Как-то раз, ожидая Данте, я заметила толстую книгу «Наши тела и мы сами». Мое внимание привлекла большая фотография на обложке – черно-белый снимок двух демонстранток, державших плакат «Женщины, объединяйтесь!». Одна из протестующих примерно моего возраста, другой было лет семьдесят. В тот день в магазине произошла громкая ссора среди персонала: Тэнди, которая весной собралась замуж, отменила в пылу размолвки приглашения двум другим кассиршам быть подружками невесты.
– Сука! – кричали они друг дружке из-за касс.
– Сама ты сука!
Листая первую главу «Наши тела и мы сами», я то и дело закрывала книгу и смотрела на этих объединившихся демонстранток.
Я соскучилась по бабушке. Мы по очереди писали и звонили друг другу каждую неделю, но письма и разговоры получались вежливыми – и ни то ни се. Бабка называла мое незадавшееся прошлое «делами давно минувших дней» или «тем случаем некоторое время назад». Слушая наши разговоры, можно было подумать, что в мире не существует смерти, секса и безумия. Женщины в книге обнимались, играли на кларнетах, занимались любовью со своими лысеющими бойфрендами. Я, двадцатипятилетняя, сижу в библиотеке в Монпелье и жду любимого мужчину, который обожает меня, но одновременно я еще и моя ожиревшая ипостась, дующаяся на весь мир в своей комнате в бабкином доме. И еще я шестилетняя, в комбинезончике, проезжающая с отцом размытую бурю за стеклами машины на мойке. И восьмиклассница в «МГ» Джека Спейта – волосы развеваются на ветру по дороге к тому собачьему приюту, где он меня уничтожит… Да вот только не удалось ему меня уничтожить – пришел Данте и отменил изнасилование, и способа объяснить это бабке я не видела. Что за человек моя бабка за ее артритом и четками? Какой она была в постели с мужем? «Женщины, объединяйтесь!» Эта идея меня потрясла.
– Бу! – прошептал Данте мне на ухо.
Он взял меня за руку и повел к двери.
– Подожди, – попросила я. – Я хочу взять книгу почитать.
У абонементного стола он меня легонько поцеловал.
– Кстати, ты запомни, – сказал он, – надо говорить «Я хочу взять почитать эту книгу». Не надо разбивать сказуемое.
В свой выходной я прочла «Наши тела и мы сами» от корки до корки. Мне не с кем было поговорить о Данте. Ни одна женщина не могла мне сказать, правильно ли я поступаю, утаивая от него свои секреты, или эта скрытность ставит наши отношения под угрозу. Мне страшно не хватало подруги.
– Алё! – Это был жених Тэнди, Расти, они жили вместе, как мы с Данте. Однажды в магазине Расти надорвал пакет «Эм-эм-дэмс» у моей кассы и начал обстреливать ими Тэнди, которая пробивала покупки другому покупателю. Она нашла это уморительным. По словам одной кассирши, Тэнди уже делала аборт.
– Тэнди дома? – спросила я. – Это Долорес, с работы.
– Секундочку.
Его рука закрыла трубку со звуком, похожим на пуканье.
– Нет ее, вышла, – сообщил Расти.
«Дорогая бабушка, – начала я, и письмо вылетело на бумагу само, без единой паузы. – Не знаю, как начать, но у меня есть новость. Сейчас я тебе ее скажу. Я влюбилась. Его зовут Данте, он учитель в старшей школе в Монпелье. Планов пока не строим, но я надеюсь, мы к этому придем. Ты со многим мирилась с моей стороны, пока я была в депрессии и больная, и я хочу, чтобы ты разделила со мной и мое счастье. Мы бы приехали к тебе на Рождество, если ты не против. Увидишь, он тебе очень понравится. Он добр ко мне, и с ним очень весело.
Бабушка, а как вы с дедом полюбили друг друга? Ты была в нем уверена, когда выходила замуж, или у тебя были сомнения? Когда мы приедем в гости, я бы хотела сесть с тобой наедине и расспросить о твоей жизни.
Надеюсь, тебе не стало неловко от моих вопросов. Я бы не стала писать на эту тему, если бы меня не захлестнули чувства. Если ты захочешь ответить на мои вопросы, пожалуйста, напиши или позвони за мой счет. Любить Данте немного страшно, но прекрасно. Я тебя очень люблю».
Несколько недель Данте изредка брался за «Наши тела и мы сами», но книга его не заинтересовала.
На работе Тэнди помирилась с другими кассиршами, и они вновь стали подружками невесты. Из-за своих касс они обсуждали подготовку к свадьбе, переговариваясь через меня, пока я выравнивала и без того аккуратные ряды леденцов-колечек и таблоидов в ожидании покупателей.
По почте приходили напоминания из библиотеки о просроченной сдаче книги, счета и циркуляры, но ни слова от бабки. Однажды днем на работе я забыла бабушкино лицо; я пыталась его представить, но видела только миссис Уинг. Может, письмо на почте потерялось, думала я. Может, такая же, как я, его украла, прежде чем оно дошло до адресата.
– Так мы поедем к твоей бабушке на Рождество или нет? – спросил Данте как-то утром за завтраком.
– Она мне еще не ответила.
– Слушай, выясни, а? Если не едем, я тут подумал, классно будет провести праздники в Шугарбуш. Научу тебя кататься на лыжах.
Целый день я собиралась с духом позвонить и решилась уже ближе к вечеру. Слушая гудки, я воочию увидела Пирс-стрит, прихожую и бабку, которая идет к телефону. Я закрыла глаза и едва удержалась, чтобы не положить трубку.
