– Мы будем бороться, – сказала я.
– Они взяли меня за яйца. Я пропал, мне там не работать.
– Но, Данте, не могут же они поверить кому-то на слово, не дав тебе возможности защитить себя! А девочка, разве ей они не поверят?
– Шейле-то? Шейла не понимает разницы между реальностью и принятием желаемого за действительное. По официальной версии, она «заблуждается» относительно того, что произошло.
– Я помогу тебе бороться, мы найдем хорошего адвоката и…
– Хочешь помочь – не лезь в это дело, – перебил Данте. – Оставь все как есть, тогда ты поможешь. Отнеси эти сраные рубахи обратно и забери чертовы деньги. Я уже говорил с юристом – он сказал, мой случай сразу можно похерить.
– Почему?
– Ну… Долго объяснять.
– Но что же ты теперь будешь делать?
– Отдохну, соберусь с силами, а потом – ну, не знаю, буду искать другую работу.
– Так ведь именно поэтому и нужно во всем разобраться, любимый! Тебя не примут ни в одну школу, если узнают, что…
– Не узнают. Это часть сделки, которую они мне бросили в качестве подачки.
– Какой сделки?
– Если я уйду по-тихому и не стану обращаться в профсоюз, это не попадет в мое личное дело. Никакого шума, никакой огласки.
– Но этим они вынуждают тебя признать, что это правда?
– Я все равно уйду оттуда.
– Данте, ты как-то по-детски рассуждаешь. Тебя оставляют без работы, а мы вдруг уезжаем и все деньги тратим на…
– Иисусе, – простонал он, – ты переходишь все границы!
– Данте, но что же будет, если ты не сразу найдешь работу? Одни только ежемесячные взносы за фургон…
– Слушай, окажи услугу, заткнись, а? Отвали от меня, иди на… хрен!
«Дорогая бабушка!
Ты пишешь, что уже забыла, как я выгляжу, поэтому я посылаю тебе наш с Данте свадебный снимок – одна из наших знакомых сделала этот портрет в технике декупажа. Можно повесить его на стенку у лестницы с другими семейными фотографиями.
Бабуля, обещаю, мы приедем в гости в конце осени, но сейчас оба по горло заняты. Мне в голову пришла классная идея – почему бы нам с тобой не погулять по пляжу? Там же пусто в это время года, туристы уже разбегутся. Весь пляж будет наш. Мы с Данте, наверное, приедем в воскресенье и на один день, потому что я нашла вторую работу – официанткой по субботам и пятницам в “Лобстер пот” (том самом ресторане, где мы праздновали свадьбу). В магазине мне согласились подогнать график, чтобы я успевала и там, и там. Приходится крутиться, но я не против. Когда устаю, я думаю о доме, на который мы с Данте копим деньги. Одно плохо – у меня на ногах выступили вены. У мамы, кажется, тоже был варикоз?
Да, кстати, я писала, что Данте взял пока в школе отпуск? Хочет всерьез заняться поэзией – он ведь очень талантливый. А у меня в кухне новые шторы – желтые, с подхватами. Очень нарядно, только вот я подрубила их коротковато, примерно на дюйм. Ну что ж, твои ошибки – тебе с ними и жить, верно?
С любовью,
Долорес».
Данте планировал собраться с мыслями к весне, а пока сочинял стихи и читал труды классиков, с которыми всегда хотел познакомиться. Посылаемые в журналы стихи он подписывал странными фамилиями и после каждого отказа замыкался в себе на несколько дней. Программа чтения забуксовала почти сразу: Данте не смог одолеть «Опыты» Монтеня, но отказался «перескакивать» к следующей книге.
Если не рассиживаться в «Гранд Юнион» в пятницу после окончания смены, я как раз успевала пропылесосить и навести порядок, прежде чем бежать в «Лобстер пот» на подработку. Уборка, по идее, ложилась на Данте, но, по его словам, он страдал от писательского затыка и не мог достичь нужного настроя, если приходилось отвлекаться и драить унитаз. Он говорил, что рассчитывал на понимание со стороны бывшей художницы-акварелистки в отношении творческого процесса, и пообещал в следующий раз искать не такую сварливую жену. Я затыкалась и мыла унитазы сама.
– Ну, как работа? – спрашивал Данте с кровати, потягиваясь после дневного сна. С некоторых пор он начал живо интересоваться подробностями общения с моими коллегами, которых окрестил «недоумками». Вскоре я начала придерживать новости: мне казалось, что скармливаю ему жизни других людей.
– Ничего особенного. Как твой день?
Данте пошел за мной в ванную, на ходу чистя банан.
– Угнетающе. Только я настроился на новую поэму, как позвонил какой-то ушлепок и попытался продать нам морозильную камеру. Творить – это как видеть сон, понимаешь? Здесь же подсознательная связь. Если кто-то вторгается в твои мечты, это все равно что пытаться снова заснуть, чтобы досмотреть прежний сон.
Он зевнул так широко, что я увидела у него во рту недожеванный банан.
У раковины я спешно оттирала пятно от салатной заправки, которое так и осталось на моем форменном платье официантки.
– Я гляжу, ты и до прачечной не дошел?
Данте с презрением смотрел на меня, когда я влезла в свою униформу, промокая полотенцем пятно и сражаясь с молнией на спине.
– Знаешь, что меня убивает? – спросил он. – Твоя любовь ко всему поверхностному. Твое благоговение перед обыденным.
