шутливых дипломов… Трагическое и комическое — неотъемлемые спутники человеческой истории, проявились в этой эпохе с особой зловещей силой. В ней корни дальнейшей судьбы России и её народа, кровавого XX века. Подобно тому, как в абсолютизме, достигшем апогея при Людовике XIV, — истоки первой французской революции, якобинской диктатуры, наполеонизма, всеобщей европейской смуты. Рыба загнивает с головы. Неограниченность власти рикошетирует в верноподданных разрушением морали и законности, ожесточением нравов, бездуховностью и в конечном счёте крушением человеческой личности…
Среди прочих записей Фикельмон о Скарятине привлекает одна, которая проливает свет на её интимную жизнь;
Наш Скарятин — совершенный характер. Этот молодой человек — сама почтенность, благородство и совершенство. В этом отношении только его могу уподобить Ришару Актону. Вот почему я люблю его всей своей душой и питаю к нему истинную и нежную дружбу.
Ришар Актон — юношеское увлечение Долли. Его отец Джон Френсис Эдвард Актон — был первым министром при дворе короля Неаполя Фердинанда IV (с 1816 г. короля обеих Сицилий и в качестве такового именовавшегося Фердинандом I). Он, по сведениям Смирновой-Россет, известен также как фаворит королевы Каролины Неаполитанской. 3 мая 1821 г. Долли вышла замуж за гр. Фикельмона, недавно назначенного австрийским посланником при сицилийском дворе. Там, в Неаполе, юная графиня и познакомилась с Ришаром Актоном. Он стал её первой любовью. Нам ничего не известно об этом романе. Сохранились смутные сведения, что поначалу семейная жизнь супругов Фикельмон не ладилась и они даже чуть было не разошлись. Позднее Долли скажет о Ришаре — он был мне другом, братом. Значит, чувство долга перевесило. Молодая женщина нашла силы устоять перед страстью к обожаемому человеку. Чтобы заглушить душевную муку, Долли взяла на воспитание девочку из простой итальянской семьи — Магдалину. Несколько лет она не могла родить собственного ребёнка. Появление на свет в 1825 г. дочери Элизалекс закрепило её брак с Фикельмоном.
Но до рождения дочери она ещё раз пережила бурное чувство. На сей раз к русскому императору Александру I. Это случилось в Петербурге в 1823 г. во время пребывания «любезного трио» (так царь называл Е. М. Хитрово и её двух дочерей — Долли и Екатерину).
Странно читать эти полные обожания к молодой, девятнадцатилетней женщине письма 46-летнего царя (отрывки из них впервые опубликованы в книге Н. Раевского[176]). Так не вяжутся они с известным обликом сдержанного фрунтового профессора, как нарёк его Пушкин. Личность Александра до сего времени продолжает озадачивать исследователей. В последние годы жизни он стал мистиком, увлёкся учением пиетистов — разновидностью протестантства. Зная о заговоре декабристов, ничего не предпринимал для его ликвидации. Он неожиданно ушёл из жизни в 48 лет. И никто с достоверностью всё ещё не может сказать, умер ли он или стал скитником, оставив на смертном одре в Таганроге удивительно похожего на себя старца Кузьмича…
Роман Долли с царём, впрочем, как и другие её увлечения, остался платоническим… Было ли это действительно искреннее чувство или в нём превалировало тщеславие, упоение вниманием могучего монарха, самообман молодой женщины, жаждущей любить и ещё не научившейся обуздывать свои порывы, — не берусь судить. А может… Может, Долли начала этот флирт, чтобы помочь Елизавете Михайловне устроить её материальные дела? Ведь это и было главной целью их приезда в Россию. Такой вариант вполне, допустим. Что ни говори, она была дочерью своей матери, на всю Европу прославившейся своей практической хваткой. Да и сама Долли уже юной девушкой обнаружила здравый смысл и расчёт, выйдя замуж за человека старше её почти на 28 лет. Трезвость, умение извлекать выгоду из полезных знакомств и, прежде всего, из дружеских отношений с императорской четой, проявлялись в нашей прекрасной и доброй посланнице в годы службы Фикельмона в Петербурге… Делала она это элегантно, не попирая грубо нравственные нормы. Можно ли судить её за это, ежели сие качество суть человеческой натуры? Вполне возможно, начав светскую игру с императором Александром, молодая посланница увлеклась им. Позднее она не раз будет вспоминать о нём в дневнике как о самом замечательном человеке, с которым столкнула её судьба. Довольно часто увлекаясь (страстность натуры тоже от матери), она всегда подавляла влечение сердца. Но любовь к Ришару осталась единственным и глубоким чувством на всю жизнь. Ещё дважды упоминает о нём Долли в своём петербургском дневнике. В мае 1832 г. она озабочена разразившейся в Париже холерой, где проживал в это время её друг. Кстати, эта запись свидетельствует о непрерывающейся между ней и Актоном переписке. Ришар сообщил ей о своей предстоящей женитьбе. Долли искренне желает ему счастья. Другая запись сделана весной 1837 г.:
Тяжёлой была зима этого 1837 г., которая отняла у нас Пушкина, сердечного друга мамы, а кроме того, лишила меня Ришара Актона, друга, брата моей молодости, счастливой и прекрасной молодости в Неаполе! Он умер в Париже от осложнения после гриппа, оставив молодую и красивую жену, сына двух лет и свою несчастную безутешную мать! Он был Провидением для своей многочисленной семьи и для всех своих друзей. Благородное и большое сердце, рыцарская и чистая душа, способная на редкую и бесценную дружбу, встречающуюся только по особому Божьему благоволению! Его место в моём сердце остаётся незанятым, как и место Адель (Стакельберг. — С. Б.). Это страницы из книги моей жизни, перевёрнутые навсегда!
Долли была знакома и с братом Григория Скарятина — Фёдором, адъютантом московского генерал-губернатора. Записала в дневнике о его женитьбе на фрейлине Озеровой, дочери шталмейстера, сенатора Петра Ивановича Озерова. Я приведу эту запись, ибо в ней идёт речь о московских знакомых Пушкина.
Мадемуазель Озерова приехала из Москвы вместе с этой княжной (Анной Щербатовой. — С. Б.). Обе начали дворцовую жизнь, столь нелёгкую для тех, кто наделён большой душой и чувствами, но для мадемуазель Озеровой она продлится недолго, т. к. её брак с Фёдором Скарятиным уже решён. Эта любовь продолжается 8 лет, её не сломили никакие препятствия. Она вообще некрасивая, но хорошо сложена и излучает доброту и ум. Он — прекрасный молодой человек с довольно красивым лицом и оригинальным умом[177].
Пожалуй, стоит рассказать ещё об одном кавалергарде из свиты Долли Фикельмон — графе Василии Павловиче Кутузове, сыне генерал-адъютанта Павла Васильевича Голенищева-Кутузова — командира Кавалергардского полка, главного директора Кадетских корпусов, члена Государственного совета, а в тридцатые годы — петербургского военного генерал-губернатора. Василий и его отец были добрыми знакомыми Пушкина, с которыми он встречался в обществе, и прежде всего в салонах Фикельмон и Хитрово. В пушкинистике о них почти ничего не известно. И я позволю приоткрыть дверцу в их биографию. Василий Кутузов (1803—1873) вступил на военную службу в 1820 г. колонновожатым. Затем — прапорщик, корнет, адъютант великого князя Константина, поручик. Красивый, обходительный и очень добрый, Кутузов был любимцем петербургского общества. Долли питала искреннюю привязанность к этому милому молодому человеку, ласково называла его Василенько. Васенькой величает его в своих мемуарах и Смирнова-Россет. До конца жизни он оставался, что называется, добрым малым, остряком, весельчаком, выпивохой и занятным собеседником. Он даже сумел растопить сердца чванливых прусских офицеров, среди которых провёл последние годы жизни в качестве российского военного атташе в Берлине, а в действительности же военного агента России. Кайзер проявлял к нему особое расположение, приглашал на охоту, обеды, вечера в узком кругу приближённых. Александр II тоже осыпал его своими милостями. Через год после назначения в Берлин, в 1867 году, Кутузов произведён в генерал-адъютанты, ещё через год — в генерал-лейтенанты, затем ему были пожалованы орден Св. Анны, сабля с алмазами и орден Белого Орла с мечами. Здесь же, в Пруссии, на потсдамских манёврах он неожиданно скончался от апоплексического удара. Вильгельм был так огорчён смертью генерала, что отменил свой приезд на смотр. Почтил своим присутствием отпевание усопшего в русской посольской церкви в Берлине. Тело покойного было перевезено с военными почестями в Потсдам и там, в сопровождении кортежа офицеров от всех полков местного гарнизона, торжественно захоронено на территории русской церкви Александра Невского. Но вернёмся на сорок лет назад, в Петербург, в беспечные времена его молодости, дружбы с очаровательной австрийской посланницей…
Вчера простилась с молодым Кутузовым, с которым часто встречалась в последнее время. Характер у него благороден в такой же степени, как красиво его лицо. Он уезжает, печальный и меланхоличный, в Варшаву. Там находится женщина, в которую он влюблён вот уже несколько лет, и именно сейчас его судьба должна решиться. По всей вероятности, он будет вынужден отказаться от неё. Его родители не желают и слышать об этой женитьбе, а он не хочет счастья, которое не будет благословлено матерью и отцом, — записала Фикельмон 4 ноября 1829 года.
Мне нравится Кутузов, он с каждым днём всё больше привязывает к себе. Я бы хотела сблизиться с ним, как с Фрибертом. Он умён, в его сердце много тепла, благородства в помыслах, он из той очень редкой категории людей, которые могут быть друзьями женщины, относиться к ней с доверием, при этом не волочась за ней.
Я уже рассказывала о благоговейном отношении Долли к своему австрийскому другу Фриберту Гогенлое. Нерастраченное чувство любви, словно саднящая рана, подтачивало душу молодой женщины, постоянно прорывалось вспышками нежности к встречаемым мужчинам. Подобных излияний немало в дневнике Долли. Они звучат диссонансом её уверениям в семейном счастье, выдают гложущее одиночество, заглушаемую тоску о близости с родственной душой, с добрым, умным и красивым сверстником, не отцом, каким в сущности был для неё граф Фикельмон.