осредственная и весёлая. — Запись 7 июля 1833 г.
В суматохе непрерывных балов, раутов, оживлённой светской жизни Долли не отметила в дневнике день своего приёма. А на нём произошло весьма любопытное событие, связанное с Пушкиным. Об этом сообщает Вяземский в письме к жене от 25 июля.
Вчера вечер у Фикельмон вместо пятницы, потому что в субботу большой парад на заключение в Красном Селе. Вчера было довольно вяло. Один Пушкин palpitoit de l'interet du moment[160], краснея взглядывал на Крюднершу и несколько увиваясь вокруг неё.
Для Пушкина это даром не прошло. Наталья Николаевна, как всякая красавица, приходила в негодование, когда муж в её присутствии обращал внимание на других красивых женщин. Возмущённая его «увиванием» вокруг Крюднер, она демонстративно уехала домой. Пушкин спохватился и вдогонку за ней. Он застал Натали в спальне — она стояла перед трюмо и снимала с себя украшения.
— Что с тобой? Почему уехала без меня? — прикидываясь удивлённым, спросил Пушкин.
Вместо ответа Наталья Николаевна залепила ему увесистую пощёчину. Пушкин расхохотался. Он радовался, как ребёнок, что жена ревнует его. На другой день с гордостью рассказывал всем подряд об устроенной ему Натали сцене ревности.
Петербургские мужчины захлёбывались от восторга перед прелестями обворожительной немки. Вяземский — вечный поклонник красоты — писал А. И. Тургеневу:
У нас здесь мюнхенская красавица Крюднерша. Она очень мила, жива и красива, но что-то слишком белокура лицом, духом, разговором и кокетством; всё это молочного цвета и вкуса.
И вновь о ней в письме к жене после вечера у Бобринских:
Была тут приезжая Саксонка, очень мила, молода, бела, стыдлива. Я обещал Люцероде[161]сказать тебе, что он её не казал людям из ревности, а выпустил в свет только перед самым её отъездом.
29 июля Вяземский сообщает Вере Фёдоровне, что Пушкин отбывает в дальний путь, сперва к себе в деревню, там в Казань и в Оренбург. Очарованный Амалией, князь не смог и на сей раз удержаться, чтоб не выложить терпеливой и мудро не ревнивой княгине свои последние впечатления о красавице:
Вчера Крюднерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Вьелгорским немецкие штучки. Голос её очень хорош[162].
В начале сентября Амалия и оба Лерхенфельды — посланник с матерью — вернулись в Баварию.
О них многие горюют, особенно оплакивает их отъезд Марцелин, совсем обезумевший от любви к Крюднер. Всё же его мне не так жаль, несмотря на его нынешнее отчаяние, чем её, даже если она совсем немножко была тронута его чувством! Что касается меня, я до глубины сердца огорчена расставанием с ней; она, прежде всего, была прекрасным украшением нашего общества, кроме того, очень добра, непосредственна — совершенно бесценное качество в этой стране — и непретенциозна, — записала Фикельмон 4 сентября 1833 г.
В 1835 г. супруги Фикельмон более чем на полгода уезжают в Австрию. В отпуск, но главное — для подготовки австрийского двора к прибытию русского императора. В конце сентября этого года в Чехию для закладки памятника под Кульмом приехали три императора бывшего Священного союза — Николай I, прусский кайзер Фридрих-Вильгельм III и австрийский Фердинанд. Здесь в 1813 году союзнические войска под командованием Барклая-де-Толли разгромили французский корпус генерала Д. Вандама. Вот как описывает это торжество Фикельмон:
29-го (сентября) мы отбыли в Кульм. Три государя заложили первый камень памятника, который будет сооружён в честь русской гвардии в память о славной победе под Кульмом. Император Николай пригласил шесть гренадеров — участников в этой битве. Их поставили вокруг обозначенного для памятника места, и эти добрые люди плакали. Король Пруссии, принявший 22 года назад, точно в день сегодняшнего торжества, решение, которое обеспечило победу, тоже был глубоко взволнован. Его вид растрогал всех присутствовавших. После церемонии освящения выстроенные на площади в каре войска дали трёхкратный залп. Одновременно далёким эхом раскатился выстрел орудия, расположенного возле прусского и австрийского памятников. Это был салют от мёртвых для живых!
Баронесса Крюднер также приехала в Чехию из Мюнхена.
Я встретилась с Клазин и её дочерьми, с графиней Лерхенфельд и Амалией Крюднер, которая приехала повидаться с русской императрицей. Она по-прежнему хороша, как ангел, простая и естественная, — записала Фикельмон 3 октября 1835 г.
Вскоре граф Лерхенфельд получил постоянное назначение посланником в Петербург. Вероятно, не без содействия русской императрицы. Для Амалии это стало поводом для частых наездов в русскую столицу. На беду Александре Фёдоровне — именно в ту пору император стал оказывать высочайшее внимание мюнхенской красавице.