Я сообщила ему, что опаздываю. Он пошел за мной к фургону. Когда я открыла дверцу, он ее захлопнул.
– Данте, я опаздываю!
– Ах, извините, важная персона. Можно один вопросик по-быстрому? Почему всякий раз, когда я с тобой говорю, моя депрессия только усиливается?
– Прости, Данте, я делаю, что могу. Мы об этом поговорим.
– Спасибо за одолжение, – фыркнул он. – Вот уж весь вечер буду ждать!
– Слушай, ты сказал, что не хочешь бороться, когда тебя обвинили. Дело твое. Я бы на твоем месте защищалась, но уважаю твое решение. Только теперь ты взялся бороться со мной. Это несправедливо.
Его глаза наполнились слезами, и он пошел обратно в дом. Я посмотрела на часы, села за руль и завела машину. Выключила мотор.
Я вернулась в дом и присела рядом с ним на кровать.
– Данте, – сказала я, – клянусь Богом, я понимаю, настолько тебе тяжело. Мы поговорим, но сейчас мне действительно некогда. Если я не подменю Мирну, то…
– Ну так поезжай.
Я поцеловала его в лоб и встала, одернув платье.
– Я такая страшная в этой униформе, – произнесла я. – Как я выгляжу?
Он ответил, не глядя:
– Сказочное видение в синем нейлоне. Гребаная богиня на танкетках.
В ноябре Данте сбрил бороду и взял в привычку ежедневно разгадывать кроссворды и сканворды. Я не сомневалась, что он и мыльные оперы смотрит. По моем возвращении домой телевизор был теплым, а однажды я услышала, как Данте бубнит заставку из «Дней нашей жизни». Несмотря на свое вегетарианство, он выиграл нам бесплатную индейку ко Дню благодарения на радиостанции, потому что знал, кто записал песню «Крутые придурки». Но когда я предложила поехать с индейкой к бабушке, он ответил, что не желает отмечать праздник «традиционно, как дебилы Уолтоны».
Я начала стирать вручную вещи, в которых собиралась на работу, а Данте, чтобы ограничить стирку, носил одно и то же каждый день: штаны хаки, серую фуфайку и никакого нижнего белья. Его работа по дому свелась к вытиранию пыли и выпеканию батона-косички и десертов с кремом, которые он в основном ел сам. Обычно от усталости он не мыл посуду после ужина, поэтому мне приходилось оттирать засохшее масло и выставлять на сушку целые горы мисок и сковородок, пока Данте слушал Национальное общественное радио или собирал кубик Рубика.
Однажды днем я вернулась домой с работы, а он как раз вышел из душа. Я с изумлением смотрела на колыхавшиеся жирные складки, когда голый Данте прошелся по комнате.
– На что уставилась? – спросил он. Мой взгляд метался от заметного брюшка до целых валиков жира над задницей.
Я знала, до чего могут довести лишний вес и изоляция, как они превращают тебя в человека, которого ты сам же ненавидишь.
– Ни на что, – ответила я.
– Нет, ты на что-то пялилась. Говори.
– Мне кажется, ты немного раздобрел, вот и все.
Он не разговаривал со мной неделю.
«Дорогая бабушка!
Спасибо, что прислала мне поддерживающие чулки и деньги на рождественские подарки. Я планирую потратить их на длинный пуховик, который все сейчас носят – зимы здесь очень холодные. Чулки просто спасают: у одной моей коллеги такой сильный варикоз, что ей пришлось лечь на операцию. Из нее вытягивали вены – говорит, это очень больно. Может, когда-нибудь я найду работу, где смогу целыми днями сидеть за столом, сбросив туфли и задрав повыше ноги. Ох, вот бы так!
Две недели назад мы продали фургон и купили подержанную “Вегу” – сиденья изрезанные, но мотор хороший. За фургон мы выручили две тысячи сто. Дилер сказал, мы могли получить больше, если бы Данте не потерпел аварию: его подрезали справа, но по какой-то причине глупый полицейский вручил повестку Данте. Разницу в 1375 долларов я положила в банк. Она светло-зеленая – “Вега”, а не разница (шутка).
С гостями придется повременить до конца праздников, бабуля, потому что в ресторане заказан целый миллион вечеринок, а я не могу отказываться от подработок. Вполне возможно, что мы приедем в январе. При встрече давай с тобой поднимемся на чердак и посмотрим на ваши с мамой старые вещи? Я дам тебе померить мое новое макси-пальто! Я скучаю и люблю тебя, бабуля. Думаю о тебе каждый день.
С любовью,
Долорес».
Тысяча девятьсот восьмидесятый год мы встретили на барных стульях в гостиной Полы и Бумера. Вскоре после полуночи Данте, наклюкавшись «Харви Волбенгеров», заявил Поле, что она похожа на заевший автомобильный клаксон, а Пола парировала, что скорее согласится быть автомобильным клаксоном, чем насильником малолетних. Мы с Бумером взяли пальто.
Миссис Уинг и Чедли поняли, почему Данте проломил кулаком дыру в стене нашей спальни. По пути домой из больницы Данте всхлипывал и повторял: я – лучшее, что с ним случилось в жизни, и отныне он будет мне это каждый день доказывать. На следующий день я снимала украшения с маленькой искусственной елки, а Данте сидел за кухонным столом и коряво выводил планы на новый год левой рукой – правая была в гипсе. Выведенные строки катились по диагонали к нижнему углу листка: