— Что ж ты скажешь об этой трагедии? — Скажу: Агриопа…… Остро и неожиданно! Не правда ли? Помести это в биографии, а я скажу тебе спасибо.[53] Когда биография Фонвизина была закончена, Пушкин не просто ознакомился с сочинением друга, а размышлял над ним, испещрил пометками. Эта рукопись с интереснейшими мыслями Поэта на её полях была обнаружена несколько лет назад в ленинградском Центральном государственном историческом архиве. Что же на самом деле было в Бронницах, показали ли Пушкину племянники Фонвизина секретную бумагу дядюшки или нет? Об этом сейчас можно только гадать…
Как я уже говорила раньше, поражение декабристов не обескровило польское сопротивление, а лишь на несколько лет отодвинуло то, что неминуемо должно было свершиться. Вызывающе деспотическое поведение польского наместника великого князя Константина перелило чашу терпения поляков — в конце ноября 1830 года в Варшаве начался бунт.
«Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою…»
Первые скудные сведения о нём вызвали переполох в Петербурге. В салоне Фикельмон обсуждались возможные его последствия.
Мы боимся, что оно будет гибельным! — записала 2 декабря 1830 г. Долли. — Семь убитых в первый день генералов явились первыми жертвами. Сколько семей будет обречено на несчастье и сколько слёз прольётся!
Через две недели: Варшавская история стала очень серьёзной. Великий князь Константин и его армия в Бресте, а народ в Царстве Польском поднялся на всеобщее восстание. Война, видать, неизбежна, и какая война! Общая для народов обеих стран, она будет ужасной! Эта взаимная ненависть существует уже так давно, что времени для её созревания было вполне достаточно! Князь Любецкий в качестве министра финансов прибыл сюда, чтобы доложить императору о событиях. Ленский, которого я так люблю, вместе с ним; но они нигде не показываются и не выходят из дому.
Есть какая-то необъяснимая закономерность в природе — большие войны сопровождаются лютыми стужами. Они словно бы становились союзником русских в борьбе с врагом. Морозы пришпоривали бегство наполеоновской армии из России, оставлявшей на её дорогах тысячи замёрзших трупов французских солдат. Холода свирепствовали в годы Второй мировой войны и особенно во время Сталинградской обороны. Жестокая стужа стояла зимой 1830—1831 гг. в период начала военных действий в Польше.
Гвардейские полки перебрасывались из Петербурга в Вильну. Столица продолжала жить мирной жизнью — балами, раутами, салонными встречами. Адам Ленский наконец появился на вечере у Фикельмон. Графиня встретила его с искренней радостью. Он держался мило и любезно. Но наблюдательная Долли заметила в его лице несвойственную ему живость.
Это оттого, что у него польская душа, которой присуща сильная впечатлительность. Но с какой меланхолией говорит он о своей родине! Если разум не возьмёт верх, если несчастная Польша не покорится, она будет раздавлена. Её ожидает агония! Диктатор Хлопицкий сыграет большую роль в истории, на карту поставлена его жизнь. Если останется искренним и верным императору и вернёт Польшу России, в глазах соотечественников он станет предателем своего отечества! Мадам Ванькович[54], экзальтированная фанатичка, станет причиной многих бед, потому что женщины в Польше всегда имели большое влияние на политику. Она потеряла своего ангела — Наталью, такую прелестную, милую, изысканную, которую обожала, и все мы любили её. Предстоящий брак Натальи с Романом Сангушко обещал быть таким счастливым![55]
12 января покинули Петербург последние гвардейские полки — Кавалерийский и Преображенский. Вместе с ними отбыли оба кузена Долли — Эдуард и Фердинанд Тизенгаузены. Теперь уже война казалась неизбежной. Через две недели в столицу поступило сообщение: поляки единодушно провозгласили свержение короля[56].
Запись 27 января 1831 г.: Всё становится проще, но какие последствия будет иметь это для несчастной страны? Эта нация (к которой невольно питаешь известную симпатию) охвачена необъяснимым ослеплением и сама ринулась к своей гибели! Если сумеют хорошо драться, поляки прольют немало русской крови, но в исходе этой битвы нет никакого сомнения!<…>В Европе царит большая неразбериха, в минувшем году мы были свидетелями таких невообразимых событий, что, возможно, для польского энтузиазма есть основание всё ещё на что-то надеяться и не терять этой надежды. Франция, несомненно, замешана здесь в большой степени, и даже только газеты её — причина многих несчастий!
Активное вмешательство Европы в спор славян между собою взбудоражило русское общество. Мнения разделились. Славянофилы защищали националистическую политику России, западники осуждали её. Споры велись и в салоне Фикельмон. Сама Долли и, вероятно, граф Фикельмон к осени 1831 г. уже открыто выражали сочувствие жестоко раздавленной Польше. Пушкин защищал великодержавные интересы России. Их взгляды на Польшу разошлись. Это обстоятельство дало повод биографам Поэта ошибочно утверждать, что с того момента между ними началась вражда. 16 августа 1831 г. Поэт выразил свою позицию в стихотворении «Клеветникам России».
О чём шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешеннный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Накал страстей в обществе рос по мере разрастания конфликта в Польше. В начале же зимы 1831 г. светская жизнь в Петербурге шла своим обычным порядком. Балы стали скучнее — не с кем было танцевать. Основными танцорами всегда были военные — они самые блестящие кавалеры, а танцующая часть дипломатического корпуса — жалкий ресурс, — сетует Долли. Этим пока и исчерпывалось влияние военной ситуации на общество. Правда, в настроениях старшего поколения ощущалась непривычная меланхолия. Во время живых, весёлых танцев неожиданно завязывались серьёзные разговоры. Молодёжь же продолжала беззаботно веселиться. Адам Ленский казался самым несчастным человеком. Он страдал за свою страну и прекрасно понимал, какое будущее её ожидает. И вместе с тем он слишком в душе поляк, чтобы не желать отдать за своё бедное отечество последнюю каплю крови и чтобы оставаться спокойным здесь, среди русских, в то время, когда там будут вестись сражения. Как всё это ужасно!
Развязка наступила скоро. Через три недели, 16 февраля, Фикельмон записала: Уже три дня ведутся бои на подступах к Варшаве. Эти бедняги отчаянно защищаются, отстаивают каждую пядь своей земли. Хлопицкий, приложив столько усилий к спасению своего отечества и к взаимному примирению, отказался наконец от власти диктатора, когда почувствовал себя бессильным дальше сопротивляться подхватившему его вихрю. Он сражается в армии наравне с другими простым добровольцем. Невозможно без страдания наблюдать агонию одного народа! Особенно сейчас, видя, как героически они воюют, нельзя оставаться к ним равнодушным и не восхищаться ими! Велика их ошибка, но извиняема. Несчастья их ужасны и превосходят все их ошибки! Не могу без слёз думать о их женщинах, видящих в самых дорогих им людях жертвы, обречённые на смерть или муки!
Русские тоже несли большие потери. Пострадали многие знакомые Фикельмон. Генералу Сухозанету оторвало ногу. Леонид Голицын — тяжело ранен. Как ужасно это кровопролитие, которого так легко можно было бы избежать! — восклицает графиня. После начала военных действий петербургское общество, очнувшись от безмятежности, охвачено беспокойством за судьбу близких, сражающихся в Польше. С тревогой ожидаются известия из армии. Прага — предместье Варшавы — наконец взята русскими после кровопролитного сражения. Поляки продолжают биться с изумительной храбростью, несмотря на численный перевес императорских войск. Об окончательной победе говорить ещё рано — обескровленная польская армия всё ещё не сдавалась. Бои велись в центре Варшавы, поляки охвачены решимостью сражаться до последнего патрона. Великий князь Константин, проявивший слабодушие, безволие и неспособность предотвратить конфликт, участвовал в истреблении дела своих рук — польской армии. Он по-своему любил своё чадо, гордился несокрушимостью своего идола. И сейчас пожинал плоды этой несокрушимости, выпестованной изнурительной муштровкой за пятнадцать лет его наместничества. Драконовские порядки в армии унаследовал от отца, императора Павла, на которого походил как две капли воды. Его пребывание в армии неуместно и шокирует, считала Фикельмон.
Говорят, император очень страдает, — пишет далее Долли. — Он чересчур чувствителен, чтобы не скорбеть о стольких жертвах — своих верных подданных и бунтовщиках, показавших такую доблесть, что даже русские по праву ими восхищаются. В других обстоятельствах они так же мужественно сражались бы за своего царя! Императрица печальна, потому что слишком женщина. У неё нежное и любящее сердце. Её хорошо приняли в Варшаве, ей там понравилось, она содрогается от проливаемой там крови и сожалеет о всех жертвах.
Ещё одно бедствие — холера!
Между тем на Россию обрушился другой спутник войны — холера. Эпидемия началась летом 1830 г. в Тифлисе, за два месяца добралась до Москвы — на севере и до Оренбурга — на востоке. Долли трепетала и за своих близких, и за несчастный российский народ: Это пагубное следствие войны с Турцией, бесполезной и ничего хорошего не принёсшей, стало ужасным бичом для такой малонаселённой страны. Болезнь быстро распространялась и без разбору косила людей, особенно в истекавшей кровью Польше.
Глубокая и мучительная агония Польши повергла нас в меланхолию… Пролились и ещё прольются потоки крови!