего дома, и народ больше любит ее, чем хана. Она много помогает бедным и потому очень популярна. Подданные жалеют только, что у нее нет детей, и с ее смертью опять начнутся споры и войны из-за престолонаследования.

— Народ желал бы, — сказал Симбри, многозначительно взглянув на Лео, — чтобы ненавистный им хан умер, а жена его, пока молода, вышла замуж за другого. Хан знает это, потому он так ревнив. Рассен понимает, что если его жена полюбит кого-нибудь, это будет для него смертным приговором.

— Значит, он ее любит? — спросил я.

— Может быть, но она не любит ни его, ни кого-либо из них, — Симбри показал взглядом на сидевших за столом вельмож.

Между тем гости заметно охмелели. Сам хан откинулся на спинку кресла. Одна из его хорошеньких соседок обвила рукою его шею, другая подавала ему бокал с вином. Пили все, даже женщины. Взгляд Афины упал на пьяного хана, и на красивом лице ее отразилось презрение.

— Посмотри, — сказала она Лео, — на моего супруга и пойми, каково быть царицей Калуна.

— Отчего же ты не почистишь немного свой двор? — спросил он.

— Тогда никого не осталось бы. Эти люди живут в лености трудами народа. Но вино и роскошь погубят их. У них мало детей, да и те, которые есть, — слабые и больные. Но я вижу, вы устали. До завтра.

Мы встали, поклонились Афине и ушли в сопровождении Симбри.

— Вы думаете, мы навеселе? — закричал нам вслед хан. — Отчего бы нам и не повеселиться? Никто не знает, долго ли будет жить. А тебе, рыжебородый, советую не заглядываться на Афину. Она мне жена, и я, знай это, не спущу тебе.

Гости захохотали. Симбри схватил Лео под руку и поспешно увел его.

— Не бойся, — успокоил он его. — Пока ты под защитой жены хана, ты в безопасности. Она — настоящая правительница страны, а я самый близкий к ней человек.

— Тогда постарайся устроить так, чтобы нам не встречать этого пьяного человека, — сказал Лео. — Я имею обыкновение защищаться, когда на меня нападают.

— Никто тебя за это не осудит, — загадочно улыбнулся Симбри.

Мы легли и заснули. Утром нас разбудил лай ужасных собак. Должно быть, их кормили.

Мы пожили в Калуне три месяца, самое ужасное время нашей жизни. В сравнении с этим наши утомительные странствия по снежным степям казались наслаждением, а пребывание в монастыре — раем. Но не стану подробно рассказывать об этом периоде. Отмечу лишь важнейшие события.

В полдень Афина прислала нам двух белых верховых лошадей, и мы поехали с нею вместе на прогулку. Она показала нам псарню, где за железными решетками сидели собаки хана. Никогда не видывал я таких огромных. Тибетские дворовые собаки в сравнении с ними показались бы комнатными собачками. Были тут рыжие и черные. Они бросались на железную решетку, как разъяренные волны на прибрежный утес. Они слушались только своих псарей да хана. Преступников и осужденных отдавали на съедение этим зверям. С ними же охотился хан за теми, кто имел несчастье навлечь на себя его гнев.

Мы объехали затем вокруг города по стене, представлявшей собою что-то наподобие улицы. Местами стена обрушилась, и надо было ехать осторожно. Отсюда открывался вид на равнину и реку. Сам город не представлял ничего интересного, и мы переехали через мост на другой берег реки. Тут перед нами замелькали прекрасно обработанные поля с системой ирригации. Там, куда вода не достигала естественным путем, для подъема ее были устроены колеса. Иногда воду таскали на своих плечах женщины. Афина рассказала нам, что население так быстро увеличивается, что людям становится тесно жить, и им пришлось бы убивать друг друга, если бы периодические неурожаи и голод не уменьшали число жителей.

— А нынче какой будет год? — спросил Лео.

— Опасаются неурожая, — отвечала она. — Мало дождей, а пламя над Горой предвещает, по народному поверию, засуху. Только бы народ не подумал, что это ваше появление принесло стране несчастье.

— Если они станут нас преследовать, — засмеялся Лео, — мы убежим на Гору.

— Разве вы ищете смерти? — мрачно спросила она. — Пока я жива, я не позволю вам перейти реку. Такова моя воля. А теперь вернемся домой.

На этот раз нас не позвали в столовую, и мы обедали у себя. Чтобы нам не было скучно, к нам пришли Афина и всюду следовавший за нею шаман. Она сказала нам, что хан задал пир, который будет продолжаться целую неделю, и она не хочет, чтобы мы были свидетелями всей низости ее двора. Мы провели довольно приятно несколько вечеров. До полуночи рассказывали об Англии, о странах, по которым путешествовали, об Александре Завоевателе и о древнем Египте. Афина слушала, не отрывая глаз от Лео.

Мы жили во дворце фактически как в тюрьме. Когда же мы выходили в другие дворцовые помещения, нас окружали придворные и досаждали своими расспросами. Придворные дамы стали ухаживать за Лео, посылать ему цветы и письма, назначали свидания. Стоило нам показаться на улице, как за нами собиралась целая толпа любопытных. Только прогулки за город вместе с женою хана были сравнительно приятны, но, опасаясь ревности мужа, Афина скоро прекратила их. Мы стали ездить в сопровождении солдат, которые должны были предупреждать нашу попытку к бегству. Между тем началась засуха, и крестьяне толпами преследовали нас, требуя, чтобы мы вернули им дождь: они считали нас виновниками своего бедствия. Оставалось только заниматься рыбной ловлей на реке да издали смотреть на Огненную гору, мечтая о возможности бежать или хоть как-нибудь снестись со жрицею. Нас мучила мысль о дальнейших поисках, о достижении цели нашего путешествия. Все время я старательно оберегал Лео от Афины, ни на минуту не оставляя их одних, и с той ночи в жилище Привратника она не говорила ему о своей любви; но я хорошо знал, что страсть ее не угасла и скоро взорвется. Я угадывал это по ее словам, движениям и трагическому выражению глаз.

