– Что случилось? – спросила она.
– Ничего. Сон приснился. О моей матери.
И я до ушей улыбнулась медсестре. Под одеялом меня еще потряхивало.
Надо отдать должное доктору Шоу за его энтузиазм – на следующую ночь в бассейне корпуса Б он едва не угробил себя ради моих интересов.
Он пришел за мной в корпус перед самым отбоем, словно на свидание (это буквально потрясло старуху Деполито), и повел на другой конец больничной территории. Мне пришлось открывать двери спортзала ключами доктора Шоу и придерживать, потому что он пер большой катушечный магнитофон и клубок удлинителей.
Он посвятил меня в свой план, когда мы присели у бассейна. Я начну все заново в качестве зародыша, а потом вырасту, на этот раз прожив жизнь правильно. Это может занять шесть месяцев; это может занять шесть лет. Процесс непредсказуем, но темп до известной степени будет зависеть от меня.
Пока он говорил, я мокрым пальцем рисовала свои инициалы на полу у бассейна. Я снова и снова окунала палец в воду, и когда доктор Шоу договорил, многочисленные «Д» уже слились в одну лужу.
– Есть вопросы? – спросил доктор Шоу.
Я смотрела на блестящую воду, боясь того, что может из нее появиться.
– Не-а, – ответила я.
– Ну, тогда приступим.
Сперва он меня гипнотизировал.
– Вы на лифте и едете вниз, на уровень подсознания. Я буду называть этажи, и когда дойду до подвала, вы тихо снимете одежду и погрузитесь в воду.
Мы были где-то в районе четвертого этажа, когда я попросила его подождать.
– А нельзя ли мне оставить одежду? – спросила я.
В Грейсвуде нагота не была чем-то одиозным: здесь всегда видишь чье-то безобразное тело, а другие видят мое. Однако трясти одрябшими складками, расцвеченными синими капиллярами, перед доктором Шоу не совсем то же самое, что перед старухой Деполито или миссис Ропик.
Доктор Шоу неодобрительно посмотрел на меня.
– Неужели вы не понимаете? После всего, что мы преодолели? Кто вы, Долорес?
– Я зародыш.
– А это? – Он вытянул руку к бассейну.
– Матка.
– А я кто?
От неловкости я не могла смотреть ему в лицо.
– Моя мать.
– Правильно. Мать, матка, зародыш. Вы мне доверяете?
Я поглядела на гладкую поверхность воды.
– Вы мне доверяете? – повторил доктор Шоу.
Я кивнула.
– А разве у зародыша есть отвращение к собственному телу? Разве у зародыша есть какие-то ожидания на этот счет?
Я покачала головой.
– Зародыши бывают одетыми?
Я снова покачала головой.
– Наш лифт доехал до подвала, до уровня доверия. Снимите одежду, пожалуйста.
Я с голой задницей спустилась в бассейн с мелкого края и пошла по дну.
Температура воды вполне соответствовала тону доктора Шоу. Зайдя «с головкой», я закрыла глаза и поплыла.
Какое-то время это даже срабатывало, словно я оказалась не в хорошо изученном обшарпанном бассейне с отбитой плиткой, где каждую среду и субботу нас заставляли делать вольные упражнения. Уши заливало водой, поэтому голос доктора Шоу звучал неясно. Я действительно позабыла свои ожидания. Я легла на спину. Я почувствовала себя зародышем.
Все испортил энтузиазм в голосе доктора Шоу.
– А, мой младенец шевелится, – сказал он мне в бассейн. – Моя малышка, должно быть, пробует вытянуть крошечные ручки-бутончики.
Я бы предпочла, чтобы он заткнулся. Во мне тогда было уже меньше девяноста килограммов, но ненамного меньше, и руки напоминали скорее два окорока, чем «крошечные бутончики».
– Интересно, о чем сейчас думает моя малышка? – обратился ко мне доктор Шоу, обеими руками потирая живот. Я думала о том, нарушится ли мой ритуал еженощного трения из-за того, что доктор Шоу станет моей матерью.
– Мать и дитя связаны совершенно особой связью, – вещал доктор Шоу через воду. Эта болтовня на материнскую тему отчего-то напомнила мою бабку. Я представила, как она застала бы нас с доктором Шоу. «Это не то, что ты думаешь, бабушка, – объясняла бы я. – Я зародыш, а он – моя мама». Бабка отреагировала бы стандартно: отвисшая челюсть и судорожно впившиеся в сумочку пальцы. От непрошеного бабкиного появления я чуть не ушла под воду.
– Моя малышка очень активна сегодня вечером, – заметил доктор Шоу. – Она машет ручками внутри меня.
Он бы тоже замахал ручонками, будь она его бабкой. Я мгновенно снова стала собой – толстой Долорес, мокнущей в хлорке.
– Возможно, нужно поставить музыку, чтобы успокоить мою детку.
Настала очередь магнитофона. Я немного повернула голову, выставив одно ухо из воды, и смотрела, как он распутывает удлинители, втыкая один в другой, пока последний кабель не достал до дальней розетки.
– Пожалуй, Дворжака. Или, возможно, Моцарта.
Мама называла такую музыку «возвышенной». Ее собственные музыкальные вкусы ограничивались «Инк спотс» и Терезой Брюэр.
– Музыка успокоит свирепую грудь[21], – объявил доктор Шоу и присел, чтобы что-то там куда-то подсоединить и врубить ток.
