– Ну, значит, ждем вас к часу в субботу, – сказала она.
Уверенная, что ребенок – девочка, я не могла ее не назвать, а имя сделало ее реальной. Альтернативным планом у меня было наврать Данте, что произошел выкидыш, уехать, родить Виту Мэри и отдать на удочерение. Я могла сплести отличную историю с защитой от дурака: что-что, а лгать Данте у меня отлично получалось.
Но ведь мир полон плохих родителей. Я постоянно видела в «Гранд Юнион», как папаши и мамаши бьют своих детей по голове и называют идиотами, а ты стоишь и молча пробиваешь им вредные продукты. К тому же я боялась рисковать девяти-десятимесячным отсутствием: в открывшуюся брешь может пролезть Рафаэла или любая другая.
Вдруг Данте полюбит Виту Мэри, как только увидит ее, думала я. Может, он только теоретически против детей, а подсознательно хочет быть отцом. Возможно, мир все-таки не взорвут через десять лет.
А что, если он ее не полюбит? Что, если ее рождение приведет к тому, что я его потеряю? «Свободные от детей» – так он называл бездетные семьи.
– К субботе у вас пойдет девятая неделя, – предупредила врач. – После десяти недель мы не применяем вакуум-аспирацию – слишком много осложнений. Сейчас процедура будет заключаться в отделении тканей плода от стенки матки с помощью вакуумного отсоса. Зародыш выйдет из вашего тела по гибкой трубке.
– Ты негибко мыслишь, – упрекал меня Данте, когда я сказала, что не в состоянии решиться на аборт. – Сейчас семидесятые годы двадцатого века, а не мрачное Средневековье. Женщины долго и упорно боролись за право на такой выбор – сходи почитай свою драгоценную книгу.
Я так и сделала, пропустив главу об абортах и сосредоточившись на тех, где говорилось о вынашивании ребенка и родительских обязанностях. Я смотрела и другие книги по беременности, но прятала их от Данте в корзине для белья вместе с неоткрытой бутылкой игристого вина. Если бы я не затягивала со звонком в клинику, если бы я действовала немедленно, она была бы безымянным маленьким комком плоти «не больше жемчужины». Она была размером с жемчужину в тот день, когда я купила свое синее с серебром платье и кружилась для двух сестер-продавщиц. Если поехать в Бёрлингтон и спросить у них, как мне поступить, они скажут – оставлять. Вите Мэри уже девять недель, она уже младенец ростом в один дюйм, плавающий в жидкости, с пальчиками и зачатками глаз – правда, сердцебиение еще не прослушивается.
Я написала бабке, что мы не приедем на Рождество, «но я скучаю по тебе и очень хочу увидеться». Выводимая строчка наполнилась правдой, и мне пришлось прерваться, чтобы выплакаться.
– Я записалась на прием, – сказала я Данте в тот вечер. – Мне это сделают на следующий день после Рождества.
Он помешивал на сковородке наш ужин: китайская капуста, тофу и гороховые стручки. Я не ела, а разделяла ингредиенты вилкой в кучки – такое поведение доктор Шоу называл пассивно-агрессивным. Данте это заслужил, и не только это, рассудила я. «Детоубийца», – думала я, глядя, как он ест.
– Сегодня звонил Ник, предлагал покататься в выходные на лыжах. Но ничего. Хотя и соблазнительно. Я позвоню ему и скажу, что не могу.
– Поезжай.
– Я должен быть здесь, с тобой. Я обязан помочь тебе пройти через это.
– Я не хочу, чтобы ты здесь находился. Я лучше побуду одна в эти выходные.
Данте под столом взял меня за руку.
– Ты поступаешь правильно, – заверил он.
– Да? Ты это ей скажи!
– Кому?
Я заставила его ждать.
– Никому, – ответила я наконец.
В ту ночь мне приснился сон, в котором Данте принял у меня роды на заднем сиденье машины. Он перерезал пуповину ржавыми ножницами, а незнакомые люди смотрели, приплюснув лица к стеклам машины. Вита Мэри оказалась разговорчивой светловолосой малышкой. Я сразу ее полюбила, но даже в моем сне на одной любви далеко было не уехать. Прямо у меня на глазах она съежилась и покрылась коркой, превратившись в леденец из кленового сиропа. «Съешь ее», – настаивал Данте. Я так и сделала.
Но когда я проснулась и включила ночник, он, спящий, показался мне очень красивым и нежным. Ведь еще в первую ночь он спросил о противозачаточных – ясно обозначил свою позицию с самого начала, каким бы негодяем я его сейчас ни выставляла. Это моя ложь привела меня в эту ситуацию, а не Данте. Но без лжи я вообще не попала бы сюда. Если я не пережившая мучительный разрыв с парнем художница-акварелистка с прической под Фэрру Фосетт, тогда я Долорес, которую все бросают.
Я выбралась из постели и забегала по комнате. Уйдя к себе в квартиру, я написала два списка:
1. Его руки
2. Его голос
3. Секс
4. Его преданность своей работе
5. То, что он меня тоже любит
6. Он сделал меня новым человеком
??????????????
