– А это что еще такое? – с гримасой спросила она, глядя на мамину картину с летающей ногой, прислоненную к стене.
– Просто картина, – ответила я, краснея.
– Нога с крыльями? И как это понимать?
Я вообще не хотела, чтобы эта дура увидела мою картину.
– Точно не знаю, – пожала я плечами. – А расскажите о Хутене!
Отправить, что ли, мамину картину обратно в Истерли? Если подумать, мне не больно надо, чтобы и Киппи на нее пялилась.
– …и еще эта Рошель, которая в этом году снова будет президентом общежития. Других она одурачит, но ты-то увидишь ее насквозь. Мисс Маленькая Дырка! Разляжется на газоне – типа загорает, а мимо люди на занятия ходят и смотрят. А однажды я ее застукала, когда она сплюнула харкоту в фонтанчик! «Извините, – сказала я ей, – но отсюда вообще-то пьют!» А она мне: «Понятия не имею, о чем вы». А в фонтанчике плавает ее чертова мокрота. Сучка наглая… В прошлом году она и еще одна девица пустили по общаге петицию за мое увольнение – типа я их в душевой разглядывала! Откуда у меня время их разглядывать, когда я с утра до вечера за ними срач разгребаю? Сначала разляжется на газоне в купальнике, а потом обвиняет меня в подсматривании! – В глазах Дотти стояли слезы, она сжала кулаки. – А начальник мне так и сказал – занимайтесь, говорит, своим делом, Дотти, вы хорошая работница, только не давайте повода для сплетен.
Дотти внушала мне страх. Однако она объявила меня своей союзницей, «чистоплотной толстушкой». В ее связке из десятков ключей чувствовалась определенная власть. Дотти приютила меня, принесла еду, как всегда делала мама. Дотти была здесь, рядом. Хоть кто-то рядом.
– Хотите сигарету? – предложила я.
Поднеся огонек к сигарете Дотти, я заметила серебряные нити в ее черных, стриженных под каре волосах.
– А сколько вам лет? – спросила я.
– Мне-то? Двадцать девять. Слушай, у меня дома три аквариума! Один в кухне, один в гостиной и еще один в моей комнате. Я держу пираний. Бросаешь им консервированную креветку, и они на нее набрасываются и рвут. А у меня в комнате рыбы-ангелы. Я их особенно люблю, красоточек. Может, ты как-нибудь зайдешь посмотреть на них? На моих рыбок? Заходи на ужин!
Она потянулась к оставшемуся прямоугольнику торта с кремом.
– Давай пополам, – предложила она, отломив мне пригоршню. – Открывай рот!
Двадцать девять лет. Для подруги – много, для матери – мало.
– А теперь расскажи о себе! – сказала Дотти.
– О себе? – Я засмеялась и пересказала ей сюжет «Долины кукол», вдоволь натрепавшись о трех главных персонажах и как неверный выбор сломал им жизнь.
Дотти улыбалась, не слушая.
– Что-нибудь не так? – спросила я.
Она подалась ко мне, пальцем сняла крошку глазури с моего подбородка и облизала палец. Затем, глядя за мое плечо, сказала:
– Нога с крылышками. – Она покачала головой, рассматривая мамину картину: – Это… возбуждает!
Глава 13
Стредники три раза пытались открыть замок, прежде чем дверь распахнулась. Услышав металлический щелчок, я порадовалась, что Киппи не увидит меня еще секунду. Она вошла первой. Я смотрела, как она шарит рукой по стене в поисках выключателя.
– Как здесь воняет… – сказала она. И затем увидела меня.
Ее родители тоже ошеломленно на меня уставились. Повисла тишина.
Я уже подготовилась к встрече – все утро собиралась с духом, пока в комнатах и коридоре по ту сторону запертой двери раздавались незнакомые голоса. Я пропустила завтрак и ленч, надеясь, что, может, малость похудею – до разумных пределов, но к трем часам решила, что с меня хватит, и достала именинный торт, который вчера принесла Дотти. «С днем рожденья, ______», – было выведено на нем кремом. Торт никто не купил, кроме нас с Дотти.
– Привет, – сказала я. – Сколько я должна тебе за покрывала?
Киппи была в матросской шапочке. Отвернутые края исписаны автографами.
– Секундочку, – начала она. – Внизу мне сказали, что двести четырнадцатая комната – моя и моей соседки.
– Это я и есть.
Меня даже немного повеселила паника, отразившаяся на ее лице. Родители, бойфренд, энергичная маленькая жизнь – Киппи далеко обогнала таких, как я.
– Не забудьте прибавить налоги на занавески и покрывала, – напомнила я всем троим. – Не хочу, чтобы вы себя обделили.
Это была вина Дотти. Всю неделю по утрам мы работали – драили душевые, натирали полы воском, разносили белье по комнатам. В середине недели Дотти принесла из дома магнитофон, и мы делали уборку под пластинки соула. Мы обе предпочитали дуэты – Сэм и Дейв, Марвин и Тамми, Айк и Тина, а нашей любимой песней стал «Пересмешник». Убирая, мы кричали друг другу слова песни через пустой коридор, так что голоса многократно отражались от бетонных стен.
– Пе-ре…
– Да!
– Смеш…
– Да!
– Ник!
– Да!
– Да!
– Да!
Днем, уставшие и потные, мы мылись в душевых на разных этажах и встречались в рекреации, где ели, смотрели телевизор и играли в любимую карточную игру Дотти – китайскую рамми. Я почти сразу научилась, и спустя две партии мы уже сражались на равных.