Я попыталась визуализировать свирепые груди, когда услышала шипение. Доктор Шоу стоял на коленях, дергаясь и извиваясь. Затем он свернулся, улегся на бок и замер.
Я выбралась на бортик и побежала, мокрая, мимо вольтовой дуги и треска удлинителя, который упал в содеянную мною лужу. Если доктор Шоу умер, его убила я.
Намотав на руку фуфайку и джинсы, я дернула за шнур так, что вилка вылетела из розетки. Затем я медленно и осторожно приблизилась к лежавшему доктору Шоу – с меня все еще капала вода. Руки сами вцепились в складки по обе стороны моего лица.
– Доктор Шоу? Доктор Шоу! – Я превратила его имя в вопль.
Опустившись на четвереньки, я похлопала его по щекам. Сперва, можно сказать, коснулась, потом шлепнула сильнее и, наконец, дала полновесную пощечину, которая наверняка обожгла кожу и вернула его к жизни.
Доктор заморгал.
– Вы в порядке? – спросила я.
Он смотрел на меня, будто припоминая, кто я, затем взял меня за руку. Я помогла ему встать и отвела к бетонным трибунам.
Перед нами дрожала вода бассейна. Мы сидели, держась за руки. Я все еще была голой и мокрой. Дрожь пронзила воздух между нами, как электричество.
Глава 18
Доктор Шоу стал первым родителем, который меня не покинул.
Вернее, первым родителем, который меня покинул, но затем вернулся из мертвых. Едва не ставший смертельным электрошок повалил последние барьеры и действительно сделал его моей матерью. Со своего кресла я провела доктора Шоу по всем перипетиям незадавшегося брака моих мамы и отца. С края бассейна он провел меня – уже в купальнике – через мои внутриутробную и младенческую стадии.
– Моя маленькая гуппи, – нежно называл он меня, когда я плавала под его гордым материнским взглядом. Мы встречались с ним ежедневно.
Раннее и не очень детство были самыми легкими фазами, и спустя некоторое время я начала просить доктора Шоу тоже спуститься в воду. Несколько раз он отклонял мою просьбу, но в конце концов сдался. Вид доктора Шоу в мешковатом клетчатом купальном костюме не привел меня в экстаз, как было бы раньше: я действительно начала воспринимать его в качестве материнской фигуры. Мы разговаривали, бродя по дну, или вместе скользили в подводной тишине, проплывая бассейн как морские существа, мать и дочь, – тюлениха и ее белек, китиха и ее китенок. Я была счастлива.
– Завтра твой десятый день рожденья, Долорес, – объявил как-то вечером доктор Шоу, когда мы плыли брассом. – Моя маленькая девочка растет. Что ты скажешь, если мы сходим завтра в магазин и ты выберешь себе подарок на день рождения, дабы отметить свой прогресс?
– Извините, – спросила я, – это будет воображаемый поход в магазин, одно из символических заданий?
Он рассмеялся своим ослиным смехом.
– Настоящий поход! И настоящий подарок!
– Это мне подходит, мамочка, – сказала я.
На следующий день продавщица в отделе игрушек – немолодая, с привычной недовольной гримасой и заученной улыбкой, – подозрительно смотрела от кассы, как я носилась по проходам, забраковав Барби, настольные игры и муравьиную ферму, которые предлагал доктор Шоу. Наконец я увидела то, что хотела.
– «Волшебный экран»? – засмеялся доктор Шоу. – Хорошо, почему бы и нет? – Он запустил пальцы в бумажник и подал мне десятидолларовую купюру.
– Кому сдачу отдавать? – спросила продавщица. – Вам или… вашему парню?
– О, это не бойфренд, – ответила я. – Он моя мама.
Рука продавщицы невольно сжалась в кулак вокруг десятки.
– Долорес… – начал доктор Шоу.
– О, да все нормально. Понимаете, я немного повредилась умом. На самом деле он мой психиатр, но… – Я видела, что из нас троих только я не впала от этого в столбняк. – Ладно, забудьте, – сказала я продавщице. – Это длинная история, и вам она явно не по уму.
Я начала крутить ручки еще по дороге в Грейсвуд, даже не достав игру из картонной упаковки.
– Знаешь, Долорес, – начал доктор Шоу, – за пределами больницы, во внешнем мире…
– Ладно, ладно, – перебила я. Я была поглощена созданием лестницы, чудесным образом появлявшейся по мановению моих пальцев.
Сперва доктор Шоу рассматривал «Волшебный экран» как нечто глубоко и чудесно символичное, как мою попытку линейного движения вперед, в новую, лучшую жизнь. Я приносила игру на сессии и, слушая его вполуха, крутила ручки, добиваясь гладкости линий и изгибов. К концу второй недели курсивный шрифт перестал представлять для меня трудность, и я принялась за морские пейзажи: тропические рыбы, подводные растения и русалки – и все пускают пузырьки в полной гармонии.
Но доктор Шоу начал терять терпение.
– Я бы хотел, чтобы ты отложила игру и мы смогли поговорить, – несколько раз просил он. Однажды доктор Шоу выхватил у меня экран и сунул под свое кресло, чтобы я заговорила. В другую сессию он обронил, что «Волшебный экран» подозрительно смахивает на телевизор, и поинтересовался вслух, не стала ли игра для меня новым костылем.