иков.
Большинство из них вращались в орбите Поэта. Но вот одна загадка — на полотне нет очевидной свидетельницы парада Долли Фикельмон. Нет и её сестры — хорошенькой фрейлины императрицы Екатерины Тизенгаузен. Отсутствует и их мать Елизавета Михайловна — дочь прославленного полководца Кутузова и сама в прошлом фрейлина императрицы Марии Фёдоровны — жены Павла I. А вместе с тем муж Дарьи Фёдоровны граф Фикельмон изображён на полотне, позади Николая I, гарцующим на белой лошади в форме генерала австрийской армии. Я пыталась понять, почему столь важная дама — жена австрийского посла, близкая приятельница самой императрицы, одна из красавиц Петербурга, не попала на этот рукотворный парад светской суеты. Искала её лик среди толпы прелестниц. И почти была уверена, что нашла ещё одно изображение Долли…
Взглянем на картину. В центре — император на кауром жеребце в сопровождении всадников — своей свиты. Под треугольным пространством, разделяющим свиту и гвардию, в левой группе персонажей, в той её части, что замыкает правый угол треугольника, видим двух молодых женщин. Одна из них — поистине прекрасна. Она представлена в профиль, гордо вскинутая голова, величественная осанка, тонкая талия, взор устремлён вдаль через толпу, будто пытается рассмотреть стоящих поодаль Пушкина, Жуковского, Гнедича и Крылова. Из-за её спины выглядывает хорошенькая девушка. Она не очень похожа лицом на первую, но сразу же возникает ощущение, что они сёстры. Ни в одном альбоме, воспроизводящем репродукцию «Парада на Царицыном лугу» (старое название Марсова поля), не публиковался список персонажей с полотна. Кто она, эта прелестная дама, — я не знала, но почти была убеждена, что это Долли. Незнакомка напоминала Фикельмон с известных её портретов. А профиль с чуть заметной горбинкой — ну точь-в-точь что на рисунке Пушкина!
Подтвердить мою догадку мог только список изображённых, если он вообще существовал. Решила ехать в Петербург, чтоб увидеть оригинал картины в Царскосельском лицее[10]. Это было первым пунктом программы моей поездки. Эврика! Существовал не только список, но и так называемые прориси, выполненные самим Чернецовым. В петербургском музее Пушкина мне показали оригиналы прорисей, некогда хранившиеся в откидной нижней раме картины, а теперь упрятанные и от посетителей и от сотрудников Лицейского музея. Упрятаны напрочь, в запасники, и выдаются исследователям по специальному разрешению директора. Парадоксальный факт — экскурсоводы нового поколения, рассказывая экскурсантам о картине, не знают, кто изображён на ней. Мне было досадно, что столько времени я потеряла на поиски. Ответ на свой вопрос могла бы найти в статье Г. Лебедева «Пушкин и его современники на картине Г. Чернецова „Парад на Царицыном лугу“». А в ней воспроизведены прориси с фрагментами картины и список персонажей с краткими сведениями о них. Если б раньше знать о её существовании! Но статья опубликована шестьдесят лет назад в журнале «Искусство», № 2 за 1937 г. и с тех пор не переиздавалась. Журнал — библиографическая редкость даже в России — не числится в сводном каталоге библиотек Болгарии.
Под бдительным оком сотрудницы петербургского музея Пушкина изучаю списки и наброски Чернецова. Увы! — графини Фикельмон нет среди персонажей. Та красавица, которую я принимала за Долли, значилась Марией Фёдоровной Опочининой, другая, рядом с ней, — её сестрой Александрой — обе фрейлины императрицы. Они были дочерями Дарьи Михайловны — сестры Елизаветы Михайловны Хитрово, и, стало быть, приходились двоюродными сёстрами Дарье Фёдоровне. Не хочу верить очевидному. Для сомнения у меня имеются серьёзные основания — Мария Опочинина стала выезжать в свет летом 1834 года. В то время девушек вывозили в общество после шестнадцати лет. Следовательно, в 1831 году она была ещё ребенком — ей было не более тринадцати. Поищем подтверждение в дневнике их кузины. Мне повезло — Долли точно называет её возраст.
6 апреля 1831 года: Снова в нашей семье довольно серьёзная болезнь — у Мими Опочининой; сначала — воспаление печени, а сейчас, говорят, каверна в лёгких. Ей тринадцать с половиной лет и у неё прелестное лицоI
А через три года Долли рассказывает о её первом выезде в свет:
25 июля 1834 года: Мими Опочинина появилась в светском обществе и пожинала успех. У неё свежее и красивое лицо, но непримечательная фигура. Существует целое поколение мелких женщин.
Всё сходится — летом 1834 г. Марии Опочининой было шестнадцать с половиной лет. Следовательно, годы её жизни (1812—1863) в справке Г. Лебедева указаны неправильно. На полотне же изображена молодая дама лет двадцати—двадцати двух, уже знающая цену своим прелестям, уже изощрённая в светском этикете и очень уверенная в себе.
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал.
А как с Александриной — соответствует ли её возраст указанным в списке Лебедева годам её жизни — 1814—1868? И опять нахожу подтверждение в дневнике Фикельмон.
