о в «паласе» нет никаких архивных материалов. Большинство австрийских аристократов старые фамильные бумаги сдали на хранение в дворянское отделение государственного Хофархива. Но и там не оказалось абсолютно никаких материалов Фридриха Лихтенштейна. Позднее нашлось объяснение этому озадачившему меня факту. Часть семейных бумаг была вывезена после войны в Советский Союз. Представители княжеской фамилии многократно и безрезультатно пытались получить обратно свой архив. И вот совсем недавно он был возвращён нынешнему князю Лихтенштейна Хансу Адаму II в обмен за приобретённый им через аукцион «Сотби» Соколовский архив.[190]
Я была убеждена, что идея эта родилась в голове Фальц-Фейна. В самом деле, зачем России дворцовые хозяйственные мемории Лихтенштейнов? Разве можно их сравнить по историческому значению с уникальными материалами Соколова! А на их покупку тогда, в 1990 г., у Советского фонда культуры не было таких денег. Их каталожная цена — 500 тысяч долларов. К счастью, охотников до соколовских бумаг не нашлось. И князь смог купить их без торгов. Переговоры затянулись из-за тугодумья российских бюрократов. И только в сентябре 1997 г. наконец совершился этот «неравноценный» обмен, как выразился автор корреспонденции в лихтенштейнской газете «Volksblatt»[191]. Другая часть архивных документов Лихтенштейнов оказалась в их Вадуцском дворце. Она была перевезена туда сразу же после войны.
И вот неожиданно летом 1985 года петербургский дневник князя Фридриха был обнаружен в Лихтенштейне. Из заметки корреспондента ТАСС в Швейцарии Г. Драгунова узнаю, что его поисками занимался барон Фальц-Фейн. В этой же корреспонденции сообщалось, что «за вклад в дело дружбы» ему вручён в Москве Почётный знак ССОДа — Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами — так длинно и сложно расшифровывалась эта аббревиатура. О Фальц-Фейне уже писал Юлиан Семёнов в книге «Лицом к лицу». Барон участвовал в поисках пропавшей Янтарной комнаты. Содействовал возвращению похищенных гитлеровцами или разными судьбами оказавшихся за границей произведений искусства. Приобретал на европейских аукционах картины русских художников. И уже немало подарил советским музеям — работы Коровина, Репина, Бенуа, Шервашидзе, редкие книги XVIII—XIX веков, в том числе и из знаменитой библиотеки Дягилева. Всё это обнадёживало. Я оставила свои колебания и в июне 1986 г. написала Эдуарду Александровичу письмо. Ответ пришёл через три дня. Вот он:
19 июня. Вадуц. Как я был рад получить Ваше письмо!!! Извиняюсь за ошибки. Говорю свободно — но писать трудно!!! Все Ваши вопросы могу ответить. Приезжайте сразу ко мне. Эсть прямой поезд Вена — Букс. Вы мой гость. До скорово свидание. Обнимаю по-русски! Эдуард Фальц-Фейн.
Честно признаться, я растерялась. И от вежливости барона — ответил мне сразу же, в день получения моего письма. И от его совсем не западного гостеприимства — «Вы мой гость». А ещё оттого, что это неожиданное приглашение меняло мои ближайшие планы: через три дня я должна была уезжать — у меня уже был куплен билет в Москву. Ответ барона написан на гербовой бумаге — с адресом, телефоном. Я тут же позвонила ему, поблагодарила, объяснила своё затруднение и попросила перенести нашу встречу на осень.
«Большое дело билет — отсрочьте его, отложите отъезд!» — решительно заявил он мне. «Не могу. Меня в Москве ждут дела». — «Ну, приезжайте хоть на денёк! А потом осенью ещё раз — тогда погостите подольше!»
Уговорил. Еду. В спальном вагоне ночного поезда. Он прибывает в 7 часов утра в Букс — швейцарский городок на границе с Австрией. Стою на перроне. Ищу глазами седовласого старичка — знаю, что Эдуарду Александровичу за семьдесят. Никакого старичка среди встречающих не оказалось. Прошло минут пять — ко мне никто не подходит. Вот те раз! Проспал, опоздал? Соображаю, как мне быть дальше. Вдруг вижу в головной части поезда мужчину лет шестидесяти — не больше — стройного, в голубом спортивном костюме. Как будто кого-то ищет. Неуверенно подхожу к нему, спрашиваю: «Вы кого-нибудь встречаете?» — «А вы — Светлана?! — радостно воскликнул он. — Вот вас я и встречаю!»
Светловолосый, удивительно моложавый, с синеющими на загорелом лице добрыми и очень молодыми, умеющими по-детски удивляться глазами. Он усаживает меня в спортивный, с открытым верхом «Мерседес». И через десять минут мы в Вадуце. Чистенький, ухоженный, ещё накрытый в этот ранний утренний час густой тенью гор. Уже пробуждающийся. Но мы не останавливаемся. Едем дальше, в гору. Всё выше и выше. А там наверху, на головокружительной и совсем недоступной — если глядеть снизу — высоте видна только крепость с высокими стенами, башнями, островерхой крышей замка.
«Резиденция нашего князя», — объясняет мне Эдуард Александрович. «Не прямо ли к князю вы меня везёте?» — шутливо спрашиваю барона. «О вашей аудиенции у князя я ещё не договорился. Вы забыли предварительно послать ему свои аккредитивные письма! — Юмор — одно из привлекательнейших качеств Эдуарда Александровича. — Но я живу по соседству с ним».