Воспоминания А. О. Смирновой о зиме 1838 г.:
В Аничковом дворце танцевали всякую неделю в белой гостиной; не приглашалось более ста человек. Государь занимался в особенности бар. Крюднер, но кокетствовал, как молоденькая бабёнка, со всеми и радовался соперничеством Бутурлиной и Крюднер. Я была свободна как птица и смотрела на все эти проделки как на театральное представление, не подозревая, что тут развивалось драматическое чувство зависти, ненависти, неудовлетворённой страсти, которая не переступала границ единственно оттого, что было сознание неискренности государя. Он ещё тогда так любил свою жену, что пересказывал ей все разговоры с дамами, которых обнадёживал и словами, и взглядами, не всегда прилично красноречивыми. Однажды в конце бала, когда пара за парой быстро и весело скользили в мазурке, усталые, мы присели в уголке за камином с бар. Крюднер; она была в белом платье, зелёные листья обвивали её белокурые локоны; она была блистательно хороша, но не весела. Наискось в дверях стоял царь с Е. М. Бутурлиной, которая беспечной своей весёлостью, более чем красотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она отворачивалась, играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных своих жемчугов; потом, по своей привычке, складывала, протягивая, свои руки — словом, была в весьма большом malà son aise.[163] Я сказала т-те Krudener: «Vous avez soupè, mais aujourd'hui les derniers honneurs sont pour elle». — «C'est un homme étrange, — dit elle, — il faut pourtant que ces choses ayent un résultat, avec lui il n'y a point de fin, il n'en a pas le courage, il attache une singulière idée à la fidélité. Tous ces manèges avec elle ne prouvent rien».[164]
Всю эту зиму он ужинал между Крюднер и Mary Пашковой, которой эта роль вовсе не нравилась. Обыкновенно в уголке, в длинной зале, где гора, ставили стол на четыре прибора; Орлов и Адлерберг садились с ними. После покойный Бенкендорф заступил место Адлерберга, а потом и место государя при Крюднерше. Государь нынешнюю зиму мне сказал: «Я уступил после своё место другому» — и говорил о ней с неудовольствием, жаловался на её неблагодарность и ненавистное чувство к России[165].
Была ли искренна со Смирновой скрытная и весьма хитрая немка, когда ей признавалась, что у царя на это нет мужества и он придаёт огромное значение верности? В мемуарах Александра Осиповна идеализирует личность Николая. Пригретая, обласканная их величествами, она не беспристрастна была к ним обоим. Так что нельзя особенно доверять её словам о верности императора супруге. Причина драматического чувства зависти, ненависти, неудовлетворённой страсти была в ином. При всей своей разнузданности царь, вероятно, не мог допустить кровосмешения. Он не переступил границ не из-за отсутствия мужества или чрезмерной верности супруге, а оттого, что Амалия была сводной сестрой императрицы.
В 1852 г. скончался барон Крюднер. Сорокадвухлетняя вдова снова вскоре вышла замуж, за графа Н. В. Адлерберга, сына вышеупомянутого В. Ф. Адлерберга — начальника Военно-походной канцелярии. Будущий свёкор Амалии после смерти в 1852 году министра двора и уделов П. Волконского занял его место. Это обстоятельство оказалось весьма немаловажным для выбора второго супруга всё ещё не поблекшей красавицей. У нового мужа были и свои преимущества — генерал-адъютант, военный губернатор Симферополя. Этот брак для Амалии оказался более удачным во всех отношениях — от титула, именитости, чинов, особой благосклонности двора ко всей семье Адлербергов до возраста второго супруга — он был моложе её на 9 лет. Карьера молодого Адлерберга после женитьбы на Крюднер стремительно пошла вверх. Привыкшая блистать в дипломатических салонах, Крюднер выторговала для мужа должность в русском посольстве в Берлине. В 1857 году через вдовствующую императрицу и нового императора Александра II она стала добиваться назначения его послом в Дрезден. Но всесильный министр иностранных дел и канцлер А. М. Горчаков воспротивился желанию двора. Честолюбие Крюднер-Адлерберг было удовлетворено более выгодной синекурой — она стала генерал-губернаторшей Великого княжества Финляндского.
В экспозиции теплицского дворца находится копия знаменитого портрета Амалии Крюднер кисти А. Флайшмана. Того самого, что я видела в мюнхенской галерее красавиц. Как он оказался в замке Клари-Альдрингенов, мне неизвестно. Возможно, портрет был присовокуплён к собранию «Пушкинских друзей в Теплице» позднее из какого-нибудь чешского замка. Но вполне вероятно, что его получила в подарок от Амалии поклонница её красоты графиня Фикельмон. Как бы то ни было, портрет красавицы уместен среди изображений тех, кто разными путями вошёл в жизнь Поэта.
Амалия Крюднер по праву занимает в ней своё место. Известное стихотворение Пушкина 1832 г. «К **» — «Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…» — посвящено не ей. Но разве не мог сказать скованный узами брака Поэт то же самое и о Крюднер: