Вид опешившего доктора Шоу мне понравился.
– Мужчина или женщина? – спросил он.
– Надин. А что?
– Зачем ты ходила к парапсихологу?
– К ней обращался кое-кто из нашей фотолаборатории. А зачем вообще ходят к парапсихологам? Я хотела узнать свое будущее.
– Ты сама создаешь свое будущее, Долорес, – сказал он. Опять этот старый треп. Я встала и отошла к окну. – Сядь, пожалуйста, – попросил доктор Шоу. – Я хотел бы смотреть тебе в глаза.
– А мне не хочется присаживаться.
– Ну, доставь мне удовольствие, – попросил он своим давно доставшим материнским тоном. Я нехотя хлопнулась в кресло, перекинув ноги через подлокотник.
– Ты создаешь свое будущее, Долорес. Я думал, ты уже это поняла. Ты строишь свое счастье из правильных представлений и хороших привычек.
– Вроде чистки гребаных зубов зубной ниткой?
Доктор Шоу по-родительски вздохнул.
– Мне нужно очистить воздух, – сказал он. – Давай вместе сделаем несколько очищающих вздохов.
Мы делали их вместе с самого моего «рождения» пять лет назад.
– Нет, спасибо, – отказалась я. – Я достаточно чистая.
– Я снова слышу сарказм. Ты давно не облачалась в свою защитную броню.
– Слушайте, я знаю, что создаю собственное будущее, ясно? Я пошла к Надин узнать, с чем мне предстоит столкнуться.
Доктор Шоу встал, выдернул из коробки салфетку и начал протирать листья резинового деревца.
– Вы же вроде хотели смотреть мне в глаза, – не удержалась я.
Он снова сел, молча глядя на меня.
– Когда записываешься к ней, не надо даже имени называть.
– И что она тебе сказала?
– Что в детстве я испытала насилие и очень болезненно это пережила.
– Ну, это замечание оставляет большой простор для интерпретации, – сказал доктор Шоу. – Покажи мне детство без какого-либо рода насилия. Покажи мне детство без боли.
– Она сказала, что я прошла громадные психические изменения. Вот откуда бы ей это знать? Я же не снимала свитер и не показывала ей растяжки!
– А о твоем будущем что она говорила?
– Что счастье меня найдет, если я буду готова его принять.
– Ты режиссируешь свое счастье, Долорес, ты над ним работаешь! Счастье не ловят, когда оно летит к тебе, как мяч. Если ты хочешь быть собой, своей настоящей личностью, если ты собираешься сама себя поддерживать, как ты говоришь – и я не имею в виду надбавку в тридцать пять центов в час, – тогда тебе придется прекратить водиться с шарлатанами.
– А вы знаете свое прозвище в Доме Поддержки? Шарлатан Хестон, доктор с комплексом Бога.
Доктор Шоу прикрыл глаза, но я видела, что он не занят визуализацией.
– Ты меня огорчаешь, – сказал он. – Это похоже на предательство.
– Если это попытка надавить на чувство вины, ничего не получится. Вы мне не мать.
– Не мать?
– Надин сказала, что я прирожденный художник. Она подержала меня за руки и ощутила вибрацию на кончиках моих пальцев, настоящий талант. Вы ни разу не изъявили желания посмотреть мои рисунки.
– Но ты никогда не озвучивала эту потребность. Мне всегда казалось, что твои… рисунки – это то, чем ты хочешь заниматься самостоятельно. Я с удовольствием посмотрю на твои… работы.
– Вы же запретили приносить их на сессии. Вы сказали, что мне надо найти занятие во внешнем мире.
– Я до сегодняшнего дня не подозревал, как они важны для тебя с художественной точки зрения. Когда можно их посмотреть?
– Ваш голос звучит фальшиво, – сказала я. – Это меня оскорбляет.
– Позволь мне спросить прямо: ты предпочитаешь, чтобы я увидел твои работы или чтобы я их не видел?
– Для меня нет разницы, если честно. Я устала от всего этого. Меня достал ваш голос, не обижайтесь. Мне противно смотреть на лысую старуху Деполито. Я хочу жить там, где можно запирать дверь своей комнаты, где я могу жить на свой настоящий возраст и не притворяться, что какой-то мужик – моя мама.
Вот тут-то я увидела у него слезы на глазах.
– Ну что ж, – произнес доктор Шоу, – чувства – это факты. Сколько… работ у тебя скопилось?
– Я их не коплю, я их создаю.
Ответом на его вопрос было тридцать шесть – столько законченных картин на «Волшебном экране» я сделала. Я хранила их на чердаке Дома Поддержки в столе из клееной фанеры на коˊзлах. Картину, над которой я работала, я держала под кроватью. Дежурные по уборке хорошо знали, что ко мне с пылесосом заходить не надо – это было одним из правил Дома Поддержки.
Спустя пару месяцев рисования на «Волшебном экране», на который никто в Доме не покушался, потому что я рисовала в сто раз лучше всех, я начала уходить в парк и работать там. Люди останавливались за скамейкой и молча смотрели – сперва незнакомцы, а затем определились и завсегдатаи, которые при моем появлении заметно оживлялись. Они приносили мне кофе из магазина через улицу. Все почтительно молчали, пока я работала. Одна женщина твердила, что так и видит меня с «Волшебным экраном» в «Майке Дугласе», поэтому напишет обо мне в это шоу.
