– Они называются «натуральные», миссис Холланд, – улыбаясь, заметил Данте.
– Волосы размером с тыкву – это ты называешь натуральным? Пф!
Молодой негр, с размаху плюхнувшийся прямо рядом с ней, был одет так ярко, что у бабки началась мигрень.
– Я ему сразу сказала: «Слушай, ты, если попытаешься стянуть мою сумочку, я буду за нее драться, хотя в ней и ничего нет». Конечно, я бы, наверное, драться не стала. И водитель попался тоже чернокожий. Я этого цветного в ярких тряпках на пушку брала, понимаете?
По словам бабки, сосед по автобусу рассказал ей, что крестился заново, взяв себе имя Любовь, и нашел новую религию, основанную, не поверите, на прощении – типа, подставь другую щеку. Бабке поворот к нему другой щекой не помог – сосед продолжал трепаться, смотрела она на него или нет. Ей пришлось слушать его бредни до самого Уайт-Ривера.
После столь тяжких испытаний бабушка сочла себя вправе клюкнуть клюквенного ликера, стаканчик которого ей поднесли родители Данте, хотя она не пьяница и никогда пьяницей не была. Алкоголь и внимание ее опьянили. Через полчаса она настолько ожила и развеселилась, что принялась рассказывать истории из своего детства: как старший братец Билл сбежал из дома и поступил в морскую пехоту, а ей прислал обезьянку с Мадагаскара, которую доставили прямо в день ее рождения, жаль только, что дохлую. Как в четвертом классе на нее за что-то ополчился петух и гнался за ней до самого Престонского моста, а ее отец позже заплатил владельцу семьдесят пять центов за удовольствие свернуть петуху шею. Из петуха сварили воскресный обед, но негодник оказался жестким, как подошва.
– Бабулечка у тебя такая прелесть, ну просто клопик в коврике, – сказала мне миссис Дэвис, стиснув мой локоть.
Я тоже потягивала ликер в надежде, что у меня поднимется настроение, как у всех остальных. Однако меня только развезло, и я сидела и наблюдала за бабкой, пытаясь отгадать по ее лицу, сможет ли она когда-нибудь простить мне аборт.
– Кажется, я начинаю любить твою старушку, – шепнул Данте, когда мы вечером мыли посуду. Бабка и родители Данте смотрели «Джефферсонов». – В ней чувствуется оригинальный дерзкий шарм, несмотря на ее расизм и пристрастие к историям о мертвых животных.
В десять часов Данте ушел к себе в квартиру, а Дэвисы поехали в мотель «Браун дерби». Я стелила постель, когда из ванны вышла бабушка в своем капоте и шлепанцах и отдала мне два свадебных подарка: медальон с камеей на тонкой золотой цепочке и две тысячи двести долларов наличными – двадцать две сотенные банкноты.
– Бабуля, – сказала я, – мы не можем принять столько денег. Как ты решилась везти столько наличных в такую даль?
Но бабушка, не слушая, завела разговор о медальоне, предложив, чтобы я надела его на церемонию.
– Твой дед подарил мне его на нашу вторую годовщину свадьбы. Я до сих пор помню оберточную бумагу, в которой он был. Я, конечно, устроила деду головомойку за то, что потратился. Он меня называл Герти-Ворчунья. Я была серьезная, а его вечно бесы путали.
Я поцеловала бабушку в мягкую морщинистую щеку.
– Очень красивая вещь. Спасибо тебе, что приехала в такую даль.
Она отмахнулась от моего поцелуя, думая о чем-то другом.
– Герти-Ворчунья, – негромко повторила она. – А я и забыла.
Позже, в темноте, мы лежали рядом без сна.
– Бабушка, – сказала я, – как бы я хотела, чтобы мама была сейчас жива. Вот мы с тобой и дожили до моей свадьбы… Я тебе никогда не говорила, бабуль, но одной из тем, которые мне пришлось проработать в клинике, были мои чувства к матери, ее смерть и пережитый нервный срыв. Так вот… понимаешь… они ведь с Джеком были… прежде чем он меня…
Бабушка нащупала в темноте мою руку. Несколько минут мы молчали.
– Я вот что думаю, – сказала она наконец. – Может, тот цветной парень из автобуса и не совсем сумасброд со своей религией прощения… Я и не догадывалась, что ты знаешь об их делишках, Долорес. Твоя мать и этот, с третьего этажа, – Спейт… Я-то, конечно, знала – мне она врать никогда не умела. Однажды вечером прямо посреди этого их занятия я застала ее у задней двери. Села на табурет и сидела в темноте, пока она не сошла из своей комнаты. Она собиралась наверх, к нему, пока Рита на работе. Ты уже крепко спала. «Он женатый человек, – напомнила я. – Если ты выйдешь в эту дверь, молодая леди, я тебя никогда не прощу». Вот прямо так я ей и сказала: я тебя никогда не прощу. Понимаешь, я за нее боялась. Я думала – ей же в аду гореть целый месяц воскресений за такие проделки. Но она все равно пошла к нему. Бедняжка не могла с собой совладать – она всегда была слабой на… То есть еще девочкой она страдала астмой…
– Иногда, – перебила я, – иногда я люблю Данте так сильно, что мне становится страшно. Я чувствую, что не могу совладать с собой. Это нормально?
– Конечно, нормально. Я была испуганной тощей девчонкой, когда выходила за Эрнеста. Я и не подозревала, что можно ждать от брака помимо готовки и хлопот по хозяйству.