Глава XУ шамана

Однажды Симбри пригласил нас на обед. Жил он в башне дворца. Мы не предвидели тогда, что здесь суждено разыграться последнему акту драмы. Под конец обеда Лео попросил шамана ходатайствовать перед ханшей, чтобы она отпустила нас, но старик посоветовал нам самим поговорить с нею.

— Кажется, Афина несчастлива в замужестве? — начал Лео.

— Ты прозорлив, друг, — отвечал шаман.

— И, кажется, она взглянула на меня благосклонно? — продолжал Лео, краснея.

— Ах! Ты запомнил кое-что из того, что произошло в домике у Дверей!

— Я запомнил также кое-что, относящееся к тебе, Симбри, и к ней.

— Ну и что же? — спросил шаман.

— А то, что я вовсе не желаю компрометировать первую женщину в вашем государстве.

— Это благородно, впрочем, здесь смотрят на такие вещи несколько иначе. Все были бы рады, если бы Афина вышла замуж за другого.

— При жизни хана?

— Все люди смертны. Хан много пьет последнее время.

— Ты хочешь сказать, что людей можно устранять? — сказал Лео. — Так знай же, я никогда не совершу подобного преступления.

При этих словах послышался шорох. Мы обернулись. Из-за завесы, за которой стояла кровать шамана, хранились его гороскопы и инструменты, вышла ханша.

— Кто говорил о преступлении? — спросила она. — Не ты ли, Лео?

— Я очень рад, что ты слышала мои слова, повелительница, — отвечал Лео, глядя на нее в упор.

— Я еще больше уважаю тебя за них. Я сама далека от мысли о преступлении, но то, что предопределено, — сбудется.

— Что именно? — спросил Лео.

— Скажи ему, шаман.

Симбри взял свиток и прочитал: до следующего новолуния хан Рассей умрет от руки чужеземца, который пришел в страну из-за гор, — так начертано в книге звезд.

— В таком случае, звезды лгут, — возразил Лео.

— Как угодно, — сказала Афина, — только он умрет не от моей руки или руки моих слуг, а от твоей.

— Отчего непременно я, отчего не Холли убьет его? Но если так, то меня, конечно, жестоко накажет его опечаленная вдова…

— Ты смеешься, Лео Винцей. Ведь ты знаешь, какой хан мне муж!

Мы с Лео почувствовали, что нам не избежать объяснения.

— Говори, царица, говори все, — сказал Лео решительно, — может быть, лучше высказаться.

— Хорошо же. Что было раньше, я не знаю, я скажу только, что открылось мне. С раннего детства, Лео, образ твой носился предо мной. Когда я впервые увидела тебя у реки, я узнала тебя. Я видела тебя раньше во сне. Однажды, еще маленькой девочкой, я заснула на траве на берегу реки, и ты пришел ко мне, только лицо твое было тогда моложе. С тех пор ты часто снился мне, и я привыкла считать тебя своим. Долго тянулись годы, и я чувствовала, что ты медленно приближаешься, ищешь меня, идешь ко мне, минуя холмы, пустыни, равнины, снежные степи. Три месяца тому назад мы сидели здесь вдвоем с Симбри: он учил меня читать в книге прошлого. И вот мне было видение. Я увидела тебя и твоего друга под обрывом. Я не лгу. Все это записано в свитке.

Боясь, что вы погибнете, мы поспешили с Симбри к реке и действительно увидели вас. Остальное вы знаете. Мы видели, как вы качались на веревке над пропастью, как ты, Лео, бросился в пропасть первый, а за тобою последовал твой храбрый товарищ.

Я спасла из воды тебя, свою давнишнюю, вечную любовь. Я предчувствовала опасность, которая тебе грозила. Моя рука спасла тебя, неужели ты оттолкнешь меня, царицу Калуна?

Она глядела на Лео с мольбой и ожиданием.

— Благодарю тебя, Афина, за то, что ты спасла меня, хотя было бы лучше, может быть, если бы я утонул. Но если все, что ты говоришь, правда, скажи, почему ты вышла замуж за другого?

Она отшатнулась, как будто кто-то кольнул ее ножом в сердце.

— Не брани меня, — жалобно сказала она, — я сошлась с этим безумцем по политическим соображениям. Меня уговорили выйти за него. Даже ты, Симбри, — будь ты проклят за это, — советовал мне вступить в брак с Рассеном, чтобы прекратить войну. Ты говорил мне, что мои сны — простая фантазия. Я уступила для блага своего народа.

— И своего собственного, — сказал Лео. — Я не осуждаю тебя, Афина. Однако ты говоришь, что я должен разрубить узел, убив твоею мужа, которого ты сама избрала. Ты говоришь о судьбе, но эту судьбу ты устроила сама. Твой сон и видение, которое заставило тебя идти на берег, — вымысел. Ты пришла на берег потому, что так приказала тебе Гезея.

— Кто тебе сказал? — удивилась Афина.

— Я знаю еще многое другое. Напрасно ты обманываешь меня, Афина!

Ханша побледнела.

— Кто мог сказать тебе? — прошептала она и обернулась к шаману. — Уж не ты ли, волшебник? Если ты, я узнаю это и отомщу тебе, не посмотрю на то, что в жилах наших течет одна кровь.

— Афина, Афина! — взмолился Симбри, — ты знаешь, что я ничего не говорил.

— Так, значит, это ты, старая обезьяна, — обратилась она ко мне. — Напрасно я тебя не убила. Но это дело поправимое!..

— Уж не думаешь ли ты, что я тоже волшебник? — спросил я.

— Да, я так думаю. Тебе покровительствует какая-то богиня, которая живет в огне.

— Если так, с нами шутить нельзя, Афина, — сказал я. — Отвечай же, что сказала Гезея на ваше извещение о нашем прибытии в страну?

— Слушай, — перебил нас Лео, — хочешь ты или не хочешь, а я пойду вопросить Оракула на Огненной горе. Посмотрим, кто сильнее, ты или Гезея.