Его дом в самом деле оказался на альпийской вершине — выше только пугающие камнепадами скалы да небо! Камни действительно падают. Именно это обстоятельство помогло барону стать собственником бывшего княжеского участка. Князь подарил его своему сторожу за верную многолетнюю службу.
— Сторож очень дрожал за свою жизнь, — рассказывает барон. — И решил расстаться со своим поднебесным владением. Продал его мне. А я перенёс на него из Асканья-Нова наш дом. — Прочитав в моих глазах удивление, пояснил: — Перенёс, конечно, в мечтах. Мне было шесть лет, когда меня увезли из России. Естественно, наш дом в Гавриловке я помнил смутно. Но мама много мне рассказывала о нём. Вот он и жил в моём воображении. Жил, жил, пока я не вынул его оттуда и не поставил на этих скалах. А чтоб воображение не обиделось, назвал свою обитель виллой «Асканья-Нова». Теперь всё наоборот. Вилла напоминает о Херсонщине. Взгляну на неё — и вижу степи, табуны зебр, стада тонкорунных овец, лошадок Пржевальского. Правда, лошадки за годы советской власти все повымерли. Нет и зоологического сада с дикими животными, которых мой дядя Фридрих Эдуардович Фальц-Фейн привозил из Африки, Азии, Австралии и даже Америки. Скушали бедных зверюшек в голодные годы… — видя, что я в восторге от его юмора, продолжал он балагурить. — Говорят, что овечки ещё водятся в Асканья-Нова, их так и называют — асканийская порода. Да разве это прежние, огромные, как яки, с мягкой, тонкорунной шерстью — в год по 30 килограммов с каждой овцы настригали! На всемирных выставках дивились на них люди, языками цокали! — Эдуард Александрович ностальгически помолчал, но быстро отряхнулся от меланхолических воспоминаний и весело продолжал: — А старичок-сторож оказался прав. Как-то раз возвращаюсь домой, а на том месте, где я утром загорал, лежит огромный валун. «Вот те раз! — подумал я. — Хорошенькая лепёшечка получилась бы из меня, задержись я под солнышком чуть дольше!»
Забегая немного вперёд, скажу, что не только название виллы, но и полотна в гостиной Фальц-Фейна переносят в далёкие русские степи. Когда-то, в начале века, дядя Фридрих Эдуардович пригласил к себе в «Асканья-Нова» художника Уго Унгевиттера. Он выезжал в степи на натуру, рисовал пастбища с шалашами пастухов, пахоту на волах, охоту — колоритные, напоминающие картины Перова, жанровые сценки из жизни землепашцев и чабанов. Лошади, зебры, косули, буйволы. И очень выразительные, репинские, лица крестьян. Унгевиттер полюбил степное приволье и стал «придворным» художником Фальц-Фейнов…
Мы въехали прямо в гараж. А оттуда по ступенькам поднялись на первый этаж. Стены лестниц — из партерного помещения в гостиную и дальше на второй этаж, как и все комнаты дома, увешаны картинами — литография, живопись, акварель. Взгляд сразу же выхватывает два прекрасных портрета — Кутузова и его жены Екатерины Ильиничны. Рассматриваю изображение фельдмаршала — двойник портрета Дау из Военной галереи Эрмитажа.
— Это копия?
— Нет, оригинал. Дау написал два полотна — одно для царской коллекции героев 1812 года, другое — для Кутузова.
— А как он к вам попал?
— Купил у Ильи Толстого. А ему достался в наследство от его дяди Георгия Коцебу.
— Сумел вывезти из России?
— Нет. Вы, наверное, знаете, что в двадцатые — тридцатые годы советское правительство распродавало на европейских аукционах менее ценные, точнее, не имеющие значения для новой пролетарской культуры произведения искусств. Портреты царской фамилии, сановных чиновников, военных. Живший в Америке какой-то родственник Георгия Коцебу приобрёл, кажется, в двадцатых годах на аукционе в Берлине эти два портрета — Кутузова и его жены. Екатерину Ильиничну писала знаменитая в своё время французская художница Виже Лебрен. Если вас интересуют подробности, мы попозже позвоним Илье в Париж…
Под вечер мы позвонили Илье Толстому. Эдуард Александрович представил меня и сказал: «Моя гостья сама хочет с тобой поговорить».
К сожалению, Толстой не смог сказать ничего нового о судьбе проданных им Фальц-Фейну картин. Посоветовал расспросить Сергея Сергеевича Набокова. Я поблагодарила его и повесила трубку.
«Ну, и как?» — спросил Эдуард Александрович. «Он сам толком не знает, как картины попали к Коцебу. Но зато дал прекрасный совет — обратиться к Набокову в Брюссель». — «Не унывайте! Ведь Серёжа — мой кузен. Он действительно очень знающий человек, занимается историей. Ваш коллега — журналист и литератор. Правда, не первой молодости — ему за восемьдесят, но память у него отличная!» — «Он брат писателя Владимира Набокова?» — «Двоюродный, как и я».
Эдуард Александрович тут же набрал брюссельский номер. Мило поболтал с «Серёжей» о том о сём — обычный разговор родственников о здоровье, о житье-бытье. И снова передал мне трубку. Сергей Сергеевич говорил на хорошем, немного старомодном русском языке.