Графиня Пушкина в этом году красива; она сверкает новым блеском благодаря почитанию Пушкина-поэта. Эта запись Фикельмон 8 ноября 1832 г. уточняет наконец период увлечения Поэта Марией Александровной Мусиной-Пушкиной.
Кокетливая старшая сестра Урусовой давно волновала Пушкина. Вначале он издали, не смея приблизиться, восхищался ею. Исследователи считают, что появившейся в 1828 г. в Петербурге после поездки в Италии графине Мусиной-Пушкиной Поэт посвятил стихотворение «Кто знает край, где небо блещет».
Так давно решено, ещё в прошлом веке, первым биографом Пушкина Анненковым: стихи навеяны прихотью красавицы Мусиной-Пушкиной, которая после возвращения в столицу из путешествия капризничала и раз спросила себе клюкву в большом собрании. Пушкин хотел написать стихи на эту прихоть и начал описанием Италии: «Кто знает край…». Но клюква, как противуположность, была или забыта, или брошена. Основанием для такого заключения послужил эпиграф к стихотворению: По клюкву, по клюкву, / По ягоду, по клюкву… — строчки из известной в то время прибаутки.
Весьма наивное объяснение! Но с тех пор эта нелепая версия кочует по пушкинистике. И никто до сей поры не потрудился её опровергнуть. Нелепость — не в атрибуции адресатки послания, а в объяснении повода для вдохновения. Пока согласимся с тем, что оно действительно посвящено Марии Александровне, что, по мысли комментаторов, подтверждается и самим Поэтом — пиши Марию нам другую. А имя героини стихотворного послания — Людмила — это вроде бы для отвода глаз.
Скажите мне: какой певец,
Горя восторгом умилённым,
Чья кисть, чей пламенный резец
Предаст потомкам изумлённым
Её небесные черты?
Где ты, ваятель безымянный
Богини вечной красоты?
И ты, харитою венчанный,
Ты, вдохновенный Рафаэль?
Забудь еврейку молодую,
Младенца-бога колыбель,
Постигни прелесть неземную,
Постигни радость в небесах,
Пиши Марию нам другую,
С другим младенцем на руках.
Вынужденное отступление — про клюкву-ягоду и литературную клюкву
Исследователей озадачивало имя воспеваемой красавицы — Людмила. Поэт подбирал и другие имена — Рогнеда, Лоила. Они на полях черновика. Но остановился на Людмиле. Начнём с того, что у Пушкина нет случайных вещей — начал, забыл, бросил. Можно предположить, что стихотворение — отрывок из задуманной, но не завершённой поэмы. В этом убеждает и особый, напевный её слог.
Волшебный край, волшебный край,
Страна высоких вдохновений,
Людмила зрит твой древний рай,
Твои пророческие сени.
На берегу роскошных вод
Порою карнавальных оргий
Кругом её кипит народ;
Её приветствуют восторги.
Людмила северной красой,
Всё вместе — томной и живой,
Сынов Авзонии пленяет
И поневоле увлекает
Их пёстры волны за собой.
В творчестве Поэта есть стихотворение «К**», датируемое 1826 г., которое по содержанию близко к вышеприведённому.
Ты, богоматерь, нет сомненья,
Не та, которая красой
Пленила только дух святой,
Мила ты всем без исключенья;
Не та, которая Христа
Родила, не спросясь супруга.
Есть бог другой земного круга —
Ему послушна красота,
Он бог Парни, Тибулла, Мура,
Им мучусь, им утешен я.
Он весь в тебя — ты мать Амура,
Ты богородица моя.
Богоматерь, Мадонна — один и тот же образ в двух стихотворных посланиях — «Кто знает край, где небо блещет» и «К**». Если согласиться с версией, что первое посвящено Мусиной-Пушкиной, вполне возможно, и второе — тоже ей. Заглядываю в спасительный справочник Л. А. Черейского. 19 апреля 1825 года Мария Александровна родила первого сына Алексея. Пофантазируем далее. Летом — осенью 1826 г. она гостила с полуторагодовалым ребёнком у своих родителей Урусовых в Москве. Был и другой повод — коронация Николая. Это событие привлекло в Москву аристократов не только из Петербурга и других городов России, но, как далее убедимся, даже тех, кто в это время странствовал за границей. Здесь возвратившийся из ссылки Поэт мог увидеть свою богородицу с прекрасным, как Амур, сыном, очень похожим на мать. Но всё-таки почему Мария (если действительно это была Мусина-Пушкина) названа Людмилой?
Вновь просматриваю стихотворения Пушкина этого периода. Ищу след увлечения женщиной — при этом замужней, с чертами Мадонны, Богородицы. Внимание привлекает датируемое 1824 г. стихотворение «Т. — прав, когда так верно вас сравнил он с радугой живою…» В комментариях к нему указано: Т. — вероятно, поэт В. И. Туманский. Впрочем, стихотворение его, где было бы сравнение с радугой, неизвестно.
Пушкин отвечал какому-то поэту с инициалом «Т», воспевшему ту же самую женщину.
