Ещё одно упоминание о нём: Сюлливан весьма оживляет беседу в узком кругу. Он то, что называется любезным кавалером; иногда очень забавен, когда выказывает своё предпочтение Екатерине (сестре Долли. — С. Б.), ибо его чрезмерное самолюбие ни на миг не позволяет ему усомниться, что особа, которую он избрал, может остаться к нему равнодушной.
А вот запись после отъезда Сюлливана из Петербурга (22 августа 1831 г.): Простились с Сюливаном, о ком искренне сожалею. В течение всего года мы виделись с ним ежедневно (подч. мною. — С. Б.). У него такой добрый характер, он такой надёжный человек, что это качество делает его особенно незаменимым другом. Он умён, с ним легко и приятно общаться, у него всегда ровное настроение. Возвращается в Бельгию, потому что его положение бельгийца на службе короля Голландии стало невыносимо. Так что он уезжает к себе домой. И оставляет огромную брешь в нашем кружке.
Сюлливан был знакомым Пушкина. Возможно, первая встреча с Поэтом состоялась в салоне Хитрово, ещё до приезда Долли Фикельмон, а с 1829 г. продолжал с ним видеться в австрийской резиденции. Известно, что Сюлливан сам баловался сочинительством — рифмоплётствовал, пописывал рассказы. На маскараде в январе 1830 г., том самом, где Екатерина Тизенгаузен исполняла написанное для неё Пушкиным стихотворение «Циклоп», Сюлливан прочитал свою юмореску «Волосы Вероники». Он любил беседовать с Пушкиным. Бельгиец, очевидно, докучал Поэту своими разговорами, а возможно, и графоманией. Это явствует из записки Пушкина к Хитрово (дата не указана, но предполагается, что написана после 25 мая 1831 г.): Я сейчас уезжаю в Царское Село и искренне сожалею, что не могу провести у вас вечер. Будь что будет с самолюбием Сюлливана. Вы так находчивы — придумайте что-нибудь такое, что могло бы его успокоить. Всего лучшего, сударыня, и главное — до свиданья.[75]
Досадную черту Сюлливана — пописывать и почитывать свои сочинения — подтверждает пассаж из вышеупомянутого письма Сюлливана к гр. Фикельмон (от 9 апреля 1837 г.): Несколько месяцев тому назад мне вспомнилась небольшая история, которую Пушкин мне рассказал как-то вечером в вашем салоне; я решил развить её и положить в основу новеллы, в которой мог бы запечатлеть некоторые воспоминания о России. Когда-нибудь, любезная графиня, я надеюсь прочитать вам этот маленький роман, если я его закончу, и он составит пару с тем, заглавие которого вы мне дали. Этот же будет назван: «Политика и поэзия» — предмет достаточно широкий, как вы видите[76].
Сюлливан, кажется, не осуществил своего намерения — сочинения его так и не были опубликованы. Упоминаемый уже не раз бельгийский исследователь Жорж Англобер пытался искать его архив и в Австрии, где умер дипломат, и в Бельгии. Ему удалось обнаружить объёмистое дипломатическое досье, фотографии Сюлливана и его семьи. На основе этих материалов Англобер сделал скромное извлечение из них в его память — статью «Бельгийский министр в Вене: граф Альфонс О’Сюлливан де Грасс (1798—1866)»[77]. В ней Англобер рассказал о дальнейшей судьбе дипломата. Некоторые подробности о жизни человека, соприкоснувшегося с Пушкиным, будут интересны и нашим читателям.
В декабре 1833 г. секретарь министерства иностранных дел Бельгии получает назначение в Австрию на должность шарже д’афер. Нужно признать исключительные качества Сюлливана, чтобы понять его ошеломительный успех в отношениях с правительством Австрийской империи и с всесильным государственным канцлером Меттернихом, уважение которого он быстро сумел завоевать, — отмечает Англобер. В 1836 г. Сюлливан получает ранг министра, в следующем году — полномочного министра. Затем карьера его застопорилась на целых 12 лет. И только в 1848 году он назначается на заслуженный и долгожданный пост чрезвычайного и полномочного посла, который занимает до самой смерти. Надо полагать, что этим повышением он был обязан своим мужественным поведением во время революции 1848 г. Невзирая на опасность (в дни уличных боёв между повстанцами и национальной гвардией здание бельгийского посольства обстреливалось), он на свой страх и риск остался в Вене. Почти все иностранные дипломаты покинули город. Правительство Бельгии сочло его пребывание в Австрии нецелесообразным. А посему платило ему в эти месяцы чисто символическое жалованье. Но этот невероятный Сюлливан остался на своём посту. Позднее присоединился к австрийскому двору, укрывавшемуся от беспорядков сначала в Инсбруке, а затем в Оломоуце.
Как сообщает Англобер, Сюлливан обладал ещё одним талантом — он оказался чудесным посредником в улаживании династических браков. Сосватал эрцгерцогиню Марию-Генриетту Австрийскую, дочь эрцгерцога Палатина Венгерского, за герцога де Брабанта — будущего короля Бельгии Леопольда II. В 1857 г. пробовал выдать замуж принцессу Шарлоту бельгийскую за эрцгерцога Максимилиана, впоследствии короля Мексики. За различные заслуги перед правительством он удостаивается титула барона (в 1838), а затем графа (в 1847 г.).
Но и личную жизнь Сюлливан неплохо устроил. 30 октября 1834 г. в Вене он женился на Франсоазе Шварц фон Моренштерн, дочери финансового барона эльзасца Густава Шварца и виконтессы Гупи де Кабек Брюссельской. Этот брак, по мнению Фикельмон, уронил достоинство Сюлливана. В 1835 г. в Вене 4 мая Долли встретилась со своим старым приятелем: В Бадене и в Вене виделась с Сюлливаном, бывшим нашим постоянным посетителем, он женат и счастлив. Он испортил своё положение в венском обществе, заключив брак с некой Шварц, дочерью торговца, но с выгодой для себя; она принесла ему большое состояние, молода и хорошо воспитана. При этом весьма одарена — в любом другом обществе её бы оценили по достоинству. Фикельмон, чуждая сословных предрассудков, не только принимала у себя супругу Сюлливана, но даже подружилась с ней. Эта милая и интеллигентная женщина рано ушла из жизни — она умерла 28 апреля 1848 года. Об этом Долли сообщила сестре в Петербург: Бедная жена нашего друга умерла сегодня утром; при моём возвращении (из Италии) я застала её уже на смертном одре. Могу сказать, что в её лице потеряла дружественную и преданную душу и всем сердцем скорблю о ней. Она оставила трёх малолетних детей, которым была нежной и заботливой матерью. От этого брака родилось пятеро детей, двое умерли в раннем возрасте. Сюлливан сам воспитывал трёх сыновей. Сын Шарль унаследовал графский титул и профессию отца — в ранге секретаря служил в бельгийском посольстве в Австрии. Второй сын, Артур, стал управляющим страхового общества «Анкер». Третий сын, Александр, умер в восемнадцатилетнем возрасте.
И последний, весьма любопытный штрих его биографии — волею судеб в Вене Сюлливан встретился с Геккереном, своим бывшим шефом в Петербурге и нынешним послом Голландии в Австрии. К удивлению многих, прежние противники подружились. Пронырливый Геккерен сумел втереться в доверие к новому министру иностранных дел Австрии, бывшему послу в Петербурге графу Булю. Петербург, Россия, возможно, и ностальгические воспоминания о ней — объединили эту троицу. Под покровительством Буля Геккерен и Сюлливан, поднаторевший не без влияния тестя в финансовых аферах, создают в 1858 г. существующее и по сей день акционерное общество «Анкер» — австрийский филиал международного ипотечного картеля. Весьма успешное содружество двух дипломатов приносило огромные доходы. Это было, как заметил Англобер, не очень-то почтенное занятие для полномочного министра королевского двора.
Сюлливан умер 68-ми лет, страдая многими недугами. В числе прочего сильной глухотой. Беспощадный молох наживы превратил «политику и поэзию» в «политику и финансы». Страсть к земным благам уничтожила поэтические струнки его натуры. Вероятно, поэтому его литературные замыслы остались неосуществлёнными. Об этом можно только сожалеть — погублена душа, а вместе с ней и автор, который собирался переложить в новеллу пушкинскую историю.
Красавиц много в Петербурге
Долли ещё не раз будет описывать в дневнике поэтическую красоту Натальи Николаевны Пушкиной: Это такой образ, перед которым можно оставаться часами, как перед совершенным творением Создателя. Но восхищаясь её внешностью, она была невысокого мнения об уме красавицы: Всё же она недостаточно умна, и у неё как будто нет воображения. Иногда Фикельмон приглашала Наталью Николаевну вместе с Пушкиным к себе на званые обеды и ужины[78], но никогда одну на свои дружеские вечера. Натали не стала её приятельницей. Как и довольно неудобные для её кружка жёны друзей графини — княгиня Вера Вяземская, графини Луиза Карловна Виельгорская и Анна Андреевна Блудова. Наталья Николаевна была сдержанной, неразговорчивой, не умела — не из-за отсутствия ума, а от застенчивости — вести беседу, красиво излагать мысли. Для Долли же это качество было в числе непременных достоинств человека. Впрочем, все записи Фикельмон, относящиеся к Пушкину и его жене, давно уже известны в пушкинистике, и я не буду их повторять.
Гораздо меньше сохранилось сведений о других музах Поэта. Пестрящий описанием светских красавиц дневник Фикельмон поможет восполнить этот пробел.
Я уже говорила, что записки графини опровергают миф о её романе с Пушкиным. Очень важно и свидетельство П. А. Вяземского: Пушкин, такой аристократ в любви, не был влюблён в графиню. При этом с присущим ему сарказмом Пётр Андреевич замечает: Или боялся он inseste[79] и ревности между матерью и дочерью? — письмо к жене от 26 апреля 1830 г.
Будь по-иному, вряд ли бы Долли так бесстрастно фиксировала флирты Пушкина с другими женщинами: