Если быстро просмотреть наши снимки из той поездки (десять пленок, проявили бесплатно в фотолаборатории на Род-Айленде), можно поклясться, что мы с Данте отлично провели время и его план раскочегарить наш брак, как походный примус, удался.
На снимках в основном Данте – в правой нижней части горы Рашмор, перед «Уолл драг» или на фоне Волшебного Королевства. Даже будучи не в духе, на снимках он преображался, улыбаясь самоуверенной, а-ля Роберт Вагнер, полуулыбкой. Поэтому на проявленных фотографиях казалось, что он доволен. Из сотен снимков было только одно правдивое фото – на нем я стою в горячем источнике в Йеллоустоне и опираюсь локтем на табличку «Опасно! Термальная зона»; вид у меня затравленный и испуганный. Все остальные кадры Данте делал как из засады: то ворвался в походный душ, то щелкнул, когда я спала на полу фургона с высунутым языком, беззащитная, точно мертвая.
– Бух! Готова, – говорил Данте всякий раз, сделав снимок. А если я собиралась сфотографировать его, он сперва одалживал мою расческу.
Фотографии не рассказывали, как мне было одиноко сидеть за рулем и вести фургон через целые штаты, в то время, пока Данте, устроившись по-турецки, посмеивался некой приватной шутке между ним и автором очередной книги или записывал свои личные мысли, скрипя черной ручкой «Флэр» по большим страницам кожаной тетради. Когда я думала о расстояниях, мне становилось совсем одиноко: в какой-то момент Небраска показалось попросту бесконечной. И еще меня пугало, что я слишком далеко оказалась от бабушки и ее представлений о моей жизни. Глядя на фиолетовые горы Бигхорн, я снова задумалась, а есть ли Бог, реален ли Он, не слишком ли Он далеко, чтобы как-то вмешаться. Целые дни в поездке Данте, сидя рядом со мной, был таким же далеким, как эти горы.
– Ты попалась в ловушку собственной лжи, – сказала я себе однажды, глядя в сумерках в зеркало заднего вида. – Грейсвуд, Киппи, то, как ты забеременела Витой Мэри, – целый змеиный клубок секретов. – Мы припарковались у супермаркета где-то в Калифорнии, и Данте как раз ушел за покупками. Я смотрела, как за ним закрылись автоматические двери. – Это отчуждение – кара за то, что ты никогда не была с ним честной – ни разу, с самого знакомства.
Обычно Данте прятал свою тетрадь под сиденье, но на этот раз забыл ее убрать. Она лежала рядом – только руку протяни. Между кожаными обложками может оказаться его подлинная исповедь – из-за чего он так злится, почему женился на мне, что он сейчас чувствует. Я видела Данте через витрину – он катил тележку. Я легко могла взять тетрадь и почитать.
Меня бросило в жар от выбора, который я себе предоставила: я могу быть девчонкой в пустом классе школы св. Энтони, расстегнувшей застежку дамской сумочки мисс Лилли. Или быть толстой несчастной девицей, запершейся в кабинке туалета в Хутен-холле и вскрывшей конверты с крадеными письмами Данте. Или я могу быть кем-то другим. Лучше. Личностью, над которой мы с доктором Шоу начали работать, но так и не закончили.
Я взглянула на Данте, отделенного от меня двумя толстыми цельными стеклами: он стоял в очереди к кассе четвертым или пятым. Я поводила пилочкой по ногтям. Прислушалась к своему дыханию. Оставила тетрадь неоткрытой.
Глава 24
В дороге случались чудеса.
В закусочной на вершине горы Пайк я попросила к кофе настоящего, а не порошкового, молока. Официантка сказала, что тут настоящее молоко не хранится и быстро портится – так действует высота.
– Странно, не правда ли? – обратилась ко мне сидящая рядом женщина. Они с мужем расположились за соседним столиком. – Про молоко? Я заказала то же самое минуту назад и невольно обратила внимание на ваши слова.
Любой другой человек на моем месте увидел бы в них обычную дружелюбную супружескую пару, совершавшую туристическую поездку. Но так как на той горе сидела я, то сразу узнала своих знакомцев с «гробовых» фотографий, мистера и миссис Дж. Дж. Фикетт из Тепида, Миссури. Я даже вспомнила безрукавку в горошек на миссис Фикетт – она была в ней на одной из пленок, которую я проявляла. Такой сильной, как в ту минуту, я редко себя ощущала. Это был один из самых ярких моментов в моей жизни.
«Здравствуйте, мистер и миссис Фикетт, – могла сказать я. – Как успехи с фотосессиями в гробах?»
Они, наверное, убежали бы с горы с криком ужаса. Но я, естественно, промолчала. Я ни слова не сказала даже Данте. А как бы я могла?
К той поездке Вите Мэри был бы уже годик. Однажды утром, стоя в душевой кабине кемпинга с закрытыми глазами, я увидела и услышала ее – так живо, словно она и вправду заглянула на минутку. Она была совсем реальной, настоящей, и у нее были мои глаза: пухлая малышка с каштановыми волосами в красном вельветовом комбинезончике. Я чувствовала рубчик ткани, вдыхала запах Виты Мэри. Она сделала шажок и с размаху села на попу с удивленным видом. Я подставила лицо струям воды и, прислонившись к стене, громко расхохоталась. Кто послал мне этот подарок? Мама? Бог? Сама Вита Мэри?
