Тремор у Гарри был даже сильнее, чем у Роберты.
– Теперь вспомнил, – сказал он. – Такая огромная толстая девочка…
Мистер Пуччи засмеялся и покраснел.
– Прости, – произнес он, – он не в себе.
Когда я вернулась домой, Роберта не спала. Я хлопнулась на водный матрас рядом с ней и уставилась на дыру в потолке.
– Теперь я жалею, что мы с тобой все же не поставили елку, – сказала я. – И не важно, как она бы здесь смотрелась.
– Я знаю, чего тебе нужно, – отозвалась Роберта. – Тебе хочется рождественского подарка.
Сначала я протянула ей презент: настенный календарь «Чиппендейлс» из магазинчика Бухбиндеров. Мы пролистали его, выбирая любимые месяцы и вместе хихикая над сексуальными красавцами.
Мой подарок был завернут в красную фольгу и украшен каскадами витой белой ленты.
– Как красиво, даже открывать не хочется, – произнесла я.
– Красный и белый, цвета Польши, – сказала Роберта.
В коробке оказался атласный китайский халат – оранжевые цветы на переливчато-синем фоне.
– Какого черта ты плачешь-то? – спросила она. – Ну, перестань, перестань.
Я вынула халат из коробки, и он развернулся до пола.
– Такой красивый! Ах ты, паразитка! Мы же договорились не тратить больше десяти долларов с носа. Теперь у меня на душе еще гаже.
– Да брось, – отмахнулась Роберта. – Джонни из ресторана купил его для меня в Нью-Йорке за полцены.
На теле халат ощущался прохладной гладкостью. Мы с Робертой с удовольствием поглаживали ткань.
Я рассказала ей о любовнике мистера Пуччи.
– Если это та дрянь, она же заразная. Тогда у этого учителя она тоже есть.
– Мне страшно, – сказала я.
– Ну, ты никак не могла ее подцепить, ты же только в дом к ним заходила.
– Не от этого. Мне страшно, что она вообще существует – и что она рядом. Он так и стоит у меня перед глазами – высохший, как узник концлагеря.
Мы взялись за руки и крепко сжали пальцы.
– Роберта! – позвала я.
– М-м?
– Ничего. Я рада, что ты здесь.
Тайер Китчен починил потолок за три с половиной сотни в январские каникулы, целую неделю халтуря вечерами. Иногда я с порога смотрела, как он забивает гвозди, поднимает «Шитрок» или звучно ходит по комнате на рабочих ходулях со стальными пружинами, насвистывая под записи Боба Седжера и Спрингстина. Делая перерыв, он ставил таймер от плиты на пятнадцать минут и усаживался на табуретку. Я сидела рядом, но говорил в основном он.
– Понимаешь, и без того сложно, когда у него под мышками выросли волосы, и я начал замечать корку на его трусах, когда стираю белье. Он же наполовину черный, и от этого вообще хоть кричи. Трудно пацану, понимаешь? В последнее время что-то он зациклился на этнической теме – болтается с «черными братьями» у развилки шоссе. Выходит из себя, если я, забывшись, назову его Артур, а не Джамал, а то требует называть себя Чилли Джей. Это его рэп-псевдоним.
– А как же его мать, она разве не здесь живет?
– Клаудия? Нет, она в округе Колумбия. Джамал живет у нее летом – обычно в августе, но терпеть этого не может. Заявляет, что все «Макдоналдсы» штата Вашингтон разбавляют молочные коктейли водой, но мне кажется, ему там просто одиноко. У Клаудии убийственный рабочий график, так что пацан торчит в квартире перед видиком… Понимаешь, мы бесим друг друга до безумия, но и любим. Чилли Джей – мой мальчишка.
– Я тоже в разводе, – сказала я.
– А дети есть?
Я покачала головой.
– Должно быть, он законченный дурак.
– Кто?
– Парень, который тебя упустил.
Это замечание застало меня врасплох. Только спустя несколько секунд я обратила внимание на сработавший таймер.
– Ты что, влюбилась в этого дылду, который чинит потолок? – спросила вечером Роберта, услышав, как я напеваю «Против ветра», помогая ей надевать пижаму.
– Не смеши, – ответила я. – С чего ты решила?
– Потому что ты уже неделю ходишь по дому, как обкуренная.
– Значит, краска токсичная, – нашлась я.
В начале весеннего семестра я договорилась в магазине, что буду работать меньше часов, и записалась еще на два курса: психология 112 и «Ее история: феминистский взгляд на прошлое».
– Я не хочу идти на экономику, мистер Бухбиндер, поэтому с моей стороны нечестно позволять вам и дальше платить за мою учебу, – сказала я, отпихивая второй конверт с деньгами.
– Не заставляй девочку, если она не хочет, – поддержала меня миссис Бухбиндер.
– Ты в это не лезь, Ида, – одернул ее Бухбиндер. – Это наше с ней дело.
Я улыбнулась при слове «девочка». Мне было уже тридцать три.
Элисон тоже записалась на «Ее историю». Она уже успела порвать с бойфрендом, забросить сценарий с Боем Джорджем в печку и родить Шиву, бутуза весом четыре с половиной килограмма. Я навестила их однажды с подарком – уютным рюкзачком, в котором младенец может спать на материнской груди, а мамаша – продолжать жить своей жизнью. Рюкзак стоил тридцать девять долларов девяносто девять центов – сущее мотовство, но это единственное, что мне захотелось ей подарить. Мы с Элисон прочли инструкцию, и она примерила рюкзак, прежде чем я ушла.