— Ты непременно хочешь пойти туда? — засмеялась ханша. — Там ты найдешь огонь и только. Ты не встретишь прекрасного существа, которое могло бы очаровать тебя. Слушайте, странники, наша страна — земля чудес и тайн, непостижимых для пришельцев. Пока я жива, нога ваша не ступит на Гору. Лео Винцей, я знаю, что ты пришел сюда не для меня, как я о том мечтала, а для какого-то демона в образе женщины, которую ты никогда не найдешь. Довольно просьб. Не стану унижаться. Ты узнал слишком много. Подумай до завтрашнего дня о том, что я тебе предложила, и дай мне ответ, согласен ли ты быть моим и царствовать вместе со мной или же ты предпочитаешь умереть вместе со своим другом. Выбирай между моею любовью и местью! Я не позволю чужеземцу насмехаться надо мной!

Она говорила тихо. Слова ее срывались с уст, как капельки крови из раны. Наконец она замолчала. Никогда не забуду я этой сцены. Старый кудесник смотрел на всех нас своими выцветшими глазами, как ночная птица. Лицо ханши пылало гневом, взгляд ее — местью. Холодный, решительный Лео боролся с ней своей железной волей. А я, которого Афина ненавидела, стоял и ждал себе скорого приговора.

Но вот огонь лампы замигал. Где-то открылась дверь. Я увидел, что из темноты кто-то приближается к нам неслышной поступью. Это был хан. Войдя в полосу света, он дико захохотал. Жена взглянула не него. Я подивился хладнокровию этой женщины. На лице ее не отразилось ни страха, ни гнева.

— Что ты тут делаешь, Рассен? — спросила она. — Ты выслеживаешь меня? Ступай к своим придворным дамам и пей! Ты смеешься? Что тебя развеселило?

— Отчего смеюсь? Я только что слышал, как первая женщина в стране, гордая ханша, которая боится, чтобы придворные дамы не запятнали ее платье своим прикосновением, моя жена, которая, заметьте это, сама просила меня, чтобы я на ней женился, потому что я ее двоюродный брат и соперник по престолонаследованию, она предлагает себя безвестному страннику, который ненавидит ее и жаждет бежать от нес! Он отказал ей, как я не отказал бы последней женщине во дворце! — хан снова захохотал. — Слышал я также, что она называет меня сумасшедшим. Меня сделал сумасшедшим старый колдун Симбри, он влил отраву в мой кубок на свадебном пиру. Он дал мне зелья, которое меня отвратило от Афины, и я действительно ненавижу ее, я не выношу ее прикосновения, не могу находиться с нею в одной комнате… В воздухе вокруг нее пахнет колдовством. Кажется, и ты, рыжебородый, — обратился он к Лео, — чувствуешь то же? Ну так попроси у старой крысы любовного зелья, когда ты его выпьешь, Афина покажется тебе чистой, кроткой, прекрасной, и вы проведете несколько приятных месяцев. Не отвергай напитка, который тебе предлагают. Пей до дна! Только на следующий день ты почувствуешь, что он отравлен кровью мужа! — И безумный хан снова разразился хохотом.

Афина выслушала все эти оскорбления молча.

— Прошу прощения, — обратилась она к нам спокойно. — Вы пришли в порочную страну. И вот ее глава, ее цвет. Рассен, ты не уйдешь от своей судьбы, и я тут ни при чем. Когда-то очень короткое время мы были близки, но так давно… Теперь ты пресмыкаешься в моем доме, как змея. Если бы я хотела, отравленный кубок давно излечил бы твое безумие и заставил бы замолчать твое ядовитое жало. Пойдем, Симбри! Мне стыдно и горько.

Шаман подошел к ней.

— Слушай, Рассен, — сказал он хану. — Твоя мать — дурная женщина. Отца твоего никто, кроме меня, не знал. В ночь, когда ты родился, над Горой показалось пламя, и звезды померкли. Я был на твоей свадьбе. На свадебном пиру ты напился пьяным и обнимал распутную женщину. Ты правил, разоряя страну, опустошая ради своей забавы поля и пуская людей по миру. Но скоро ты будешь плавать в своей крови, ты развяжешь руки этой благородной женщине, твое место займет более достойный, у них появится потомство, и в стране воцарится мир.

Шаман говорил с горечью. Хан несколько раз пытался поразить его своим коротким мечом, но не сделал этого, не мог, он выносил обиду, как собака выносит удары хлыста своего господина. Мало-помалу он отступил в дальний угол комнаты и упал на пол, а Симбри взял Афину под руку, и они вышли. У порога массивной железной двери Симбри остановился.

— Хан Рассен, я тебя возвысил, теперь я тебя низвергаю. Вспомни мои слова, когда будешь плавать в своей крови!

Когда вдали замер звук шагов, хан, боязливо озираясь, выполз из своего угла.

— Ушли крысы? — спросил он.

Испуг отрезвил его, и рассудок вернулся к нему.

— Вы считаете меня трусом? — продолжал несчастный. — Да, я боюсь их обоих. Они отняли мою силу, мой разум своим колдовством. Я был когда-то могуч, благороден душою, владел половиной царства. Но я полюбил ее проклятую красоту. Она же искала возможность выйти за меня замуж и прислала ко мне сватом эту старую крысу. Я прекратил войну и женился на ханше. Лучше бы мне быть последним кухонным мужиком, чем войти в опочивальню царицы в качестве ее супруга. Но чем сильнее любил я, тем сильнее ненавидела она. Наконец, на свадебном пиру, она дала мне напиток, который отвратил меня от нее, но в то же время иссушил мой мозг ядом безумия.

— Если она тебя ненавидела, — спросил я, — почему она не отравила тебя насмерть?

— Из расчета. Ведь полцарства принадлежало мне. Кроме того, я был ей нужен. При моей жизни народ не мог заставить ее выйти замуж за другого. Она не женщина, а колдунья. Она хочет жить одна. Так думал я, по крайней мере до сегодняшней ночи, — при этих словах хан взглянул на Лео. — Она знала также, что я, хотя чуждаюсь ее, в душе все-таки люблю, ревную и могу защитить ее. Она нарочно натравила меня на человека, которого я недавно загнал своими собаками. Теперь я знаю, отчего она всегда казалась такой холодной. Она берегла пыл своей души, чтобы растопить лед твоего сердца.

— Кажется, ты видел, хан, что этот лед нисколько не тает, — сказал Лео.

