лучшие из эмигрантов, маркизы де ля Мезонфор и де Ростиньяк, графы Костельно, де Олонн, де Сен-При, де Аленвиль. В 1802 г. появился в Одессе и отец А. О. Смирновой — шевалье де Россет. Об этом рассказывала в своих мемуарах Александра Осиповна. Ришелье был назначен генерал-губернатором Новороссии. Он очень много сделал для процветания этого края. На российской службе оставался до 1814 г. После падения Наполеона вернулся во Францию и стал министром в правительстве Людовика XVIII. По всей вероятности, вместе с ним уехал и герцог Мортемар.
Таким образом, его сын Казимир провёл юношеские годы в России. Вероятно, он знал русский язык. Может, ностальгические воспоминания и заставили его добиваться должности посла в Петербурге. Способствовали этому и заслуги старшего Мортемара перед французским королём. Как и отец, герцог Казимир был военным. Этим и объясняются его некоторые промахи на дипломатическом поприще. И в особенности по части этикета. Чопорное петербургское общество не поняло и не приняло демократические манеры поведения нового посла. Пересуды о его первом приёме очень долго не утихали в салонах столицы. Оригинальная личность Мортемара заинтересовала Пушкина. Поэт познакомился с ним, вероятнее всего, в салоне графини Фикельмон. Его имя в списке лиц, которым Пушкин наметил послать визитные карточки по случаю Нового 1830 года. В январе 1830 г. Пушкин был на балу у Мортемара.
Сведения о Мортемаре находим в трёх дневниках — гр. Фикельмон, Лихтенштейна и Олениной.
Дневник Лихтенштейна.
11 марта (27 февраля): Сегодня приехал французский посланник, Дук де Мортемар.
15 марта (3.03): Мортемар был сегодня впервые на параде.
1 апреля (20.03): В «Эрмитаже» встретили французского посла с г-ном Альдегондом, они были слишком погружены в осмотр.
2 мая (20.04): Пошёл к Строганову, он был на дежурстве, оставался у него до 10 вечера, чтобы затем отправиться к герцогу Мортемару, который сегодня открывает свой дом. Все русские направились туда с решительным желанием всё раскритиковать, так как в пригласительных билетах была допущена масса ошибок и глупостей, и вдобавок нашли ещё достаточно оснований для этого. Он пригласил множество дам, не дав себе труда заранее им представиться. К примеру, (написал в приглашении) «Завадовской», Шуваловой — только «Мадам Андрэ Шувалов». К тому же Е. Альдегонд[234]не представлялась большинству, ей очень хотелось выглядеть посланницей. Ещё пример — Пушкина, которая тоже там была, вообще не удостоилась этой чести, словно домработница. Но это самое малое зло. Княгиня Вольдемар Голицына получила приглашение «Мадам Натали Голицыной». Она подняла из-за этого чудовищный шум, и когда он пришёл извиниться, ужасно отчитала его. Граф Литта также получил приглашение с надписью: «Для месье Литта». Однако он ему ответил: «Его высочество граф Литта, старший обер-камергер двора Его величества императора всея Руси с превеликим сожалением считает для себя невозможным воспользоваться приглашением, которое месье де Мортемар благоволил ему сделать». Свой ответ широко разгласил в обществе. Он собирается жаловаться императору. Торжество состояло из театральной шарады. Во первых, маленькая Альдегонд[235]была очень мила, но представление началось прежде времени, а во-вторых, было очень глупым и очень плохо встречено, над ним все смеялись и издевались. Всё это называлось «L'ours et le pacha» («Медведь и паша») и было весьма убого. Потом нужно было танцевать, но и это шло не так, как надо. И пришлось слишком рано отправляться по домам. Это выглядело Fête (праздником) парвеню, которые впервые видят приличное общество. После ужина я танцевал котильон с Адель Тизенгаузен.
А вот как отражено то же событие в дневнике Аннеты Олениной:
22 апреля. Вчера глупейший бал и театр у нового посла герцога де Мортемара. Играли провербы (пословицы.) и пьесу «L'ours et le pacha». Преглупо всё! Мадам де С.-Альдегонд — его невестка (муж которой бежал в Америку после prise de corps (захвата корпуса), а теперь, как водится, входит в нашу службу) — встречала входящих или, лучше сказать, приседала им и плясала в своё удовольствие.
Я малое время там пробыла…[236]
Оригинальная затея герцога Мортемара — с помощью театрализованных сценок внести разнообразие в скучный ритуал петербургских приёмов, как видим, была не понята, раскритикована, осмеяна. Но самым большим грехом оказалось небрежное обращение к ультрафешенеблям без упоминания их титулов. Такой оплошности общество снобов не могло ему простить. И единодушно назвало бедного герцога парвеню во дворянстве. Прошёл год, 4 марта Мортемар отмечал свои именины. В избранном кругу гостей были и супруги Фикельмон.
