– Ваш добрый приятель Господь отлично позаботился о моей матери, – сказала я. – Ее убили прошлым летом.
Водитель взглянул на меня в зеркало. Я отвела глаза и уставилась в окно.
– У Бога свои резоны, которые нам с вами не понять. Но я вам сочувствую. Соболезную вашим страданиям.
– Знаете, вот висят у вас эти религиозные побрякушки по всей машине. У моей бабки тоже весь дом ими завален, не жилье, а часовня. Перебирает четки каждый вечер – молится на отвал башки. У нее было двое детей, мальчик и девочка. Один утонул, другую насмерть сбил грузовик. Бог заставил ее похоронить их обоих. Что вы об этом скажете?
В тишине я думала о бабушкином потертом молитвеннике, дряблом и мягком от постоянного использования: чтобы не сыпались страницы, бабка скрепляет его резинкой. Бесконечное листание превратило бумагу почти что в тончайшую ткань.
– С одной стороны, это печально, – ответил таксист. – Но с другой стороны – нет. Ее дети, наверное, в раю и ждут ее.
Я опустила стекло и выбросила окурок, подставив лицо холодному воздуху.
– Ну-ну, – сказала я. – Полируют нимбы и тренькают на арфах.
Я зажмурилась и увидела совершенно целую мамину картину с летающей ногой, которая одновременно умудрялась быть воздушной и сильной. Может, эта картина и была маминым раем. Я сунула руку в рюкзак и нащупала лоскут холста, который удалось спасти.
Таксист что-то сказал, но я не расслышала.
– Что?
– Я говорю, не закроете ли окно? Я уже замерз. – Машина немного отклонилась от центральной линии. – Дело в том, – продолжал он, – что ни вы, ни я там никогда не были, понимаете? Поэтому и не можем судить, на что похож рай. Или на что он не похож. Потому что мы не мертвые. Понимаете?
Может, поэтому я туда и направляюсь: убивать себя. Избавить мир от толстухи-монстра.
– Вот что: я помолюсь за вашу маму.
– Не сотрясайте воздух попусту, – пробормотала я.
– Это не сотрясение воздуха. Пожалуй, я и за вас помолюсь.
Я всей массой двинулась на сиденье и села чуть иначе. Ноги и мочевой пузырь ужасно болели – я была стиснута в этом такси уже пять часов.
– Если вам приспичило помолиться, попросите заодно, чтобы нам побыстрее попалась заправка. Мне нужно в туалет.
Навстречу летели все новые мили мрачной дороги.
– Я там однажды был, – сказал водитель.
– Где, в раю?
– На Кейп-Коде. Летом, еще в детстве. У меня двоюродный брат Аугусто там живет. Наши с ним мамы вместе приехали с островов Зеленого мыса. Две молоденькие девушки, ничего здесь не знали. Представляете? Даже объясниться не могли по-английски.
Я бы предпочла послушать радио. Мне было вообще наплевать на его семейное древо… Если я покончу с собой, кому позвонят? Бабке? Отцу? Мертвая или живая, я не хочу, чтобы отец ко мне подходил.
– Аугусто водил рыболовную шхуну из Провинстауна. Я вам доложу, леди, вот это прибыльное дело, коммерческое рыболовство! Мне четырнадцать-пятнадцать исполнилось тем летом. Я помогал вытаскивать сети и верши для омаров.
В Мертоне только и будет разговоров, что обо мне. Моя кровь будет на руках Эрика. И Киппи.
Таксист включил поворотник.
– Зачем это вы?
– Я думал, вам надо в туалет.
– Надо. А мы где?
– Перт Эмбой.
– Это где?
– Нью-Джерси. Потихоньку подъезжаем, леди.
Дамский туалет был ярко-розовый, как жвачка, замусоренный использованными бумажными полотенцами. Я нахмурилась на свое отражение в грязном зеркале.
– Толстомордое чудовище, – сказала я. – Убийца рыбок.
Сидя в кабинке, я разглядывала царапину поперек запястья, а потом пощупала себя там, внизу, где позволяла Дотти трогать и прижиматься губами. Надо было украсть у нее этот нож-пилу, взять его с собой. Я закрыла глаза и представила, как истекаю кровью, грохаюсь на этот липкий розовый пол и умираю в заслуженной вони дерьма и дезинфектанта… Дотти любила своих рыбок. Призналась, что любит и меня. «Сначала ты мне», – сказала она и кончила так мощно, что затряслась кровать. Это любовь? Или что?
В магазине были целые вешалки пухлых, с блестящей глазурью пончиков. Я зашла за картой, но нечаянно попала в очередь к прилавку. Разве после всех испытаний я не заслужила пару дурацких пончиков?
– Следующий? – сказала продавщица. Ее глаза расширились при виде моего жира.
– Большой кофе со сливками, без сахара, и дюжину пончиков.
– Каких? – Она схватила салфетку и ждала.
– Дайте подумать. Десять с лимоном и… хм… два с корицей.
Она свалила пончики в пакет и пробила сумму.
– Доллар девяносто пять.
– Подождите. Давайте два больших кофе. – Я взяла со стойки газету и карту Северо-Восточных штатов. – И еще это.
Продавщица недобро глянула на меня – я нарушила ей весь подсчет.
Когда я вернулась к машине, таксист дремал, запрокинув голову и открыв рот. У меня было полное право его разбудить – я плачу этому Педро четыре сотни не за то, чтобы он устраивал себе сиесту.