— Да, пока, если ты не лжешь. Но дай пламени разгореться побольше, и лед растает. Может ли кто-нибудь из смертных противиться желанию Афины?

— Говорят, что я должен убить тебя, хан, но я не ищу твоей смерти. Не хочу я отнимать у тебя и твоей жены. Мы давно жаждем уйти из этого города, но нас не пускают. Нас стерегут как пленников и днем, и ночью. Отпусти нас на свободу, хан! Это в твоей власти.

— Куда же вы пойдете, если я отпущу вас на свободу? — спросил хан. — Страна наша оцеплена горами. Только птицы могут перелетать через них.

— Мы уйдем на Огненную гору, — сказал Лео.

— Кто же из нас не в своем уме? — удивился хан. — Я или вы? Я не верю вам. А, впрочем, если правда, что вы пойдете на Гору, вы приведете на нас врагов и завоюете нашу землю.

— Нет, — возразил Лео. — Я говорю тебе честно, как мужчина мужчине, мне не нужно твое царство, как не нужна твоя жена. Будь же разумен, отпусти нас и живи себе с миром.

Хан задумался, потом вдруг опять захохотал.

— Что скажет Афина, когда узнает, что ее птичка улетела? Она рассердится на меня и станет искать вас.

— Отпусти нас поскорее, тогда погоня не настигнет нас.

— Ты забываешь, что ханша и ее старая крыса знают все. Они найдут вас. А все-таки любопытно, как она хватится своего рыжебородого, и хан показал, как Афина будет искать беглеца. — Хорошо же, собирайтесь в путь, через полчаса я приду за вами.

Глава XIОхота и смерть хана

Вернувшись к себе, мы переоделись в дорожное платье, взяли с собой съестные припасы и охотничьи ножи, чтобы было чем защищаться в случае, если хан замыслит убить нас. Смех хана еще звенел у нас в ушах — то был недобрый смех. Хан не внушал нам доверия.

— Однако ему же хочется избавиться от нас, — сказал я.

— Живые всегда могут вернуться, — возразил Лео.

— Афина думает иначе.

— Но и она угрожала нам смертью.

— Это стыд и страсть ослепили ее.

Мы замолчали. Скрипнула дверь, и, кутаясь в большой плащ, вошел хан.

— Идемте, — сказал он. — Зачем вы берете с собой оружие? Ведь вы не на охоту идете!

— Но, возможно, на нас будут охотиться, — заметил я.

— В таком случае вам лучше оставаться здесь и ждать, когда ханша откроет клетку и выпустит вас.

— Не думаю, что это произойдет, — отвечал я, и мы последовали за ханом.

Мы прошли веранду, внутренний двор, сад и потайной калиткой, ключ от которой был у Рассена, вышли из дворца. Когда мы проходили мимо псарни, собаки почуяли нас и бешено залаяли. Я вздрогнул, опасаясь, что они разбудят стражу, но хан подошел к собакам и успокоил их. Они узнали его и замолчали. Хан велел нам спрятаться в тени арки и ушел. Мы опять заподозрили, не пошел ли он за убийцами, но скоро услышали топот копыт и увидели хана, ведущего под уздцы лошадей, которых нам дала Афина. Он сам оседлал их, велел нам, чтобы нас не узнали, хорошенько закутаться в плащи и следовать за ним. Мы ехали окраиной города, пользовавшейся дурной славой. Кое-где нам попадались подкутившие люди и «ночные бабочки», откидывавшие при нашем приближении свои покрывала. Мы спустились к реке, и так как мосты охранялись стражей, а мы избегали ее, то хан указал нам большую лодку, на которой мы могли переправиться вместе с лошадьми.

Едва мы успели отъехать от берега, как хан закричал нам вслед:

— Ступайте, проклятые странники! Молите Горного Духа, чтобы старая крыса и его племянница, твоя возлюбленная, рыжебородый, не увидели вас в свое волшебное стекло, а то мы можем опять встретиться.

Быстрое течение подхватило нашу лодку и вынесло на середину реки.

— Спешите, спешите! — кричал хан. — Смерть гонится за вами по пятам!

— Не лучше ли нам причалить к берегу и убить этого злого человека? — сказал Лео.

Он говорил по-английски, но сумасшедший хан чутьем догадался о значении его слов и, крикнув, что мы опоздали, пустился бежать так, что только плащ его развевался.

С трудом добрались мы до противоположного берега, высадились, сели верхом и поехали, направляясь к горе, над которой поднимался столб освещенного пламенем дыма. Пришлось ехать по полям, и сначала мы подвигались медленно. Наконец мы выехали на дорогу. Луна спряталась за тучи, и стало так темно, что мы спешились и повели лошадей под уздцы, позволяя им пощипать траву. Но вот занялась заря и окрасила в пурпур снежные вершины гор. Ночь прошла, и на сердце стало веселее. Ненавистный город остался за нами. Мы ушли от прекрасной, страстной ханши, старого шамана и сумасшедшего хана, этого деспота-мученика, злобного чудовища и труса. Перед нами поднимались огненный светоч и снежная вершина таинственной горы, которую мы искали столько лет. Наконец-то мы разгадаем загадку или умрем. Бодро шли мы вперед навстречу своей судьбе.