Запись в дневнике Фикельмон 4 марта 1830 г.:
Приятный вечер у французского посланника по случаю его именин. Два его племянника, господа Беарн[237] и Крусель, и молодые сотрудники посольства преподнесли нам сюрприз, пригласив тех, с кем он чаще всего встречается, и представили две пословицы и чудесный водевиль, написанный Бургуэном. Не припомню, чтобы одна заказная пьеса была написана столь остроумно и хорошо! Она была чудесна и отлично сыграна (подч. мною. — С. Б.). Г-н де Крусель — очень молод. По мнению многих, один день он станет красивым. Но мне его лицо не нравится — господин выглядит немного суетным и самовлюблённым. Впрочем, играл он превосходно! Г-н де Беарн — истинно изысканный, с красивой физиономией, приятный, очень учтивый, одним словом — такой, каким полагается быть.
Та же пьеса, тот же автор, те же исполнители, но совсем иная оценка — непредубеждённого умного зрителя, способного оценить и остроумие, и идею замысла! Далеко не глупый князь Лихтенштейн, столь обстоятельно описавший первый приём Мортемара, совершенно очевидно поддался влиянию светских кумушек — своих приятельниц — Мусиной-Пушкиной, Завадовской, Урусовой, Шуваловой, законодательницы общественного мнения «княгини Марьи Алексевны». В данном случае «принцессы Мусташ» — Натальи Петровны Голицыной.
Долли Фикельмон с истинно материнской нежностью (хотя и была старше всего на три года) относилась к самому молодому сотруднику посольства Фридриху. С присущей ей склонностью к психоанализу считала видимое легкомыслие молодого князя защитной маской, которой он прикрывал свою чрезвычайную застенчивость:
25 ноября 1829 г.: Фрицу будет труднее создавать приятельские отношения. У него чудесное сердце, и он очень добрый, но чересчур буйный и резкий в манере поведения. Это у него оттого, что слишком скромен и деликатен и ещё из-за отсутствия уверенности в своих возможностях. Он остроумен и с очень ясным умом, aber ein ungeschliffenes Wesen (но одно неотшлифованное существо — немец.). Впрочем, он ещё так молод, что ему можно простить многие вещи.
Видимо, в главном Долли была права. Ведь она хорошо знала Фридриха. Она встречалась с ним ещё в Вене. После приезда в Петербург ежедневно общалась с князем — ему и Салису было предложено переселиться из отеля «Де Пари» в посольский особняк и столоваться вместе с Фикельмонами. Фридрих присутствовал на вечерах посланницы, сопровождал её на прогулках. Но графиня в своей оценке князя не учла ещё одну его черту — мужскую сдержанность. Из дневника Фридриха проступает совсем иной облик автора — общительный, непринуждённый, легко завязывающий дружбу, всеобщий любимец. Он быстро перезнакомился со всеми членами дипломатического корпуса. Наносил визиты шведскому, английскому, итальянскому, вюртембергскому послам. Запросто захаживал к Геккерену, очень часто обедал у него. Позволю процитировать одну запись, весьма характеризующую пресловутую скупость голландского посланника:
13 апреля. Я обедал у Геккерена вдвоём с Галеном. Без приглашения пришёл к нему Массов[238], что рассердило Геккерена. У него едва хватило еды, чтобы нас накормить.
Геккерен изо всех сил старался быть любезным с красивым молодым человеком, но не очень преуспел — Фридрих относился к нему с нескрываемой иронией:
18 июня (6.06) Геккерен сегодня вернулся из Швеции с Полярной звездой. Единственная причина его поездки туда — раздобыть себе «звезду».
Не оробел молодой человек и перед великим немецким учёным Гумбольдтом. Как-то раз заехал к нему и весь вечер провёл с ним в беседе.
Через две недели после приезда в Петербург он уже танцует на балу в одном из самых фешенебельных домов Петербурга — обер-церемониймейстера двора Станислава Потоцкого. О его богатстве, элегантности жилища, красоте жены Екатерины Ксаверьевны (сестры Е. К. Воронцовой), пышности балов много писала в своём дневнике Фикельмон. Вот её первое впечатление после большого приёма в его дворце: Чудесный бальный зал, заботливо и элегантно обставленный, другой, обеденный, —в готическом изысканнейшем стиле. Во всём богатство, роскошь, изобилие.
8 марта (24.02) Фридрих записал о забавном происшествии на балу у Потоцкого, устроенном только для молодёжи:
Было довольно animiert (франц. — оживлённо). Бал продлился до часу ночи. Сегодня в России закончился период карнавалов. Некий г-н Вульф явился к Потоцкому без приглашения. Хозяин выставил его самым неучтивым образом. Это стало поводом для долгой истории.
Вполне возможно, что героем скандального происшествия — неким Вульфом — был друг Пушкина Алексей Николаевич, сын П. А. Осиповой от первого брака. В 1829 г. он служил унтер-офицером в гусарском Оранском полку. Смирнова-Россет в своей «Автобиографии» утверждала, что Пушкин постоянно бывал в доме у Потоцкого. Теперь представим, что вечером 24 февраля Поэт тоже был приглашён к Потоцкому. Вульф, который часто наезжал в Петербург, мог узнать от Пушкина об этом молодёжном бале. И решил заявиться туда, надеясь, что в общей сутолоке хозяин не заметит незваного гостя. Такой поступок был вполне в его характере — он был человеком развязанны