Я стояла, держа его кофе и разглядывая голову спящего, как скульптуру в музее. Я впервые осознала, что он красив – раньше не обращала внимания. И представила, как трогаю кончики его пушистых ресниц, колючую небритую щеку. Дотянувшись, я поставила его кофе на приборную доску. От пара запотело лобовое стекло и помутнел воздух вокруг его пластмассовой Святой Девы.
Вернувшись в кафе, я, не обращая внимания на второй раунд всеобщего пристального рассматривания, прошла к свободному концу прилавка. Я покупала газету, надеясь найти что-нибудь о китах, которых показывали по телевизору. Статью со второго раза удалось отыскать на одной из внутренних станиц. Горбатые киты выбросились на берег у какого-то Уэлфлита.
Разложенная карта заняла на стойке три места, считая мое, но мне на это было начхать. Я такой же клиент, как и все, и плачу деньги.
Кейп-Код начинался возле Плимута, Массачусетс, и впивался в Атлантический океан, как костлявый старушечий палец. Мы изучали Плимут с миссис Нелкин, моей старой учительницей из Коннектикута, пугавшей нас планами смастерить из плотного картона шляпы пилигримов и отправиться в поход вокруг школы. Индейцы научили пилигримов выращивать кукурузу, говорила миссис Нелкин, чтобы те смогли выжить, – оказывается, нужно закапывать одну дохлую рыбу на каждую пригоршню зерна… Дотти уже что-то сделала со своими рыбками. Спустила в унитаз? Или похоронила на заднем дворе? Она сделала большую ошибку, полюбив такое чудовище, как я. Надо было пощадить рыбок и выпить «Хлорокс» самой.
Залив Баззардс, Барнстейбл… В тот день я долго ждала папу, но после уроков меня забрала бабка. Энтони-младший удавился на собственной пуповине… Я попыталась представить, что скажет бабка, если я покончу с собой, что она почувствует. Смертный грех, вот как она это назовет. Остаток жизни она будет молиться за меня, воображая, что я жарюсь в аду, как куры гриль в Первом национальном. Да только не попаду я ни в какой ад, меня закопают в землю, где я и сгнию, как мама, потому что Бога придумали люди, это ложь в утешение. Я заглянула в пакет. Два пончика с лимоном уже исчезли. Во рту приятно пекло от сладости.
Я провела пальцем до самого конца Кейп-Кода – Провинстауна, где у таксиста родня, затем немного вернулась назад и нашла Уэлфлит. Потом сложила карту. Аугусто: я знаю имя его кузена, но не знаю его самого.
В газетной статье какой-то специалист утверждал, что китов к самоубийству понуждает целый ряд причин: воздействие локаторов, паразиты во внутреннем ухе, первобытный инстинкт поиска суши. Или это какая-то тайна, которую ученые разгадать пока не могут. Под статьей были две фотографии – самого эксперта и трех мертвых китов, лежавших на берегу ровным рядом. В газете упоминали, что всего уже насчитывается одиннадцать китов-самоубийц.
Сзади подошла обслуживавшая меня раздраженная кассирша, ожидая, когда я освобожу место за прилавком. В руках у нее были английская оладья и пепси-кола. Она присела через два стула от меня, вздохнула чему-то и прикурила сигарету. За кассу встал кто-то еще.
Через витрину было видно, что мой таксист проснулся и разговаривает с заправщиком, заливающим ему бензин. Меня коробило, когда он обращался ко мне «леди», будто я ровесница моей бабки, но представляться сейчас казалось глупым – мы всю ночь вместе проехали. Все его святые в машине действительно немного успокаивали независимо от того, верю я в них или нет.
Я перехватила взгляд кассирши, разглядывавшей моего таксиста через витрину. Она была костлявой и замученной, с вялыми, заколотыми на затылке волосами – посмотреть не на что. Ложь сама подвернулась на язык, и мне отчего-то было очень важно, чтобы кассирша в нее поверила.
– Я гляжу, мой засоня-муженек наконец проснулся, – сказала я, двинув подбородком в направлении такси. – Вон он, в красной куртке. Мы едем на Кейп-Код, у нас медовый месяц. Он устроит мне сцену, если сейчас же не получит свои пончики с корицей.
Кассирша посмотрела на мою огромную ногу и снова подняла глаза.
– Вам не верится, что такая, как я, может подцепить такого, как он? А вот всякое в жизни бывает. Правда, он красавчик? Мы очень любим друг друга.
Она сидела с ничего не выражающим лицом. Я одним махом перевернула весь ее жизненный опыт с ног на голову.
– Он любит меня такой, какая я есть, – добавила я. – Говорит, любимой женщины должно быть много. И любит, так любит, что сама удивляюсь!
Я подтерла пальцем лимонную начинку, капнувшую на прилавок, и сунула в рот. Кассирша встала, оставив в пепельнице дымящуюся сигарету и не притронувшись к своей пепси и оладье.
– Всего вам доброго, – пожелала я ей в спину. – Приятно было поболтать.
Снаружи воздух показался прохладным и чистым. Таксист улыбнулся при виде меня.
– Это вы были доброй феей? – спросил он. – Спасибо за кофе.
– А вот и завтрак, – сообщила я, открывая пакет с пончиками.
– Не, не надо.
– Не стесняйтесь, я же не прокаженная какая. Кстати, меня зовут Долорес.
– Ну, вы очень любезная леди, Долорес, – он заглянул в пакет, выбирая пончик.