Иногда я получала и заказы: Элвис, Иисус, Арчи Банкер – людям приходилось давать мне фотографии, чтобы я поняла, о ком идет речь. Однажды завсегдатай парка Эл положил рядом со мной на скамью виниловую пластинку в конверте, «Абраксаса» Сантаны.
– А ну-ка, искусница, нарисуй-ка это, – попросил он.
Сперва я упиралась, но все начали упрашивать, а в процессе моя работа вдруг стала настолько похожа на оригинал, что я затаила дыхание. Когда я закончила, Эл протянул мне двадцатку, а я вручила ему репродукцию. Все зааплодировали и восторженно закричали. На двадцать долларов я купила еще два «Волшебных экрана».
В библиотеке я нашла книгу «Великие художники» и начала копировать известные шедевры: балерин Дега, длинношеих женщин Модильяни. Жильцы Дома Поддержки большинством голосов горячо одобрили моего Ван Гога: после появления песни «Звездная, звездная ночь» мы типа зачислили старика Винсента в свои ряды. Фред Бёрден даже купил пластинку, и мы ставили ее снова и снова. Бедный нежный Фред. Он ходил со мной в парк и ждал, пока я работала, но я не могла ответить на его влюбленность и разделить нежность его натуры из-за жутких прыщей – его лицо сплошь покрывали синюшные рытвины и борозды.
Однажды Фред листал книгу о великих художниках (я носила ее в библиотеку каждые две недели к положенной дате, сдавала и тут же снова брала почитать) и увидел вангоговское «Звездное небо». Оказалось, он даже не знал, что, кроме песни, есть и картина. Я скопировала «Звездное небо» на «Волшебном экране» и подарила Фреду на Рождество.
Он потрясенно зарыдал при виде репродукции и устроил выставку на сервировочном столике, осветив ее лампой на гибкой ноге.
– Чтобы весь Дом порадовался, – объявил он.
Вечером миссис Деполито с чего-то разошлась, взяла «Звездное небо» и как следует потрясла. Алюминиевый порошок ссыпался вниз. Это тоже произвело на Фреда глубокое впечатление, только на этот раз он схватился за разделочный нож.
– Пустите меня к ней! – орал он, когда мы на нем повисли. – Дайте мне сюда эту суку, чтобы я обкорнал ей поганые уши и воткнул нож в поганую глотку!
Тот вечер стал для нас настоящим потрясением – мы ведь знали Фреда как совершенно безвредного. Его на несколько недель увезли в стационар. Вместе с ним забрали и металлические столовые приборы, и до самого конца моего пребывания в Доме Поддержки нам приходилось есть одноразовыми пластмассовыми вилками-ложками для пикников (вилки ломались примерно на пятом жевке). Все началось с моих художеств – ну, вернее, моих и Ван Гога, но доктор Шоу обвинил в случившемся рождественскую депрессию Фреда.
– Надин ощутила талант в кончиках моих пальцев уже на второй встрече, – сообщила я доктору Шоу на последней сессии. – Она такие вещи чувствует.
– Второй встречи?! Сколько же раз ты к ней ходила?
– Три.
– И сколько же она берет с тебя за визит?
– А сколько вы берете за меня с Женевы Свит?
– Миссис Свит оплачивает счета больницы, а не мои лично. Тебе кажется, что эта Надин действительно тебе помогает?
– Мне не кажется, я знаю, что помогает.
– Больше, чем я тебе помог? – Его лицо залилось краской. Такой сильной перед доктором Шоу я себя еще никогда не чувствовала.
– Во всяком случае, не меньше.
– За три визита?
– Ну.
Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
– Твои дети – не твои дети, – произнес он. – Они – сыновья и дочери Жизни, возжаждавшей себя.
– Как это понимать? – я прикурила новую «Дорел».
– Это из «Пророка» Халиля Джебрана.
– Ну, если от этого мне должно стать лучше…
– От этого мне должно стать лучше, – сказал доктор Шоу и открыл глаза: – Долорес, как твой врач, я обязан сказать – ты совершаешь ошибку. Можно объяснить, почему?
– Валяйте, парьтесь, – разрешила я.
– Потому что ты не готова. Ты прошла впечатляющий путь, но у нас остались нерешенными важные проблемы.
– Например?
– Например, твой отец и твои отношения с людьми.
Сигарета задрожала в моей руке.
– У меня прекрасные отношения с людьми.
– Да, пока ты хорошо справляешься. Тебя любят в Доме, любят на работе. Но ты здоровая молодая женщина, Долорес, и в какой-то момент тебе захочется стать сексуально активной. А ты еще слишком уязвима, потому что…
Мне уже хотелось стать сексуально активной. Я даже стала активной до известных пределов, вот как мало он обо мне знал. Я целовалась по-французски с Дионом и Мелким Чаком в кладовке с реактивами – заманила их туда флиртом, а затем надавала по рукам, чтобы не лезли, куда я на сегодняшний момент не хочу. Что тут уязвимого-то?
– Вы хотите сказать, что мне придется прибегать сюда каждый раз и спрашивать разрешения, если мы с каким-то парнем решим…
– Я хочу сказать, что пока нам еще есть над чем работать.
– Ведь так до бесконечности можно, доктор Шоу. Я хочу независимости.
– Я пытаюсь научить тебя, как быть независимой.
– Я уже знаю, как быть и как жить. И этот разговор ничего не изменит – я все решила.