т также знакомцев Пушкина — Алексея Свистунова и Алексея Бутурлина. Свистунов — светский знакомый Пушкина. Корнет лейб-гвардии Конного полка Алексей Николаевич был братом декабриста П. Н. Свистунова. В 1836 году он женился на графине Надежде Львовне Соллогуб, за которой открыто ухаживал Пушкин, а Наталья Николаевна не могла терпеть её из ревности. Из записей Фикельмон узнаем, что будущий муж Надежды Соллогуб был красивым, стройным молодым человеком, начитанным, умным, умеющим вести разговор. Но самовлюблённость и суетность вредили ему. Впрочем, они искупались двумя прекрасными качествами — искренностью и дарованием выслушивать о себе правду, не обижаясь.
С Алексеем Бутурлиным, модным кавалером сезона, Долли познакомилась вскоре после приезда в Петербург, на танцевальном вечере у матушки Е. М. Хитрово. Алексей Петрович принадлежал к старинному русскому дворянству, имел с Пушкиным общего предка, мужа честна из Прусс, Ратшу.
Изучение ветвей родословного древа российских дворян убеждает, что все они состояли в родстве. Судите сами: живший в XII веке новгородец Ратислав, известный под уменьшительным именем Ратша, был основоположником доброй полусотни московских дворянских фамилий, в том числе Пушкиных и Бутурлиных. Новое сближение двух этих родов произошло через бабушку Поэта Марию Алексеевну Ганнибал — она приходилась троюродной сестрой Артемию Ивановичу Воронцову — деду Михаила Бутурлина, одесского кузена Пушкина. Сам же А. И. Воронцов был крёстным отцом Александра Сергеевича. И Бутурлины и Пушкины жили в Немецкой слободе Москвы, где, по словам Поэта, пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, охочие к безвредному злоречию и к дешёвому хлебосольству — Куракины, Голицыны, Воронцовы, Нарышкины, Разумовские. В детстве родители Пушкина возили Сашу, Ольгу и Льва к Бутурлиным в дом на уроки танцев, рождественские ёлки, детские балы. После поступления Александра в Лицей его общение с семьёй родственников прекратилось, а в 1817 г. Бутурлины навсегда уехали в Италию. Когда младшему сыну Мише исполнилось семнадцать лет, родители отправили его набираться ума-разума в Одессу — на службу к двоюродному дяде матери графу Михаилу Семёновичу Воронцову. Здесь юный ветреный красавчик-денди познакомился с Пушкиным. О знакомстве с ним в Москве он не помнил — ему было тогда всего три года. В своих написанных на склоне лет мемуарах он рассказал об одесских встречах с Поэтом:
Проживал тогда в Одессе под надзором графа М. С. Воронцова числившийся на службе при нём (хотя без всяких определённых занятий) А. С. Пушкин, дальний наш по женскому колену родственник; по доброму, старому русскому обычаю мы с ним с первого дня знакомства стали звать друг друга «mon cousin». Нередко встречались с ним в обществе и театре… я желал сблизиться с ним; но так как я не вышел ещё окончательно из-под контроля моего воспитателя, то и не мог удовлетворить вполне этому желанию. Александр Сергеевич слыл вольнодумцем и чуть ли почти не атеистом, и мне дано было заранее предостережение о нём из Флоренции, как об опасном человеке. Он, видно, это знал или угадал и раз, подходя с улицы к моему отпертому окну (а жили мы в одноэтажном доме на Тираспольской, кажется, улице), сказал: «Не правда ли, cousin, что твои родители запретили тебе подружиться со мною?» Я ему признался в этом, и с тех пор он перестал навещать меня. По словам Бутурлина, Пушкин с него списал внешний облик Евгения Онегина и какие-то его черты вложил в Ленского: В другой раз он при встрече со мною сказал: «Мой Онегин (он только что начал его тогда писать) — это ты, cousin». Впоследствии, подружившись в Варшаве в 1832 г. с Львом Сергеевичем Пушкиным, я узнал от него, что я заинтересовал его брата-поэта моими несдержанными, югом отзывавшимися приёмами, манерами в обществе и пылкостью наивной моей натуры.