Мы ехали мимо полей и деревень. Поселяне бросали работу и смотрели нам вслед. Женщины брали на руки детей и убегали при нашем приближении. Нас принимали за придворных вельмож и пугались. Очевидно, народ много терпел от этих притеснителей. Между тем мы приблизились к вулкану. Дорога шла в гору. Не имея возможности орошать эту местность, крестьяне, обрабатывая поля, надеялись здесь только на дожди. Но лето стояло сухое, и рожь высохла раньше, чем успела заколоситься. Уныло бродили бедняки-землепашцы по своим нивам. Увидев нас, они узнали в нас чужеземцев, которые, как они думали, принесли им засуху, и стали преследовать нас, требуя, чтобы мы послали дождь. Женщины и дети падали перед нами на колени и с мольбою указывали нам на гору, на ярко-синее безоблачное небо. Однажды толпа чуть не преградила нам путь, и мы прорвались только благодаря скорости своих лошадей. Чем дальше ехали мы, тем бесплоднее становилась местность, тем реже встречались люди. А дальше только изредка стали попадаться стада. Должно быть, мы достигли границы территории хана. На рубеже Калуна возвышалось несколько каменных башен, но гарнизона в них не было. Вероятно, форты эти были выстроены в древние времена. К вечеру мы дали отдохнуть лошадям, надеясь, лишь только выглянет луна, пуститься в дальнейший путь. Медлить было нельзя: Афина, наверно, уже заметила наше отсутствие и выслала за нами погоню. Пока мы ели, лошади наши паслись поблизости. Одна из них начала валяться на земле, как это делают животные, и я заметил, что ее подковы окрашены в красный цвет. Думая, что животное порезало ногу, я подошел поближе. Действительно, копыто и стрелка ноги лошади были окрашены каким-то составом крови с мускусом или другим пахнущим веществом. Точно так же окрашены оказались и копыта другой лошади. У меня мелькнула страшная мысль, что хан нарочно велел смазать копыта наших лошадей пахучей смесью, чтобы собаки могли выследить нас. Мы поспешили оседлать своих скакунов, как вдруг вдали послышался лай собак.

— «Собаки смерти»! — воскликнул Лео, бледнея.

— Да, наш друг хан собирается охотиться на нас, — отвечал я. — Недаром он смеялся!

— Что нам делать? — спросил Лео. — Не лучше ли бросить лошадей?

— Мы это сделаем в случае крайности. До горы еще несколько миль. Пешком нам никак не добраться.

Мы поскакали во весь опор. Я оглянулся и в прозрачном вечернем воздухе увидел на равнине всадника и свору собак. Это был Рассен. Все было против нас. Но нам не раз случалось быть на краю смерти, и все же судьба спасала нас. Может быть, и на этот раз откуда-нибудь подоспеет помощь. До гор осталось мили три. Когда стемнело и луна спряталась за горы, собаки стали настигать нас: тьма не мешала им, мы же должны были ехать тише, чтобы лошади не споткнулись и не поломали ноги. Но вот над горой, во второй раз за время нашего пребывания в Калуне, засиял свет, должно быть, вследствие отражения снегов, какой-то мягкий, фосфорический. Почва была неровная, вся изрытая сурками, и если бы не это неожиданное освещение, хан давно настиг бы нас. Так неожиданно пришла нам помощь с горы. Когда из-за гор выплыла луна, огненный сноп погас, как по волшебству, и над вершиной вулкана по-прежнему стоял только столб красноватого дыма.

Собаки лаяли все ближе и ближе. В тишине ночи стоял адский шум их голосов. Я вспомнил свору, которая мчалась в ночь нашего приезда за несчастным вельможей, навлекшим на себя гнев хана, вспомнил мчавшегося впереди других пса с красной пастью и белыми, как слоновая кость, клыками. Вот и теперь можно различить лай этого рыжего с черным ухом пса, любимца Рассена, но всего в полмили от нас.

Бешеная скачка продолжалась часа два, но эти часы казались вечностью. До горы еще далеко, а лошади наши устали. Часть собак отстала, но зато наиболее упорные неслись всего в трехстах ярдах от нас. За ними следовал хан. Учуяв близость врага, лошади наши задрожали и напрягли последние силы. Бедные животные понимали, что им грозит смерть. Мало-помалу свора нагоняла нас. Тогда мы с Лео спешились, спрятались в кустах. Оставленные нами лошади помчались дальше, собаки продолжали преследовать их и промчались мимо. Но хан заметил наш маневр и пытался отозвать собак. Разъяренные псы, чуя добычу, не хотели вернуться. Мы с Лео воспользовались этой отсрочкой и побежали к реке. Там мы надеялись найти спасение, бросившись в воду, чтобы собаки потеряли наш след. Я уже немолод, а потому умолял Лео бежать, не обращая на меня внимания. Но тщетно.

Вот и река. Близко, совсем близко блестела вода. Помню, мне страшно захотелось пить. Но собаки догнали-таки нас. Мы слышали за собой стук копыт лошади хана и остановились у небольшого утеса, не добежав до берега. К счастью, за нами гнались только три собаки, остальные, очевидно, продолжали преследовать наших лошадей.

— Если ты расправишься с собаками, я сведу счеты с ханом! — сказал Лео.

Мы взяли копья в правую руку, ножи в левую и ожидали. Собаки приблизились. Признаюсь, я испугался этих зверей величиной со льва и таких же свирепых. Одна из них подпрыгнула, пытаясь схватить меня за горло, но я вовремя успел проткнуть ее копьем. Животное упало в предсмертной агонии на землю. Две другие собаки кинулись на Лео, который бросил свое копье, но промахнулся — оно вонзилось в землю. Теперь мы оба были безоружны, у нас оставались только ножи. Между тем подоспел хан. Обезумев от ревности, разгоряченный охотой, он ринулся вперед, на Лео, натравливая собак на меня. Трудно вспомнить все, происшедшее дальше. Я всадил свой нож в спину одной из собак, и она с отчаянным ревом забилась на земле. Но другая, самая страшная из своры, любимица хана, впилась мне в руку пониже локтя так, что я выпустил от боли нож. Я отталкивал животное, но не мог с ним справиться и упал на колени. Случайно левой рукой я нащупал булыжник и ударил им пса по голове, но он не выпустил моей руки, и мы продолжали бороться. В то же время я смутно видел, что Лео и хан тоже сцепились и борются, упав на землю. Не знаю, сколько минут пролетело, но тут я заметил, что хан сидит, прислонившись к скале, и смотрит на меня. Мне пришло в голову, что он убил Лео. Но вот я почувствовал, что кто-то схватил собаку и заставил ее разжать челюсти.

Это Лео поднял собаку за задние лапы и, повертев ею в воздухе, ударил головой о скалу.

— Конечно, — услышал я его голос, — предсказание шамана сбылось!

Он взял меня под руку и повел к скале. Хан сидел, прислонившись к ней спиной. Он был еще жив, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Рассудок, казалось, вернулся к нему. Он печально взглянул на нас.

— Вы храбрые и сильные, — сказал он. — Вы убили трех собак, а мне сломали спину. Все случилось так, как предсказала старая крыса. Было бы справедливее, если бы я охотился со своей сворой за Афиной. Теперь она отомстит за меня. Она тоже преследует вас. Простите меня и бегите на гору. Я приду туда раньше вас. Там живет некто посильнее Афины…

Губы хана вздрогнули, и он испустил дух.

Глава XIIВестник

— Его не стало, но свет немного потерял с его смертью, — сказал я.

— Бедняга тоже мало чем пользовался в жизни, — ответил Лео, — поэтому не станем говорить о нем плохо. Смерть все уравнивает… Да, может быть, он и не был таким плохим, пока его не свели с ума. Во всяком случае, нелегко было с ним справиться. К счастью, мне удалось его бросить на землю так, что он ударился о камень. Если бы я не покончил с ним, я не мог бы спасти тебя от этого огромного пса, который собирался перегрызть тебе горло. Смотри — собака величиной с осленка! Ты сильно пострадал, Гораций?

— Собака прокусила мне руку до кости, но я думаю, что это неопасно. Пойдем скорее к реке. Я умираю от жажды. Остальная часть своры, чего доброго, настигнет нас.

— Не думаю, собаки занялись лошадьми и оставят нас в покое. Подожди немного, я сейчас вернусь.

Лео подошел к телу хана, взял его старинный меч и прикончил раненную мною и извивавшуюся в мучительной агонии собаку. Потом он поднял наши копья и мой нож, поймал ханского коня, помог мне сесть в седло и повел его под уздцы к реке. У меня начиналась лихорадка, рука страшно болела. Припав к земле у берега, я с жадностью напился, смочив голову и окунув в холодную воду больную руку.

Мы не решились перейти широкую реку вброд, но в тридцати ярдах от берега виднелся островок. Лео взвалил меня на плечи и пошел по реке, к счастью, в этом месте довольно неглубокой. Положив меня на мягкую траву, Лео вернулся вторично на берег, переправил коня, перенес на остров оружие и стал делать мне перевязку. У меня оказалась сломанной кость. Лео промыл рану, обмотал руку шарфом, обложил поверх повязки мхом и вставил руку как бы в лубки, употребив для этой цели тростник. Во время перевязки со мной случился обморок.

В эту ночь Лео приснился странный сон. Он видел, что к берегу приближалась свора «собак смерти». Она пустилась вплавь к острову и уже почти достигла его, как вдруг на берегу острова появилась одетая в черное женская фигура. Женщина простерла над рекой какой-то предмет, и собаки в ужасе завыли и остановились. После этого одних унесло течением, другие доплыли обратно к берегу и убежали. Темная фигура исчезла, и утром мы тщетно искали ее следы на прибрежном песке — это было видение.

Утром я проснулся от острой боли в руке. Лео еще спал. Вдруг до меня долетел звук голосов, и я увидел на берегу мужчину и женщину, казавшихся в утреннем тумане громадными. Я разбудил Лео. Он схватил копье.

— Сложи свое оружие, мы не причиним вам никакого зла! — раздался с берега мягкий, вкрадчивый голосок Афины.

Ее сопровождал шаман Симбри.

— Вернитесь, — продолжала ханша, — клянусь, что не сделаем вам ничего плохого. Вы видите — мы одни.

— Мы останемся здесь, пока не будем в силах продолжать путь! — отвечал Лео.

Афина о чем-то пошепталась с Симбри, тот долго отказывался, но все же оба пустили своих лошадей вброд и переправились на остров. Старик казался физически и нравственно утомленным, ханша же цветущей и прекрасной, как всегда.

— Вы уехали далеко и оставили на своем пути печальный след, — начала Афина. — Там у скалы лежит убитый хан. Скажите, как его убили?

— Я убил его вот этими руками! — отвечал Лео.

— Знаю, — сказала она, — и не виню тебя. Так было предначертано. Свершилась воля судьбы. Я защищу тебя от тех, кто может отомстить за его смерть!

— А может быть, и выдашь меня им. Что тебе нужно от меня, ханша?

— Ответ, который ты должен был дать мне вчера. Помни, что только я могу спасти тебе жизнь и одеть на тебя корону и порфиру убитого хана!

— Ты получишь ответ вон на той Горе, — указал Лео. — Я тоже там ищу ответа!..

— Я уже говорила тебе, что Гору охраняют дикие племена. Ты найдешь там смерть.

— Пусть смерть будет ответом на мой вопрос. Пойдем, Гораций!

— Клянусь, — продолжала Афина, — там нет женщины, которая являлась тебе в видениях. Эта женщина — я!

— Так докажи это на Горе, — отвечал Лео.

— Повторяю тебе, там нет никакой женщины, там есть только огонь да голос.

— Голос, говоришь ты?

— Голос Оракула. Голос духа, которого никто никогда не видел и не увидит.

— Идем, Гораций! — сказал Лео, направляясь к коню.

— Неужели вы ищете свою смерть? — спросил шаман. — Слушайте, по моему положению мне следовало сопровождать на гору тело покойного отца ханши, и я был в этом проклятом месте. Не отваживайтесь идти туда!

— Благодарим вас за предостережение, — возразил Лео. — Гораций, не теряй их из вида, пока я седлаю коня.

Я взял в здоровую руку копье и стоял наготове, но шаман и Афина не собирались нападать на нас.

Они о чем-то взволнованно шептались. Между тем Лео оседлал коня и помог мне сесть.

— Мы пойдем туда, куда нас влечет судьба. Будь что будет, — сказал Лео. — На прощание позволь поблагодарить тебя, ханша, за твою доброту. Забудь нас. Невольно я стал убийцей твоего мужа, и его кровь между нами. Вернись к своему народу и прости, если я невольно нарушил твой покой. Прости!

— Благодарю за доброе слово, — сказала она, печально поникнув головой, — но, Лео Винцей, со мной не так легко расстаться. Ты звал меня на Гору. Хорошо же мы там встретимся. Там я увижу Богиню, как всегда предсказывал шаман, да я и сама знала, что так должно случиться. Я померяюсь с нею силой, и мой царский венец будет принадлежать той из нас, которая победит!

