Пушкина к нему от 27 октября 1819 г. — панибратское, полное мужских фривольностей. Мансуров в это время служил штабс-капитаном л.-гв. Драгунского пачка под Новгородом в военных поселениях. Поговори мне о себе — о военных поселениях, — писал ему Пушкин. — Это всё мне нужно — потому что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм. Прощай, лапочка. Всё это дает возможность предположить, что Пушкин ещё до ссылки на юг мог познакомиться с Голицыной в Петербурге. Мог, но это ещё не значит, что был. А следовательно нельзя категорично утверждать, что ей посвящено его стихотворение «Т. — прав, когда так верно вас…». Что же касается Тютчева, его увлечение Голицыной подтверждено. И она, пожалуй, одна из самых подходящих адресаток тютчевских мадригалов.
Но всё-таки рассмотрим и других возможных кандидаток. После возвращения из ссылки в Москву Пушкин был очарован сразу несколькими московскими красавицами — С. Ф. Пушкиной, Елизаветой Петровной Лобановой-Ростовской (урождённой Киндяковой) — племянницей поэтессы К. А. Тимашевой, самой Тимашевой и Александрой Римской-Корсаковой, дочерью знаменитой Марьи Ивановны (о ней я рассказывала в главе «Тайная супруга Дантеса»). О Софье Фёдоровне Пушкиной, к которой Поэт на скорую руку неудачно посватался, уже говорилось выше. После всепрощения царя Пушкин в первых числах ноября 1826 г. уезжает в Михайловское — собрать багаж, привести в порядок дела. Оттуда в письме (от 9 ноября) вопрошает Вяземского, воспевшего Запретную розу: Что наши? Что Запретная Роза? что Тимашева? К Лобановой-Ростовской относятся две строки в стихотворении Пушкина «К. А. Тимашевой»: Соперницы запретной розы / Блажен бессмертный идеал…
Елизавета Петровна (1805—1854) была очень несчастна в браке с трижды «обером» — обер-прокурором VI департамента, обер-гофмейстером, обер-егермейстером, злым и глупым человеком, по выражению А. О. Смирновой, — Иваном Александровичем Лобановым-Ростовским. Она вышла за него замуж в феврале 1824 г. Супруг был старше её на 16 лет. Но не возраст, не глупость и злой характер были причиной семейных неладов. Предоставлю слово охотнику до светских сплетен П. А. Вяземскому. Лобанов-Ростовский женат на Киндяковой, но… она не замужем, — сообщал светский всезнайка своему приятелю А. И. Тургеневу. Вскоре Лобановы-Ростовские развелись — что подняло всю Белокаменную (Смирнова). В 1828 г. Елизавета Петровна вышла замуж за генерал-майора А. В. Пашкова. Тютчев мог быть знакомым с юной красавицей ещё в Москве — в 1822 году ей было 17 лет. Но совершенно очевидно, Пушкин познакомился с ней только в 1826 г. Следовательно, или стихотворение 1824 года «Т. — прав, когда так верно вас…» относится не к ней. Или же пушкинисты ошиблись в его датировке.
Но вот ещё одна возможная претендентка — Александрина — Нина Римская-Корсакова. Её прелестям отдана дань в строфах седьмой главы «Евгения Онегина»: Как негой грудь её полна! Как томен взор её чудесный! Тютчев, наверное, был вхож в дом Марии Ивановны, знаменитой своими балами и красавицами дочерями — Александриной, Натальей, Софьей. Но фактов, подтверждающих или отрицающих его увлечение одной из них, нет. А без них все домыслы будут продолжением литературной клюквы…
Ну, а как же быть с клюквой, потребованной капризницей на балу? С этим анекдотом, послужившим Анненкову основанием для атрибуции Людмилы? С клюквой-эпиграфом то ли к поэтическому посланию красавице, то ли началом какой-то новой поэмы? Думаю, что и на этот вопрос можно дать ответ. У Пушкина было чуткое ухо к народному языку. В русской рубашке навыпуск хаживал он по псковским и новгородским ярмаркам, беседовал с мужиками и бабами, записывал народные песни, прибаутки, загадки. Свою тетрадь с записями песен Псковской губернии потом подарил П. В. Киреевскому для его сборника «Собрание народных песен». Как известно, Пушкин был большим любителем клюквы и морошки. На смертном одре он попросил морошки, и Наталья Николаевна кормила его ягодой с ложечки — ел он с большим аппетитом и то и дело восклицал: Ах, как это хорошо! В неописуемый восторг приводила его фантазия клюковниц и клюковников — продавцов клюквы. Ходили — клюковничали они по улицам города, выкликивали под окнами домов свои витиеватые прибаутки:
По ягоду, подснежную крупну, по свежую, манежную, холодною, студёною, ядрёную, по владимирску клюкву! Эква клюква бабашка, брали Наташки, брали, побирали, с кочки на кочку ступали, лапотки потоптали, саяны ободрали, в Москву-реку покидали; Москва-река не принимает, ко бережку прижимает, ко бережку-бережку, ко зелёному лужку! Приехала клюква из Питера в Москву, к каменному мосту, в Москву на площадку! По ягоду по клюкву, по хорошу, крупну! Я из города Мурома, я барина бурого, я из города Ростова, я барина Толстова! По ягоду по клюкву, подснежную, по крупну! Я из города Можая, продаю, уважаю, ягодки девки брали, с кочки на кочку скакали…[90] И причитали так — до бесконечности.