– Ух ты, ощущения просто первобытные, – восхитилась она. – Как после Третьей мировой.
Единственный мужчина в классе «Ее истории» продержался всего две недели. Иногда вечернее занятие превращалось в семинар по групповой терапии, хотя лично я помалкивала. Чем больше соученицы делились своими историями и повышали друг дружке самосознание, тем больше меня ужасал наш с Данте брак. Я справилась в библиотеке, что такое экзистенциализм. Если я правильно поняла теорию, я виновата в наших неудачах не меньше Данте. «Твоя семья – Роберта, – сказала я себе. – Она все, что тебе надо. Ты ведешь аутентичную жизнь».
Тайер по вторникам и четвергам учился обрабатывать тексты на компьютере. Иногда мы сидели в рекреации за одним столом, но когда он заводил речь о новых фильмах или ресторанчиках, о которых он слышал хорошие отзывы, я перебивала, жалуясь на загруженность.
Однажды вечером я не выдержала – меня просто втянули в общий разговор.
– По-моему… – начала я, – по-моему, секрет в том, чтобы принимать ту форму, которую обретает твоя жизнь. – Мой голос звучал нерешительно, но я продолжала. Женщины с интересом слушали. – А не в том, чтобы вечно ждать и желать того, что, по вашим представлениям, сделает вас счастливой.
– А что сделало бы вас счастливыми? – спросила преподавательница.
Класс оживился.
– Прекрасный принц, – вздохнул кто-то.
– Стройные бедра!
– Если бы бойфренд нашел у меня точку «джи»!
Элисон задрала босые ноги на стул перед собой:
– Прекрасный принц, который найдет у меня точку «джи» между моих стройных бедер!
Все женщины засмеялись и закивали.
– Нет, спасибо, Тайер, правда же, – отказывалась я.
– Есть конкретная причина?
– Я просто ни с кем не встречаюсь.
Если он чего-то ожидал в обмен на ремонт потолка, это его проблема, а не моя. Пусть будет экзистенциалистом в этом отношении.
Все было бы прекрасно, не принеси Элисон Шиву на занятия во вторник. Она разукрасила детский рюкзак стразами и панковскими значками (насчет английских булавок я так и не поняла – они для украшения приколоты или с практическими целями).
– Псст, – сказала она. – Что-то меня прихватило. На-ка, подержи.
Тепло младенца согревало мне живот и бедра. Глядеть на маленькую мягкую ямку на темечке, которая втягивалась и снова расправлялась с каждым дыханием, было сродни гипнозу. Голос преподавателя звучал словно издалека.
– Хочешь, я подержу его до конца перемены? – шепнула я Элисон, когда она вернулась из туалета.
Тайер сидел в рекреации и ел чили из миски.
– Ну, – сказал он, улыбаясь на детский рюкзак, – вижу, ты записалась в сумчатые!
Он принес мне содовой, а вернувшись, нагнулся и коснулся губами мягкого родничка на головке ребенка, от которого я не могла отвести глаз. Элисон у музыкального автомата бешено что-то отплясывала в одиночестве.
На следующей неделе преподавательница «Ее истории» задала мне доклад-исследование «Биологические часы послевоенного поколения: дилемма феминисток восьмидесятых». Вернее, не то чтобы задала – я сама выбрала эту тему из списка.
В библиотеке я читала статью за статьей и смотрела на график, который неуклонно шел вниз после точки «35 лет». Мистер Бухбиндер завез в свой магазинчик еще два вида часов – электронные и с кукушкой. Элисон надевала на руки сразу несколько прозрачных часов – от запястий до локтей: работу механизма было видно, как на рентгене. Словно весь мир, сговорившись, хором отсчитывал оставшееся у меня детородное время – или это я начала обратный отсчет? В студенческой рекреации я иногда спохватывалась, что смотрю на Тайера, сидевшего на своем обычном месте под большими настенными часами. Но я продолжала благодарить и отказываться, что бы он ни предложил: автогонки, боулинг, домашний ужин.
– Я чересчур много хочу, да? – спрашивал Тайер.
– Нет, конечно. Просто я… У меня нет времени.
Гарри, любовник мистера Пуччи, умер в марте. Я не знала его фамилии и совсем забыла, что он агент бюро путешествий. С Рождества я просматривала некрологи, ориентируясь по адресу.
Я не ожидала, что его смерть так на меня подействует. В некрологе упоминались его родственники, награда торговой палаты и «продолжительная болезнь». О мистере Пуччи ни слова.
Я говорила себе, что у меня нет времени ехать к мистеру Пуччи: две работы, доклад-исследование и экзамены середины семестра на носу. Ерунда о нашем «товариществе», которую он плел на похоронах моей бабушки, – как нас навеки соединила прогулка Армстронга по Луне, – была сказана исключительно из любезности и желания меня утешить.
Однако он достиг своей цели – утешил меня.
Я не могла спать. Я на цыпочках сошла вниз, надеясь подстроиться под сонное дыхание Роберты, но ее храп звучал, как бензопила. Вернувшись в кровать, я сказала себе – как все-таки хорошо жить налаженной, предсказуемой (плюс-минус обвалившийся потолок) жизнью. Возраст между тридцатью и сорока имеет свои преимуществ