Сказав это, Афина повернула лошадь и поехала обратно через реку. Симбри поднял в страхе и скорби свои костлявые руки и последовал за нею.

— Ты переступила запретную черту реки, Афина, — сказал он, — теперь нам грозит война и гибель!

Между тем мы с Лео тоже стали переправляться на противоположный берег. Местами вода была так глубока и течение так быстро, что мы рисковали утонуть. Но Лео держал коня под уздцы и осторожно вывел его на сушу, на берег, низкий и болотистый. Опасаясь погони, мы спешили, как только могли. Мы не знали тогда, что этот берег священный и что никто не осмелился бы преследовать нас на пути к Горе. За болотом началась возвышенность, равнина, покрытая скалами вулканического происхождения. Мы пришли к широкой котловине с дном, покрытым лавой. На краю котловины высился утес, в нем мы увидели отверстие. Уже стемнело. Мы шли по слою застывшей лавы.

Во тьме что-то белело. Что это? Человеческие скелеты! О, это настоящая Долина смерти! Огромное кладбище. Тут лежали тысячи скелетов. Казалось, здесь когда-то погибла огромная армия. Впоследствии мы узнали, что в давние времена дикари заманили войско Калуна в эту долину и, уничтожив его, оставили убитых, в назидание будущим поколениям, непогребенными. Мы стали искать выход из этой ужасной долины, но не могли найти. Тут впервые на территории Горы с нами случилось нечто неожиданное и странное.

Нам стало жутко. Даже лошадь захрапела от страха.

— Если мы не выйдем из этого проклятого склепа, то сами умрем здесь! — воскликнул я.

Едва я произнес эти слова, как на груде костей, неподалеку от меня, что-то зашевелилось. Так и есть! Вот перед нами, закутанная в белый плащ, с белым покрывалом на лице, женская фигура. Она идет нам навстречу. Испуганная лошадь встала на дыбы и чуть не сбросила меня. На расстоянии десяти шагов фигура остановилась и поманила нас рукой.

— Кто ты? — закричал Лео. Горное эхо отвечало ему, но фигура продолжала молча манить нас рукою.

Желая убедиться, что это не галлюцинация, Лео хотел подойти к ней, но она быстро удалилась на груду костей. Лео последовал за ней. Тогда она слегка ударила его в грудь, заставила его отступить и указала рукою не то на утес, не то на небо, потом на скалу перед нами.

— Что нам делать? — спросил Лео.

— Я думаю, следовать за ней. Может быть, это вестник свыше, — сказал я, кивая головою по направлению Горы.

— Или снизу, — отвечал Лео. — Не нравятся мне что-то глаза этого вестника.

Между тем таинственное существо, легко минуя препятствия — скелеты и скалы, повело нас по долине. Поравнявшись с ущельем, оно исчезло.

— Это был призрак, — сказал Лео.

— Призраки не наносят людям ударов, — возразил я. — Иди дальше.

Део повел моего коня. Мы шли по мрачной расселине. Таинственный проводник по-прежнему двигался перед нами. Наконец мы пришли в узкую, высеченную в скалах пещеру или галерею. Проводник взял моего коня под уздцы. Животное испуганно захрипело и взвилось было на дыбы, но незнакомка ударила его слегка по голове, как ударила незадолго перед тем Лео, и оно покорно последовало за нею. Так мы вошли в тоннель. Положение наше было не из веселых. Мы не знали, куда ведет нас ужасный проводник, не были уверены и в том, что он ведет нас не на смерть. В темноте не было ничего видно, но каждый раз, как из-под ног лошади обрывался камень, он с гулом летел куда-то вниз. Когда же забрезжил свет, мы действительно увидели направо пропасть. Дорога, по которой мы ехали, была не шире десяти футов. Выйдя из тоннеля мы очутились прямо перед Горой. У подножия ее тянулись полосы обработанной земли, и кое-где паслись стада овец и коров. Мы стали подниматься в Гору по крутой тропинке, извивавшейся по берегу бурного потока. Не успели мы пройти милю, как из-за каменных глыб со свистом и криком выскочило человек пятьдесят дикарей в звериных шкурах с копьями и щитами.

О бегстве нечего было и думать.

— Прощай, Гораций, — сказал Лео, вынимая меч.

— Прощай, Лео, — отвечал я, вспоминая слова шамана и ханши, уверявших, что мы неминуемо будем убиты, если поднимемся на Гору.

Между тем наш таинственный проводник скрылся где-то за каменной глыбой. Я подумал, что это он предал нас в руки врага, но ошибся, так как вдруг на вершине скалы, как новая Аэндорская волшебница, появилась женская фигура и повелительно простерла руку. Увидев ее, дикари пали ниц. Потом один из них, по-видимому, вождь, согнувшись, подполз к ней, как побитая собака. Она молча указала ему на Гору. Дикарь, казалось, понял ее, он подал сигнал, и вся шайка исчезла так же быстро, как появилась. Тогда женщина в белом снова пошла вперед, указывая нам путь.

Выйдя из ущелья, мы увидели, к своему удивлению, разожженный костер, на котором кипел котел. Неподалеку лежала охапка корма для лошади. Очевидно, незнакомка приготовила это все для нас, и мы поели сами и накормили коня. Я пошел к горному ручью, смочил в холодной воде свою израненную руку, напился и наполнил фляжку водой. Женщина в белом продолжала стоять на скале, неподвижная, как жена Лота после ее превращения в соляной столб. Проходя мимо, я предложил ей напиться, надеясь, что при этом она откинет с лица покрывало. Она поблагодарила легким кивком головы и отвернулась: она не хотела пить.

Отказалась она точно так же и от пищи, которую предложил ей Лео. Так нам и не удалось узнать, земное ли она существо, простая ли смертная. Когда мы несколько освежились и отдохнули, женщина указала нам на заходящее солнце и на коня, дав понять, что следует спешить.

По временам мы слышали свистки: очевидно, дикари следили за нами, но не показывались. Мы начали подниматься на саму Гору. Шли в сумерках, а когда наступила тьма, шли в темноте, при свете звезд и отражении горного снега. А впереди, молча, бесшумно, не оглядываясь, как привидение в своем белом саване, двигалась среди черных елей и можжевельника неведомая таинственная фигура.