Первое, что приходит на ум, — Фёдор Толстой. Тем более у Пушкина есть стихотворение «Ответ Ф. Т.***» 1826 года, первоначально обозначенное самим Пушкиным первой строкой — «Нет, не черкешенка она».
Пушкин вновь сравнивал прелести северной красавицы с красотой восточных женщин. Вряд ли это случайное совпадение. Уже подмечено — если какая-то мысль навязчиво преследовала Поэта, он непрестанно повторял её в стихах, прозе, письмах. Это был период, когда в творчестве Пушкина произошёл перелом. Позади — подражание Байрону, Муру, Парни. Кончается ученический, подготовительный период. Пушкин обращается к русской истории, к русской теме. Он вступает на тропу, приведшую его к званию национального поэта. Нашёл свои идеалы в родной земле, по выражению Достоевского.
Трагедия моя идёт, и думаю к зиме её кончить. Читаю только Карамзина да летописи. Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! Какая жизнь! — писал Пушкин Жуковскому 17 августа 1825 г. В это время он творил «Бориса Годунова». Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории.[80]
Одна из граней величия Пушкина в том, что он учит, будоражит мысль, воспитывает. Его раздумья о жизни — прекрасные уроки нравственности: Ошибаться и усовершенствовать суждения свои сродно мыслящему созданию. Бескорыстное признание в оном требует душевной силы. Это строки из его письма А. Бестужеву от 24 марта 1825 г. А вот пример, как сам Поэт совершенствовал собственные взгляды.
О «Руслане и Людмиле»: Никто не заметил даже (Пушкин имеет в виду критиков), что она холодна. О ней же в письме А. Бестужеву: Ты пеняешь меня за то, что я не печатаюсь, — надоела мне печать — опечатками, критиками, защищениями etc… однако поэмы мои скоро выйдут. И они мне надоели: Руслан — молокосос, Пленник — зелен — и пред поэзией кавказской природы поэма моя — голиковская проза.[81]
Но вернёмся к Фёдору Толстому. Среди знакомых Пушкина было два человека с таким именем. Один из них — Фёдор Иванович (Американец), авантюрист, бретёр, карточный игрок, тот самый, кто отправился в кругосветное путешествие с Крузенштерном и был высажен за непотребное поведение на Алеутских островах. Он вернулся в Россию и забавлял общество мюнхгаузеновскими байками о своих приключениях. Известен от также и тем, что распустил мерзкий слух — Пушкина выпороли в тайной полиции. О клевете Поэт узнал в Кишинёве. В ярости поклялся вызвать Толстого на дуэль при первой же встрече с ним. А пока ответил клеветнику эпиграммой «В жизни мрачной и презренной». Обиды не забыл. И как только приехал в Москву из Михайловского, первым делом (ещё 8 сентября 1826) послал Толстому через С. А. Соболевского вызов на дуэль. Друзья примирили противников. Пушкин умел прощать. Приятельство возобновилось. Во время наездов в Москву Поэт частенько кутил в компании Ф. И. Толстого. А через три года Американец даже выступал в роли свата к Гончаровой.
Пушкин был в дружеских отношениях и с другим Толстым — графом Фёдором Петровичем, скульптором, знаменитым медальером, живописцем, рисовальщиком, создателем целой серии силуэтов, с 1828 г. вице-президентом Академии художеств. Но возникает вопрос: какое отношение мог иметь Фёдор Петрович к стихотворению «Нет, не черкешенка она…»? Ведь первый хоть рифмоплётствовал, писал эпиграммы. И, возможно, какие-нибудь его вирши могли стать поводом для ответа Пушкина.
В моей домашней библиотеке хранится замечательная книжка Льва Пичурина «Толстого кистью чудотворной» — о Фёдоре Петровиче. Сняла с полки, полистала. И сразу же нашла то, от чего разыгралось воображение, — Ф. П. Толстой иллюстрировал поэму Ипполита Богдановича «Душенька». Богданович переложил мифологический сюжет о любви Амура и Психеи в русскую сказку и населил её типично русскими былинными персонажами — змеем-горынычем, щукой, красной девицей Душенькой — так автор перевёл по-русски имя Психея («психе» — душа). «Душенька» обворожила современников. Пушкин назвал её прелестным произведением. И ответил Богдановичу «Русланом и Людмилой». Его поэма затмила «Душеньку» во всех отношениях. И даже более удачным, из недр языка вытянутым, переводом имени Психея — Людмила — милая людям. В нём отражён исконно русский смысл понятия «душа моя». И в сто крат поэтичнее. Поэт не очень скромно похвалил себя:
Наш Богданович милую поэму написал,
Но Пушкина стихи её убили;
К ней граф Толстой рисунки начертал,
И «Душеньку» рисунки воскресили.
А коли так, почему бы, подумал Пушкин, Фёдору Толстому тоже не сделать рисунки и к его «Руслану и Людмиле»? Эта мысль не давала покоя. 15 марта 1825 г. Пушкин написал из Михайловского в Москву общее письмо Льву Александровичу и П. А. Плетнёву. Давал наказы