На обратном пути домой через Нью-Мехико, Арканзас и Теннеси я едва замечала все вокруг, стремясь к тому, что ждало впереди. Я снова начну копить на дом, решила я, как только мы оплатим счета за поездку. Мы с Данте сможем приобрести собственное жилье к восемьдесят первому или восемьдесят второму году, а через годик и завести ребенка. Поездка по Америке снята, слава Богу, с повестки дня, и первое сентября не за горами.
«Дорогая бабушка!
Просто не верится, что я повидала почти всю страну. А помнишь, в старших классах я боялась даже выходить из комнаты? Хочется столько тебе рассказать – это никак не уместить на открытке. Осенью мы приедем в гости, и я привезу все наши фотографии. Мы с Данте счастливы, у нас все хорошо.
С любовью,
Д.».
Когда мы проезжали знак «Новая Англия и Восток», Данте со вздохом сказал, как он рад раз и навсегда покончить с домом.
– Странно как-то выражаешься, – заметила я.
У Данте на щеках заходили желваки, а пальцы чуть не продавили руль.
В Монпелье мы приехали к вечеру. Улицы парили, блестя от недавнего дождя, который мы не застали. Запах родного дома, пусть даже квартира и простояла закрытой три недели, показался мне приятным. Я бросилась к Данте, который внес наши чемоданы.
– Я люблю тебя, дорогой! – воскликнула я, стиснув его в объятиях. – Спасибо за поездку!
– Жаль, что она закончилась, – сказал он.
Позже, перебирая почту, газеты и циркуляры к новому учебному году, я сказала:
– Ну, еще восемь дней у тебя и два у меня, и снова к станку.
– Ага, – откликнулся Данте.
Он схватил ключи от фургона и скрылся в ночи.
В первый раз у Данте тоже появились секреты. Вернее, один большой секрет, которому было уже три месяца.
– Пожалуй, пора тебе признаться, – сказал он, когда я вернулась, купив ему одежду к началу учебного года. Он стоял и не брал у меня пакет с двумя новыми рубашками.
– В чем?
– Я потерял работу.
– Как потерял? – У меня перехватило дыхание, и я опустилась на стул. – В каком смысле потерял?
– Меня уволили. В июне.
– В июне?! Почему же ты… Что произошло?
Он сел и закрыл лицо руками.
– Это все Ив Даунс со своим родительским комитетом. Они добились моего увольнения.
– Данте, я все равно не…
– Я же сразу сказал, помнишь? Что он меня уволит, дай только повод. – Данте размазывал слезы по лицу. – Я хотел уехать подальше, чтобы защитить тебя от сплетен – ты же как в аквариуме работаешь… Но я больше не могу держать все в себе. Это мне всю поездку изгадило.
Я взяла его за руку и крепко стиснула, чтобы у меня самой перестали дрожать руки.
– Хорошо, – проговорила я, – хорошо. – Я глубоко дышала. – Какие сплетни?
– Ну, помнишь ту девочку, Шейлу? Она у меня два года назад американскую литературу изучала? Весной она заканчивала школу и часто подходила ко мне поговорить о своих проблемах. В последний день занятий я сидел в классе, проверял экзаменационные работы, и вдруг она входит. На часах было полчетвертого, без четверти четыре – вот я и думал, что в здании больше никого не осталось. Она сказала, что хочет поговорить. Проблемы с бойфрендом, она не знает, как поступить. Ну, мы поехали в Барр, на карьер.
– Вдвоем?
– Я устал проверять контрольные, – вспылил Данте. – Мне хотелось на воздух. Мы просто поехали поговорить.
– Что было потом?
Он поднял голову.
– Что было? – повторил он. – А какую версию тебе рассказать – мою или этой козы из родительского комитета, которая только через неделю решила заявить о том факте, которому она стала свидетельницей? – Он горько засмеялся: – Неужели я сказал «факт»? Я имел в виду вымысел.
Мне хотелось сейчас оказаться с ним в фургоне за тысячу миль от того, что приходилось выслушивать.
– Что она сказала?
– Что я злоупотребил священным доверием.
– Данте, а можно проще, без вычур?
– Что я ее целовал. Трогал за груди. По словам этой твари, мы с Шейлой неплохо проводили время. – Он заплакал: – Богом клянусь, Долорес, мы просто ездили на карьер. Я и до краешка ее рукава не дотронулся.
Мне показалось, что в его дрожащем голосе я слышу правду. Мы оба плакали.
– Гастингс и мой заклятый друг Ив вызвали меня в школу на первой неделе каникул и представили своему знакомому адвокату, этому уроду-мутанту, будто сошедшему с экрана «Избавления». И предложили мне на выбор – либо официальное обвинение в изнасиловании, либо с вещами на выход.
– Но почему ты мне-то ничего не сказал? Может, я могла бы…
– Что ты «могла бы»? – перебил Данте. – Обсчитать моих обвинителей в своем сраном «Гранд Юнион»? Набросать им тяжелых консервов в пакет поверх помидоров? Ты хоть отдаешь себе отчет, что такое открытый процесс? Весело было бы увидеть, как меня порвут на части на первой полосе долбаного «Таймс-Аргуса»? Я тебе не сказал, потому что хотел тебя защитить. И еще я боялся, что ты поверишь… Поверишь… – Рыдания вырвались у него странным, полузадушенным громким глотанием. Я снова села и обняла мужа, покачиваясь вместе с ним.