– Как ты считаешь, я зря не говорю Данте о клинике, Джеке и обо всем остальном?
– Нет, – ответила бабушка, – это к лучшему. Мужчины очень пугливы. К тому же с тех пор прошло уже много времени. Правда, и я сейчас грущу…
– Отчего?
– Что Бернис не может ожить к твоей свадьбе… И никогда не услышит, что я ее простила…
Бабушка явно хотела сказать что-то еще – я чувствовала, что она не закончила.
– Ты смотри, не идет из головы эта сумасшедшая поездка на автобусе. Один раз я поднялась с сиденья достать что-то с полки наверху… Мандарин, вот что. Я положила с собой мандарин и печенья с инжиром, чтобы не пришлось принимать таблетку на пустой желудок. Встала я, значит, и тут мы наехали на кочку. Я потеряла равновесие и ухватилась за первое, что под руку попало. А попалась мне его прическа. Ну, я извинилась, конечно – очень неловко вышло. Рука скрылась в волосах до самого запястья! А он очень мило отреагировал – вынул такой странный гребешок и сказал, хорошо, что я не упала… Но самое странное, о чем я сейчас думаю, – это какие у него волосы были на ощупь.
– И какие же, бабушка?
– Мне всегда казалось, что у цветных волосы жесткие и колючие, как щетка со стальной щетиной, а на поверку оказалось – не так это. Жесткие, это да, иначе не стояли бы торчком, но и мягкие. Меня больше всего удивила эта… мягкость.
Глава 23
Весной 1978 года Бумер и Пола внесли первый взнос за собственный дом, строившийся в новом поселке Гранитные Акры.
– Мне придется выбирать собственные светильники, столешницы в кухню, все-все! – восхищалась Пола достаточно громко, чтобы покупатели в «Гранд Юнион» обратили внимание. – Обязательно приходите в эти выходные – мы вам наш участок покажем!
В воскресенье днем мы с Данте ехали к ним по импровизированной дороге. Глинистый склон был весь изрыт, насколько хватало глаз. Готовые дома стояли с наклейками на стеклах.
– Взгляни на это дешевое дерьмо, – сказал Данте, объезжая люк. – Соединительные швы так и бросаются в глаза!
Бумер с Полой замахали нам из половинки своего сборного домишки, которую уже доставили. Обернутые в пленку полудома стояли на грузовике-платформе.
– Смотрите, мы решили разделить подвал… – начал Бумер.
– Прямо посередине! – перебила Пола. – Половину под прачечную, другую половину – под студию ремесел. Теперь, когда будет место, я возьму учеников и устрою мини-школу. Сначала декупаж и макраме, а там посмотрим.
На съемной квартире у Бумера и Полы мы были один раз – заходили на пиццу в пятницу. Комнаты напоминали полосу препятствий из горшков с комнатными растениями, висевших в желтых, как плавленый сыр, кашпо макраме, сплетенных Полой. На стенах висели поздравительные открытки в технике декупажа и студийные фотографии Эшли.
В тот вечер дома я превратила их обстановку – и жизнь – в карикатуру, на потеху Данте. Я даже вскочила с кровати, чтобы изобразить походку Полы, прозвав ее Откляченной Задницей. Данте так хохотал, что начал задыхаться. Потом он заснул, а я сидела и с ужасом думала, какой ехидной я могу быть по отношению к женщине, которая несколько часов назад кормила нас ужином.
– Первый этаж сплошь застелем ворсистым ковровым покрытием, – говорила Пола. – Это уже второй блок расходов. Я склоняюсь к цвету авокадо. Бумер купил журнал для домашних умельцев, и угадайте, что мы там нашли? Чертеж бара, который просто идеально подходит для нашей гостиной! С раковиной, бронзовым рейлингом и полочкой для статуэток! В журнале даже описано, как обить ваши собственные барные стулья.
– Невероятно, – сказал Данте, с улыбкой глядя на меня.
– Только подумайте, ребята, совсем скоро вы будете сидеть за нашим баром, потягивать виски с лимонным соком и говорить: «Передайте соленые крендельки». Верно, Винни-Пушик?
– Практически мини-кухня, – подхватил Бумер. – Даже раковина есть.
– Я уже об этом говорила, дорогой, вот только что сказала. Вы обязательно должны походить ко мне на занятия, Долорес! Подумать только, собственная школа в подвале – ущипните меня, я сплю!
Эшли потянула мамашу за брючину, и Пола нагнулась выслушать секрет.
– Что ж, Эшли, в следующий раз будешь слушать маму и не пить так много ананасового сока. Идем, пожурчим за машиной.
– Не пожурчим, а отложим каку! – поправила девочка.
Данте отвернулся к холму, пряча насмешливую ухмылку.
Вернувшись, Пола поблагодарила Господа за влажные салфетки и налила нам кофе из термоса. Мужчины поднялись и ушли смотреть, что можно сделать с пнем. В холодном воздухе слова выскакивали изо рта Полы в густых облачках белого пара.
– Будь вы ханжой, Долорес, я бы вам такого не сказала, но – строго между нами и вот этой штуковиной… – она постучала обручальным кольцом о платформу грузовика. – Я же чуть не обратилась к брачному консультанту насчет нас с Бумером, уже и телефон искала в «Желтых страницах», как вдруг покупка дома пробудила моего Винни-Пушика от зимней спячки!