Увидев это – черной пастой по линованной странице, – я ясно поняла, что не смогу его бросить, даже ради дочки. Пока Данте меня любит, я – новая личность, Золушка, Фэрра, живущая с парнем, на которого вешается целый спортзал старшеклассниц. У меня есть работа, ежемесячные счета, нормальная сексуальная жизнь. Мои ноги подкашиваются от любви. Я слаба.
В «Наших телах и нас самих» говорилось, что некоторые женщины приходят с подругой для моральной поддержки.
– Алло, Тэнди, – сказала я. – Это Долорес, с работы.
– О, привет. – Слышно было, как она выдохнула сигаретный дым.
– Ты же свободна, да?
– Если ты насчет поменяться сменами, я не могу.
– Нет, я по другому делу. Хотела спросить, можно ли с тобой поговорить.
– О чем?
– Да так, ни о чем особенном. Можно по магазинам пройтись.
– Где?
– Да мне все равно. В том же Бёрлингтоне хотя бы. Просто, понимаешь… В универсаме всегда такая суматошная обстановка, а можно ведь сесть и поболтать. По-моему, у нас с тобой много общего.
– Я сейчас обедаю, – сказала она.
– О, ну, не буду тебя задерживать. Увидимся на работе.
– Ага.
Наутро после Рождества Данте загрузил «Фольксваген» вещами и привязал на крышу лыжи. Вчерашний день был тихим и тянулся бесконечно. Мне он подарил серьги с перегородчатой эмалью, маленького фарфорового кита и новую любовную поэму собственного сочинения.
Я хотела бы осыпать его тысячами драгоценных даров, но в своем смятении и обиде успела купить только один: пуховую лыжную куртку, красную, как кровь. Куртка словно надулась, когда Данте вынул ее из коробки и развернул.
– Извини, – сказала я.
– За что?! Отличная парка! Прикалываешься, что ли? Слушай, я еще могу все отменить и остаться здесь.
Я покачала головой.
– И не звони мне. Не хочу ждать телефонный звонок.
– Ладно, – согласился он. – Вернусь в понедельник в конце дня, зависит от трафика и погоды.
– Если ты передумаешь или у тебя хотя бы возникнут сомнения, ты обязательно должен мне позвонить, – сказала я. – Не удерживайся от звонка, если решишь, что все-таки хочешь ребенка.
– Слушай, – сказал он, – ты сейчас не в состоянии мыслить ясно. Доверься мне. Мы поступаем правильно. В том, что случилось, нет ничьей вины, но это аморально давать жизнь случайной ошибке только потому, что…
– Хорошо, хорошо, – перебила я. – Не нужно все это повторять.
Он притянул меня к себе.
– Знаешь, о чем я подумал? Нам надо пожениться где-нибудь на побережье, в Мэне, например. Давай этим летом? В июне или в начале июля?
Я смотрела, как его подбородок двигается вверх-вниз с каждым словом.
– Не знаю, – проговорила я. – Я сейчас ничего не знаю.
Чедли улетел во Флориду провести Рождество с семьей своей дочери. Весь день я пролежала в кровати, слушая шаги миссис Уинг над головой. Я знала, что если буду долго раздумывать, то не решусь это сделать.
Почти полное отсутствие волос у миссис Уинг меня испугало – я никогда не видела ее без черного паричка.
– Я как раз хотела выпить чашечку «Эрл Грей», дорогая. Входите, составьте мне компанию.
Мы выпили чаю на веранде. Под солнцем ее кожа просвечивала сквозь реденькие белые волосики, розовая, как внутренняя сторона ракушки.
– Миссис Уинг, – начала я.
Она подождала, пока я перестану плакать, накрыв мои руки своими.
Миссис Уинг продолжала крепко держать меня за руку и в приемной клиники. Мы были здесь одни.
– Я однажды думала, что беременна, – сообщила она. Я смотрела на хромированный подлокотник стула, разглядывая свое искаженное отражение. – Оказалось, ложная тревога. Мистер Уинг всегда надевал… профилактику. Он никогда об этом не забывал. Тогда нельзя было заявить, что не хочешь детей. Люди должны были думать, что вы пытались, но не получилось.
Пришла прикрепленный ко мне консультант с качающимся понитейлом.
– Вам лучше подождать тут, – сказала она миссис Уинг. – А я за ней хорошенько присмотрю.
Оперирующий врач оказалась женщиной, чью магнитофонную запись я слушала – она еще говорила, что не принимать противозачаточные означает принятое решение завести ребенка. Пока она бубнила, я смотрела на ее большие, в трещинах, руки. Она сказала, что лучше объяснить процедуру, как она будет проходить, чтобы у меня не было страха перед неизвестностью.
– У вас остались вопросы или можно начинать?
– Нет, – ответила я. – Я ненавижу себя за то, что делаю.
– Вы не готовы продолжать?
– Я готова продолжать. Я только хочу, чтобы вы знали – я ее очень люблю, хотя и делаю с ней такое.
Врач молча смотрела на меня.
– Давайте, – решилась я. – Я готова. Готова.
– Сейчас я вставлю расширитель. Хотите посмотреть, какой он?
Я покачала головой.
– Вопросы есть?
– Это больно?
– Не больно, но вы почувствуете давление, – сказала мне консультант. Глаза у нее были сочувственные, но когда она взяла меня за сжатые кулаки, ее руки были холодные, как медицинские инструменты.
– Сейчас я обезболю шейку матки новокаином, – произнесла врач.