Мы все шли, поворачивая то вправо, то влево, пока не очутились в котловине. На противоположном краю стояли хижины, прислонившись к скале. На площади перед ними собралась толпа в несколько сот человек мужчин и женщин. Они стали в кружок и, казалось, совершали какой-то ритуал. Посредине стоял рыжебородый дикарь, почти нагой. Звериная шкура, привязанная вокруг чресел, составляла все его одеяние. Он странно раскачивался и выкрикивал: «О, а, а, о!». Толпа отвечала ему поклонами и вторила его крику, так что эхо раздавалось в горах. На голове дикаря сидела большая белая кошка с распушенным хвостом. Что за дикое зрелище, что за кошмар! Очевидно, то были приготовления к какому-нибудь языческому жертвоприношению. Мы приблизились узким ущельем и остановились так, что скала скрывала нас от глаз дикарей. Сделав нам знак, чтобы мы не показывались, женщина куда-то исчезла. Мы не знали, что делать, но как ни опасно было наше положение, происходившая перед нами сцена заинтересовала нас. Разыгралась целая драма. Когда жрец кончил свои заклинания, дикари зажгли костер. Между ними были старик и очень молодая, красивая женщина. Старик упал на колени. Женщина зарыдала. Несчастные ожидали чего-то ужасного. Пламя костра разгорелось, озаряя ужасное сборище.

Жрец с кошкой сидел на стуле. Ему принесли деревянный лоток. Кошка прыгнула на лоток. Тогда жрец подошел к семи выстроенным в ряд пленникам, держа кошку на лотке. Жрец медленно проходил мимо каждого, кошка сидела спокойно, но когда очередь дошла до женщины, животное сердито заворчало и зашипело. Женщина вскрикнула, а все сборище завопило: «Ведьма! Ведьма!».

Какие-то люди, вероятно палачи, схватили несчастную и потащили ее к костру. Стоявший рядом с нею пленник, должно быть, ее муж, пытался защитить ее, но не мог потому, что у него были связаны руки. Кто-то ударом свалил его на землю. Женщина вырвалась из рук палачей и бросилась к нему, желая закрыть его своим телом, но ее оттолкнули.

— Не могу видеть этого убийства! — воскликнул Лео и обнажил меч.

Я не успел удержать его. Он выскочил из нашей засады, размахивая мечом. Я пришпорил коня и последовал за ним. Наше неожиданное появление поразило дикарей. Жрец сидел у костра и с жестокой улыбкой смотрел на кошку, гладил ее и давал кусочки сырого мяса. Он так углубился в это занятие, что не заметил нас.

Лео с криком подскочил к державшему женщину палачу и ударом меча отсек ему руку. Дикарь закричал. Произошло замешательство, во время которого женщина ускользнула из рук своих мучителей и скрылась. Жрец вскочил и начал что-то сердито выговаривать Лео, который в свою очередь выругал его на своем родном английском языке. Вдруг испуганная кошка прыгнула и вцепилась бы в лицо Лео, если бы тот не успел схватить животное и ударить его о землю. Кошка растянулась и судорожно забилась у его ног. Тогда Лео словно одумался, поднял кошку и, не помня себя от гнева, бросил ее в огонь.

Крик ужаса вырвался из уст дикарей при виде такого святотатства — кошка была священным животным. Как морская волна, толпа хлынула на нас. Я увидел, как Лео отчаянно размахивал мечом, защищаясь от неприятеля. Отовсюду нас теснили все ближе и ближе к костру. Меня уже схватили чьи-то руки, огонь уже опалил мне волосы…

Но тут перед костром появилась вся дрожащая от гнева фигура в белом. На этот раз она была не одна. С ней стояли человек десять одетых в белое и вооруженных воинов с выбритыми головами и большими темными глазами.

При виде белой фигуры и ее свиты дикари в ужасе разбежались, как стадо овец, завидевшее волка. Тогда один из одетых в белое жрецов обратился в дикарю-жрецу и сказал:

— Собака, проклятая собака, поклоняющаяся животным, знаешь ли, что ты чуть не оскорбил людей, которые пришли поклониться Богине Горы? Разве для того щадили так долго тебя и твое идолопоклонство? Говори! Отвечай скорее, твои минуты сочтены!

Дикарь пал на колени перед фигурой женщины в белом и молил о пощаде.

— Довольно, — сказал верховный жрец, — она — судья, который судит, и меч, который бьет, я же Слух и Глас. Неужели ты хотел ввергнуть в огонь людей, которым тебе велено оказать гостеприимство, за то, что они спасли жертву вашего варварства и убили животное, которому вы поклонялись? Ведь я все видел! Ты просто попал в ловушку, тебя и так уж слишком долго терпели!

Негодяй валялся в пыли и молил о прощении.

— Произнеси свой приговор, — обратился верховный жрец к женщине. — Он в твоей власти.

Женщина в белом медленно подняла руку и указала на костер. Видя это, дикарь побледнел и свалился, как сноп. Он умер от ужаса и потрясения…

Тогда верховный жрец призвал немногих дикарей, которые не убежали.

— Взгляните, — сказал он, — и содрогнитесь при виде справедливого суда Гезеи. Каждого из вас, кто будет убивать и заниматься колдовством, постигнет такая же участь. Подберите эту собаку и бросьте в огонь, который он уготовил своим жертвам.

Они исполнили его приказание и бросили тело своего вождя и жреца в костер.

— Слушайте, — продолжал верховный жрец, — он заслужил такое наказание. Но вы, зачем хотели вы убить женщину? Вы думаете, потому, что жрец ваш считал ее колдуньей? Нет, потому, что она красива, и он хотел отнять ее у мужа, но она не соглашалась. Но Око узрело, Глас изрек, и Вестник произнес приговор. Ваш жрец сам попал в расставленные им сети. Так будет с каждым из вас, кто помыслит или совершит зло! Таков справедливый приговор Гезеи, которая говорит с престола на Огненной Горе.

Часть вторая