– Бабушка, это я.
– А-а. Да, – сказала она.
Слышно было, как возле нее говорят несколько человек.
– У тебя гости? Я могу перезвонить.
– Это телевизор, – отозвалась она.
– А-а. Как ты?
– Ну, каково может быть человеку с артритом? Нормально.
– Я хотела спросить, ты получила мое письмо?
В трубке звучали одни голоса из телевизора. Затем послышалось:
– Да. Получила.
– Получила?!
– Да.
– Так что ты скажешь?
– Насчет чего что я скажу?
– Можно нам с Данте приехать на Рождество?
– Конечно, можно.
– Отлично! Я, в общем, ждала, пока ты мне напишешь.
– Ты же моя внучка, или не так? Отчего же тебе нельзя приехать? Только елкой голову морочить не буду. Я не наряжала елки после кончины твоей матери.
– Я понимаю, бабушка. Это неважно.
– Иголки втыкаются в ковер. Их целый год потом не вычистишь, как ни старайся. Только решишь, что уже все выбрала, как в июле еще несколько штук находишь. Торчат, как колючки репейника.
Я ждала.
– Вы сожительствуете? – спросила она.
– Бабушка!
– Пусть я старомодна, но я не дура. Это же тот молодой человек, который два раза поднимал трубку в твое отсутствие? Сказал, что он твой друг или что-то в этом роде?
– Мы живем в одном доме, в разных квартирах.
Возникла пауза. Затем бабка произнесла:
– Ну, ты уже взрослая женщина. Если это делают в «Молодых и дерзких»…
– Бабушка, ты помнишь, о чем я тебя в письме спрашивала? Как ты считаешь, мы сможем хоть немного поговорить при встрече?
– Это, скажу я тебе, нелегкая штука – планировать праздничный обед. Пироги, картофель. Индейкой надо начинать заниматься с самого утра, а фарш для нее, естественно, готовить накануне.
– Ты об этом не беспокойся, бабушка. Я помогу. К тому же Данте вегетарианец.
– Это еще как понимать?
– Он мяса не ест. Ты можешь вообще не готовить индейку.
– Зачем же ты сказала, что он школьный учитель?
– Потому что это правда, а что?
– Я ошибаюсь, или эти вегетарианцы сплошь хиппи, а бывает, что и похуже? Знаешь, молодая леди, если будешь дурить с наркотиками после всех дел, через которые ты прошла, тогда лучше сядь и наперед подумай как следует, что ты творишь. Ты знаешь, что случилось с дочерью бедного Арта Линклеттера? Покурила какого-то ЛСД, схватила галлюцинации, выпрыгнула из окна и разбилась!
– Бабушка, у меня квартира в цокольном этаже… Я в письме пыталась выразить, что иногда мне кажется, будто я тебя совсем не знаю. Это и моя, и твоя вина. Мы таимся друг от друга.
– Меня не знаешь? Родную бабушку? Как прикажешь тебя понимать?
– Понимай так, что я не знаю ничего о том, ну, как вы с дедушкой влюбились друг в друга или как вы жили вместе.
Бабка с отвращением вздохнула:
– Ну, теперь я вижу – подействовала на тебя эта психология, или психиатрия, или как ее черти зовут. Разобралась в том, что этот с третьего этажа с тобой сделал, и со смертью твоей матери… Мы с дедом всю жизнь работали в поте лица, вот и все. Тогда у людей не было времени все бросить и начать в себе копаться. И вообще, все это дела давно минувших дней. Я уже половины и не помню.
– А как вы полюбили друг друга?
– Слушай, Долорес, не лезь мне в душу! Я человек замкнутый. К чему ворошить осиное гнездо?
– Бабушка, ты можешь мне довериться. Я твоя плоть и кровь.
Она откашлялась.
– Знаешь, я могу устроить тебе свадьбу, если вы с этим парнем захотите. Без особых излишеств, но деньги у меня на это отложены.
– Его зовут Данте, бабушка.
– Приглашать отца или нет, решать будешь ты, это твое дело…
– Бабушка, мы еще даже не говорили о свадьбе.
– Ну что ж, я не удивлена, что он не заговаривает об этом. Старая пословица не врет: зачем мужчине покупать корову, если он имеет дармовое молочко?
– Бабушка, ты хоть рада за меня? Рада, что я влюбилась?
– Ну, конечно же! Как ты можешь спрашивать!
– Бабушка…
– Извини, я отойду на минутку – мне надо кое-что проверить.
Когда бабушка снова подошла к телефону, ее голос звучал иначе – жестче.
– Я скажу тебе одну вещь, Долорес Элизабет, и потом закрою эту тему. Я похоронила мужа и двоих детей – девятнадцатилетнего сына и дочь, которой было всего тридцать восемь… – Она замолчала, два раза кашлянула, и я вдруг поняла, что она плачет. – Если ты хочешь кого-то любить, давай, валяй. Я знаю, что такое любовь, это не вы с твоим молодым человеком ее изобрели. Но всемогущий Господь ничего не гарантирует тем, кто кого-то любит. На одной любви далеко не уедешь.
Я слышала ее прерывистое, с натугой, дыхание.
– Мы приедем на Рождество, бабушка. Я тебя очень люблю, если ты не против.
– Ну, ты и спросила, – фыркнула она, захлебываясь. – Пф!
Положив трубку, я занялась ужином, на который у нас планировался чечевичный хлеб «Суприм». Бедная бабушка ошибалась: это мы с Данте