Всю неделю Дотти приносила мне лакомства: вчерашние пирожные и жареных цыплят, пломбир с горячим сиропом, таявший, пока она его везла. Дотти отмахивалась от денег, которые я пыталась ей отдать.
– Ничего ты мне не должна, – решительно говорила она. – Я угощаю.
В сумерках она уходила, торопясь домой кормить рыбок, а я лежала без сна в незнакомом темном общежитии, пела обе партии соул-дуэтов или напоминала себе, кто я есть на самом деле: жирная Долорес, матереубийца, не заслуживающая ничего хорошего.
Вечеринка накануне заезда студенток была идеей Дотти. По ее словам, она хотела отметить, что с моей помощью управилась на целый день раньше графика. Она хотела отпраздновать нашу дружбу. Кроме торта, Дотти принесла бутылку водки и четыре фунта фисташек в картонной коробке, завернутой в подарочную бумагу. Сбоку на коробке была надпись «Двусторонние D-фланцы». В полдень мы уже грызли фисташки и надирались водкой с «Тангом», скисая от смеха в попытках угадать, что такое «D-фланцы».
Мы пели и танцевали под пластинки Дотти и часам к четырем набрались так, что начали изображать вертлявых, выпендрежных «Темптейшнс», страдающих от безнадежной любви к «Ширеллс». Дотти упала на колени, как Маленький Энтони, снова встала и прошлась, как Джеймс Браун. Поставив пластинку «Сьюпримс», она настояла, что мы будем Фло и Мэри, которые покрасивее. Вместо сухопарой Дайаны Росс Дотти воткнула швабру в ведро для мытья пола. Мы танцевали вокруг швабры, прищелкивая пальцами, и пели, что слышим симфонию.
– Сразу видно, что эта показушница Дайана в жизни просто стерва, – сказала Дотти между песнями. – И грубиянка.
Без долгих размышлений я сдернула иглу с пластинки, ссутулилась и стала Эдом Салливаном.
– Дайана Росс уволена из нашего реально крупного шоу, – объявила я. – Ее заменит новая американская сенсация среди эстрадных исполнителей, Долорес Прайс!
Я дрыгнула ногой, и ведро с грохотом полетело по полу, а швабра упала на пол. Затем я уронила рычаг звукоснимателя на вступление к «Уважению» Ареты Франклин и показала настоящее шоу. Я бросилась в танец всем телом, швырнув в него свой гнев, и ярость, и всю мощь ста двадцати пяти килограммов.
Сперва Дотти, опешив от моего напора, подалась назад, но вскоре восторженно завопила и начала подпевать:
– У-ва-же-ни-е! Узнай, что это значит для меня!
Мы ставили эту песню снова и снова, тыкая кулаками в воздух и крича об уважении, пока не охрипли и не почувствовали, что каким-то образом отомстили за себя.
И теперь глаза Киппи перебегали с моих незастегнутых брюк на нож, который я воткнула в оставшуюся половину торта. Папаша Киппи был в чересчур коротких клешах и оранжевых носках. У Киппи оказались лоснящиеся бурундучьи щеки. Какое у них право меня осуждать?!
Папаша поставил чемоданы и, преодолев неловкость и разделявшие нас два шага, протянул мне руку.
– Я Джо Стредники… Кхе-кхе… Я электрик.
Рукопожатие было твердым и шершавым. Я задержала руку Джо чуть дольше, чем полагалось.
– Я выбрала эту сторону, если ты не против, – сказала я. – Но могу и поменяться, мне все равно, – отчего-то я обращалась к матери Киппи.
– Погоди, погоди, – затрясла головой Киппи. – Здесь явно ошибка. Где-то произошла путаница, потому что…
– Тебе уже пришло письмо, – перебила я. – От Данте, твоего бойфренда. Я его за тебя получила.
Киппи рассеянно взяла конверт, не заметив красных отпечатков. «А давай откроем!» – подначивала Дотти во время вечеринки, помахивая письмом у меня перед носом. Красная краска от упаковки с фисташками не стиралась. В мусорной корзине скопился слой скорлупы толщиной дюймов в пять, которую я все хотела выбросить. Весь день я боролась с первым в жизни похмельем и выпускала газы настолько вонючие, что и не подозревала, как такое возможно.
Киппи присела на край кровати, которую я ей оставила. Улыбка ее матери то появлялась, то исчезала, как при коротком замыкании. Возможно, мистеру Стредники нужно в ней что-то починить.
Я накрыла торт крышкой, утопив нож поглубже, и встала.
– Ну я, наверное, выйду, пока вы распаковываетесь. Скоро вернусь. Приятно было познакомиться.
– У вас день рожденья? – туманно спросила миссис Стредники. Если приглядеться, она тоже походила на бурундука.
– Не совсем, – ответила я. – Но примерно.
Мистер и миссис Стредники заулыбались и одобрительно закивали, будто я сказала что-то умное и правильное.
Подойдя к стене, отделявшей туалет от нашей с Киппи комнаты, я слушала, как спорит семья Стредники – бетон вибрировал от голосов.
– Таким трудом заработанные деньги… – говорил ее отец.
– Только не с этой бегемотихой! – вскинулась Киппи.
Я порадовалась, что забрала торт с собой. Отделив синюю сахарную розочку, я отправила ее в рот и с хрустом раздавила, прижав языком к небу. От нестерпимой сладости во рту пекло.