В Петербурге Пушкин познакомился с отпрысками другой ветви Бутурилных — братьями Дмитрием и вышеупомянутым Алексеем. Первый был военным историком, генерал-майором, позднее директором Императорской публичной библиотеки, мужем знаменитой красавицы и фаворитки Николая I Елизаветы Михайловны Комбурлей. Я ещё вернусь к ней, когда пойдёт речь о гареме императора. Пушкин вместе с женой бывал на балах у Бутурлиных. На одном из них десятилетний сын Дмитрия Петровича Петя объяснился Наталье Николаевне в любви. Об этом забавном эпизоде вспоминал Владимир Соллогуб. Возможно, именно тот самый бал описан в дневнике графини Фикельмон 19 февраля 1835 г.:
Последняя неделя до отказа заполнена танцами и развлечениями! (Долли рассказывает о балах у графа Воронцова, у великого князя Михаила, у герцога Ольденбургского.) В числе прочих, для заполнения паузы, состоялся небольшой бал у Бутурлиных, довольно скучный, который может доставить удовольствие, по-моему, только влюблённым, а таких совсем немного среди здешнего общества…
Молодой кавалергард Алексей Бутурлин волочился за очаровательной посланницей, был завсегдатаем её салона. Неизменно сопровождал Долли во всех увеселительных прогулках. У неё и у брата встречался с Пушкиным. Расскажу несколько подробнее об этом младшем брате Бутурлиных[45], потому что его имя всё ещё не известно в пушкинистике. Долли снисходительно относилась к молодому повесе Алексею Бутурлину — красивой бабочке, которая хорошо танцует, ухаживает за всеми напропалую. Но за добродушие, весёлый нрав, выпестованную в Италии живость характера прощала ему чрезмерную суетность и самонадеянность. И отличала его от других молодых людей петербургского общества: Какая очевидная разница в манере выражаться между этими элегантными северянами и этим дитятею юга! Ещё с первого слова, первого жеста видно, что это существо из совсем иного мира[46]. Несмотря на видимое легкомыслие кавалергарда, император благоволил к нему. В конце сентября 1829 г. отправил его с почётной миссией к Дибичу в Адрианополь — вручить ему за доблесть маршальский жезл. Впрочем, легкомыслие молодого человека проявлялось главным образом в отношениях с женщинами. В конце концов он влип в пренеприятную историю с некоей мадмуазель Картаковой — ни красивой, ни интересной и из посредственной семьи. Шалость угрожала женитьбой на нелюбимой девушке. Скомпрометированная им особа была слишком богата, а это непременно породило бы пересуды, будто женится по расчёту. Сие обстоятельство повергло повесу в крайнюю меланхолию. Но, кажется, всё обошлось…
Петербург продолжал веселиться, а на Россию надвигались грозные события — восстание в Польше.
30 апреля 1831 г.: Бутурлин уезжает в Варшаву в свите императора вслед за уже переброшенной в Польшу гвардией.
Опережая события, завершу свой рассказ о нём. В Варшаве Алексей оставался больше года. В ноябре 1831 г. верный паж из свиты Долли вернулся в Петербург. Графиня обрадовалась встрече с шалопаем: Он весёлый и добродушный, по-прежнему поверхностный и легкомысленный — год лишений в Польше не изменил его. Николай умел отличать своих героев. Алексей Петрович был назначен адъютантом императора. Карьера была ему обеспечена. Он дослужился до генеральского чина. Порхающая красивая бабочка наконец нашла себе достойный цветок — очень милую и умную, по словам Смирновой-Россет, девушку Ольгу Петровну Сухтелен. Она была дочерью графа Петра Корниловича Сухтелена, инженер-генерала, управляющего свитой его императорского высочества по квартирмейстерской части, позднее посла в Швеции. В зрелом возрасте бабочка, как это часто случается, превратилась в муравья-домовушу. Верный адъютант Николая, подобно своему старшему братцу Михаилу, получил синекуру — с 1846 г. стал военным и гражданским губернатором Ярославской губернии.
Уже давно между собою враждуют эти племена
Европу лихорадило — зараза Июльской революции из Франции перекинулась в другие страны. Начались волнения в Италии. Восстали Модена и Парма. Болонья и Феррара объявили себя республиками. Города северной провинции Романьи отказывались от повиновения римскому папе. Бонапартисты убеждали народ сбросить власть Австрии, а герцога Рейхштадтского объявить королём Италии. Польша воспрянула духом и готовилась восстать против России. Внимательно следившая за европейской политической жизнью гр. Фикельмон пророчески предсказывала приближение войны.
Страничка из дневника Долли — запись 6 ноября 1830 г.:
Вторники и пятницы[47] проходят очень хорошо, но разговоры чересчур серьёзны, и события в Европе совсем не веселят души. Все одинаково озабочены, ибо мы трепещем не просто и не только из-за революции во Франции и больших волнений в Бельгии, а из-за последствий, которые они могут оказать на всю Европу. Трепещем от страха перед войной, чреватой угрозой моментально превратиться во всеобщую! Вероятно, мы находимся накануне большого кризиса, который невозможно предвидеть, но он кажется неизбежным, когда наблюдается такое бурление, такое объявшее поголовно всех безумие. Повсюду отсутствие спокойствия и терпимости, молодёжь абсолютно лишена религиозного чувства, царит бунтарский дух и против Господа, и против любой земной власти; она чувствует потребность разорвать все связи, устранить все преграды. Накануне первой революции во Франции наблюдались крайнее моральное разложение и отвратительный разврат, которые не могли не подкопать основы общества и не привести к большим бедам, но сейчас царит духовное разложение, идейная распущенность, невообразимый нравственный хаос, бунтарство против всех старых доктрин, против всего святого, всего, что называется спокойствием. Демон гордости овладел человеком, и он возомнил себя могучее небес. Это новая война ТитановI
Запахло войной и в России. Но для неё войны фактически никогда не прекращались. В царствование Николая война была перманентной — он взошёл на престол под звук выстрелов на Сенатской площади и покинул его, когда ещё не смолкли залпы последней, ведомой им русско-турецкой войны. Он умер неожиданно, сломленный позорным разгромом в Севастополе и гибелью российского черноморского флота. В промежутках между этими событиями Россия непрерывно воевала на Кавказе — и с горцами, и со своими соседками Турцией и Персией, завоёвывала Среднюю Азию, усмиряла Польшу.