9 декабря 1831 года: Двор дал большой бал, в Белом зале, поистине императорский праздник, великолепный, грандиозный, но не очень занимательный, как все официальные торжества… Александрина Опочинина появилась впервые в обществе. Она мила, хорошо сложена, остроумна и, я уверена, будет иметь успех.
Относительно возраста Александрины Лебедев не ошибся, но Мария оказалась не старше, а моложе сестры на четыре года. И всё же кто та с хорошеньким, лукавым личиком девушка рядом с предполагаемой Долли — Александрина или Екатерина Тизенгаузен? Уж очень она похожа на очаровательную сестру Дарьи Фёдоровны с неаполитанской акварели А. Брюллова. Похожа и на ту с предполагаемого портрета Карла Брюллова, что видели в венецианском дворце Клари-Альдрингена журналисты Глушакова и Бочаров. А также на молодую женщину с картины А. Ладюрнера «Развод караула у Зимнего дворца», о которой пойдёт речь дальше. Пока же изображённые на картине Чернецова по-прежнему считаются Александриной и Марией Опочининой. Но может, когда-нибудь исследователи найдут неопровержимые доказательства, что художник нарисовал не сестёр Опочининых, а их кузин — Долли и Екатерину.
Пытаюсь выяснить, когда и кто выполнил абрисы фигур и надписи к ним. Нынешние пушкинисты не сомневаются — это сделал Чернецов. Но так ли это было на самом деле? Никаких подтверждений тому не сохранилось. А может, кто-то другой значительно позже, когда художник уже умер[11] и стало забываться, кто есть кто на этой картине, по указанию из дворца нарисовал наброски и попытался восстановить имена изображённых? В глаза сразу же бросается разница с оригиналом: непохожесть лиц, неуклюжесть абрисов, словно фигуры выполнены другой, неумелой рукой любителя. Всё это не вяжется с представлением о Чернецове, умевшем легко добиваться сходства с моделью. Ещё непонятнее история с калькой, хранившейся в раме картины. На ней лишь бюстовое и совсем уж схематичное изображение персонажей. Юная прелестная дама, напоминающая Долли, превратилась в безобразную длинноносую пожилую женщину. Подписи внизу сделаны иным, не тем, что над прорисями, почерком. Даже не будучи графологом, определённо можно заявить: писавший явно не учился каллиграфии, буквы не связаны, корявы — так не писали в XIX веке, это не очень интеллигентный почерк послереволюционного периода. Автор ошибался, зачёркивал написанное, вставлял другие имена. Я почти убеждена: персонажи атрибутировались спустя много лет после создания картины. И в самом деле, зачем нужны были расшифровки в тридцатых годах, когда все изображённые хорошо знали друг друга? А если так, то уехавшую за границу и забытую в России Долли Фикельмон позднее вполне можно было принять за напоминавшую её чертами Марию Опочинину. Кузины из кутузовского рода в самом деле были похожи друг на друга. Сильные гены их деда проявились даже в чертах его правнучки Элизалекс Фикельмон-Клари.
Но что стоит убеждение, не подкреплённое фактами?! Их необходимо найти! За справкой обращаюсь к рекомендованному мне знатоку иконографии, сотруднику Русского музея Косолапову Борису Анатольевичу. Нет, он ничего не знал об истории набросков. Звоню Вадиму Петровичу Старку, крупному специалисту по портретам XVIII—XIX веков. И он не смог ответить на мой вопрос. Консультируюсь с известным искусствоведом И. Б. Чижовой. Она иронично снисходительна к моей настырности новоявленной пушкинистки. Итог нашей беседы всё тот же. Остаётся последняя надежда — Граната Иустиновна Назарова. Редко можно теперь встретить в людях столь интеллигентную доброжелательность, которую излучала эта женщина. Всю жизнь посвятила пушкинистике, занималась исследованием «Парада на Царицыном лугу». Внимательно выслушала меня, посочувствовала, своей душевностью, словно бальзамом, согрела мне душу, но также не добавила ничего нового. Она подарила мне свою статью «Из семейного архива Нащокиных» и сопроводила её трогательной надписью с пожеланием успехов в моих поисках. А они пока безрезультатны. И единственные мои аргументы — логика и интуиция, а они, как известно, в судебной защите порой оказываются сильнее фактов! — позволяют мне считать очаровательную незнакомку на картине Дарьей Фёдоровной Фикельмон.
Весь пушкинский Петербург Чернецова — прекрасная иллюстрация к записям её дневника. Я ещё не раз буду возвращаться к картине. И лелею сумасшедшую мечту — найти вот такого же безумно влюблённого в Поэта мецената и к 200-летнему юбилею Пушкина издать альбом с цветной «раскадровкой» всех персонажей «Парада на Царицыном лугу».
От ума ли горе? — автопортрет Долли
Прекрасная, счастливая посланница — таковой она представлялась всем, кто пытался воссоздать её облик. Женщина, неистребимо властно вошедшая в биографию Поэта и занявшая в ней такое прочное место, какое, пожалуй, не принадлежит ни одной из тех, кого он любил, кому посвящал свои от страсти трепещущие, как струны гитары, стихи. При всём том ей, Долли, — ни одного посвящения. Их навечно связали другие, высшие узы человеческой близости — духовного родства душ. Возможно, кому-нибудь это утверждение покажется чрезмерным. Ведь так мало осталось фактических свиде