«Клюква», Людмила — не рафаэлевская Мадонна, а русская Богородица, аллегорический призыв к вдохновенному Рафаэлю (читай — к самому себе) писать Марию нам другую с другим младенцем на руках, и, наконец, отточия в конце стихотворного отрывка (что означает незавершённость, последующее продолжение) — все это знаки упорно владевшей тогда Поэтом идеи создать поэму о русской женщине, новую российскую Душеньку. Он начал её писать, но — увы! — не завершил, как не завершил десятки других набросков своих будущих произведений…
…а Мусина одна из них…
Графиня Фикельмон была наслышана о красоте Мусиной-Пушкиной, но при первой встрече не особенно очаровалась её внешностью: Видела мадам Пушкину, красивая, потому что желает быть таковой и потому что кокетство оживляет её. Муж у неё довольно скучный[91], так что от всего сердца можно ей посочувствовать. (Запись 5 июля 1829 г.) Не очень лестно отзывалась о нём и Смирнова: Муж её был обжора и давал обеды. Над чревоугодием графа Мусина-Пушкина иронизировал в своём дневнике и князь Фридрих Лихтенштейн.
Большой бал у Лавалей по случаю свадьбы их дочери с Коссаковским. Было много народу, красивые туалеты. Определённо самые красивые дамы: Завадовская, графиня Витгенштейн, княжна Урусова, княжна Юсупова, графиня Пушкина. <…> У мадам Пушкиной — черты неопределённые, несвежий вид, пятно в одном глазу, непримечательный рост, и всё же красива, очень красива и умеет нравиться. (Запись в дневнике Фикельмон 5 сентября 1829 г.) И ещё о ней: 2 марта 1831 г. — Княжна Урусова и мадам Пушкина — обе очаровательны. 29 февраля 1831 г. — Несколько дней назад чудесный вечер у Пушкиных.[92] У них очень красивый салон — он напоминает итальянские дворцы, но в миниатюре. Мадам Пушкина ещё больше похорошела. Любенский[93] — у неё в ногах, и, так как он довольно долго не обращал на неё особого внимания, сейчас ей это приятно, и его обожание возвращает ей красоту. (16 мая 1832 г.)
Графиня Мусина-Пушкина была из тех женщин, для которых обожание мужчин — жизненный стимул. Восхищение первого Поэта особенно льстило ей. Она навсегда сохранила к нему тёплые чувства. По словам Вяземского, очень скорбела о его смерти. В журнале «Русский архив» (№ 3 за 1900 г.) было опубликовано её письмо к неустановленному лицу, в котором она подробно описала последние дни Поэта.
Мария Александровна овдовела в 1836 г., а в 1838 г. вновь вышла замуж (на сей раз по любви), за князя А. М. Горчакова, лицейского товарища Пушкина. Князь был умён, интересен, однако не богат. Ещё в юности, по окончании Лицея, потомок древнего, знатного, но обедневшего рода решает зарабатывать на жизнь службой (впрочем, к этому поприщу — служению Отечеству — их и готовили в элитном учебном заведении!). Он благородно отказывается от своей доли наследства в пользу четырёх сестёр. В Лицее выделялся своими способностями, блестяще окончил его с золотой медалью. Поступил в Коллегию иностранных дел и успешно зашагал по ступеням дипломатической иерархии. Сначала выполнял специальные поручения на конгрессах Священного союза в Троппау, Лайбахе и Вероне. С 1824 г. — стал секретарём посольства в Лондоне, с 1829 г. — поверенным в делах во Флоренции, с 1832 г. — советником посольства в Вене, с 1841 г. — посланником в Штутгарте, а с 1850 г. — чрезвычайным посланником при Германском союзе во Франкфурте-на-Майне. Карьера завершилась постом министра иностранных дел России и канцлера с венцом светлейшего князя. Был в биографии Горчакова момент, чуть было не погубивший это стремительное восхождение наверх. Смерть Александра I, к несчастью для князя, совпала с его отпуском, который он проводил в Петербурге. Декабристы стали готовиться к восстанию. И. И. Пущин, лицейский товарищ Горчакова, будто бы предложил ему (по версии П. В. Долгорукова) вступить в Северное общество. Князь ответил уклончиво и под предлогом неотложных служебных дел поторопился вернуться в Лондон. Правительству каким-то образом стало известно об этом разговоре. Император Николай, кажется, так никогда и не смог простить дипломату, что, зная о заговоре, не донёс о нём. При назначении князя Горчакова уже в нынешнее царствование, через тридцать лет после 14 декабря министром иностранных дел, — вспоминал П. В. Долгоруков, — достойный друг Незабвенного, разрумяненный Адлерберг-Минин, повторял, вытаращивая свои бессмысленные глаза: «Как можно делать министром человека, знавшего о заговоре 1825 года?»[94]. Верноподданный князь Ливен, посол в Англии, сразу же после разгрома восстания потребовал отзыва Горчакова из Лондона. Князя перевели в Рим первым секретарём.
С лицейским товарищем после нескольких лет разлуки Пушкин встретился летом 1825 года в Лямоново, псковской вотчине дяди Горчакова А. М. Пещурова. Ему первому Пушкин читал отрывки из почти завершённого «Бориса Годунова». Горчаков слушал снисходительно, делал замечания, убеждал Поэта внести исправления. Пушкин не внял советам князя. Они виделись ещё раз в Петербурге в 1833 г. Но чёрная лямоновская кошка навсегда разделила дороги бывших приятелей. Трещинка в их отношениях появилась ещё в Лицее. Поводом была фривольная пушкинская поэма 1814 года «Монах». Горчако