народа.[35]
Всеобщее воодушевление россиян объяснялось заключённым в сентябре 1829 года мирным соглашением с Турцией.
Графиня Фикельмон внимательно следила за ходом военных событий.
Запись 29 июля 1829 г.: Новости о армиях Дибича и Паскевича одинаково хорошие и блестящие. Первый только что овладел Бургасом, а второй вошёл в Эрзерум в Азии.
Запись 30 августа 1829 г.: Получено сообщение о взятии Дибичем Адрианополя и что его авангард находится в 50-ти или 80-ти верстах от Константинополя.
Мир был подписан 2-го (августа) в Адрианополе. Армия дошла, можно сказать, до Константинополя. Россия сохраняет за собой 4 крепости в Азии; дунайские же — Браила, Гюргево и ещё одна будут оставлены; свободное плавание кораблей по Чёрному морю, 100 миллионов контрибуции — вот результат этого мира. Император воспринял это известие с большой радостью, которую выразил перед всеми находившимися рядом с ним.[36]
2 сентября 1829 г.: Наконец-то прибыло сообщение, что турки признали независимость Греции и все условия, поставленные ей соединёнными силами. Таким образом, эта продолжительная борьба кончилась и увенчалась успехом. Принц Леопольд, владетель Греции, выходит сейчас на сцену; отведённая ему роль трудна, дай Бог, чтобы он сумел исполнять её вдохновенно и успешно!
И вновь к этой теме 20 сентября 1829 г.: Те Deum о мире — благодарственная молитва на Марсовом поле перед всеми войсками и толпой народа. Город вручил 50 тысяч рублей полковнику Чевкину, доставившему эту счастливую весть.
Ещё одна любопытная деталь, имеющая отношение к этому событию: Вчера императрица выкинула. Причиной этого — взволновавшая её весть о мире и ещё несколько неразумных поступков с её стороны. (Запись 25 сентября.)
В течение нескольких месяцев Россия упивалась радостью победы. После торжественного бала у французского посла Мортемара Долли с лёгкой иронией отметила в дневнике: Император был как никогда красив. Вид завоевателя ему очень подходит, и свита красивых женщин, следующая за ним из залы в залу и ловящая каждый его взгляд, полностью оправдывает этот его вид[37].
Но и сама она поддалась всеобщему ликованию. Её записи полны живописными подробностями о пребывании турецких послов в столице. Природная наблюдательность и поэтический талант автора превратили их в уникальный материал. Он воссоздаёт недостающие, канувшие в лету забвения детали мозаичной картины, которую можно было бы назвать «Торжество победителей».
Январь 1830 г.: 28-го утром торжественная аудиенция турецкому посланнику Халил-паше. У Халил-паши красивая голова; он весьма смелый воин, и в 1828 г. именно он овладел в Шумле[38] тем самым редутом, за который русские пролили столько крови. Он — приверженник султана и ревностный новатор. Халил и его свита одеты не по-турецки, не по-ориентальски, а скорее по-венгерски — широкая накидка с золотым шитьём, на голове нечто вроде колпака, довольно безобразного. В манере поведения во время аудиенции и произнесения речи, очень скромной, ощущалось смущение и ещё нечто очень мучительное. Нетрудно было заметить, как он страдает от этого. Они прибыли с задачей уменьшить размер контрибуции, определённой мирным соглашением. Рассчитывают на щедрость императора, чья внешность по-прежнему импозантна и величественна, и он держится с видом завоевателя в присутствии турков. Император Александр, я в этом уверена, улыбался бы милее и приветливее! Но молодость и победы Николая вынуждают нас прощать ему эту сиюминутную гордость, которая в конечном счёте свойственна любому человеческому сердцу![39]
Вечером того же дня во дворце состоялся большой бал. Присутствовало триста человек. Это было величественное торжество. Император решил поразить воображение иноземных гостей роскошью и блеском своего двора. Позднее Долли скажет, что великолепием он напоминает ей персидские чертоги из «Тысячи и одной ночи». Такой пышности не увидишь нигде в Европе! Свита прелестных фрейлин окружала императрицу, дамы блистали туалетами и драгоценностями. Независимое поведение молодых дам, лёгкость общения с мужчинами, веселящаяся императрица, смех, галантность, танцы, красивый, танцующий император — это бесподобное зрелище ошеломило не привыкших к такой свободе нравов ориентальцев.
Через три дня у председателя Государственного совета и Комитета министров князя Виктора Павловича Кочубея ещё один бал — такой же блистательный, оживлённый, весёлый. Танцы следовали один за другим. Графиня Фикельмон вальсировала с императором, к большому удивлению присутствовавших и здесь турецких гостей.
Они кажутся ещё цивилизованее дорогих нам персов. Двое из них говорят по-итальянски, один — довольно хорошо по-французски. Кажется, что они готовы порвать со всеми своими турецкими привычками. Верно, что Халил-паша ревностный новатор, но по нему нельзя судить об остальных. В Эрмитаже мы рассматривали привезённые ими подарки: гребень с крупными бриллиантами, вставленными в разноцветную эмаль; красивое жемчужное ожерелье с изумительным розовым бриллиантом; сабля, богато украшенная бриллиантами на фоне лиловой эмали, — все эти вещи великолепны и сделаны с большим вкусом!
А доскональный граф Фикельмон прежде, чем отправить в Вену очередное донесение о турецкой делегации, приглашает Халил-пашу и его свиту на обед в австрийскую резиденцию. Ему нужно было сверить официальные сведения о результатах переговоров с собственными впечатлениями.
30 апреля 1830 г. Страничка из дневника Долли: Вчера у нас отобедали все турки. Халил-паша сделал такие большие успехи во французском языке, что во время обеда я смогла вести с ним довольно связный разговор. У него очень деликатное и нежное выражение лица, умён, с весьма оригинальными идеями. По рождению он черкес, но вырос в Константинополе, куда его привезли совсем маленьким. Они уезжают довольными. Император на 3 миллиона уменьшил их контрибуцию России. Намек-ефенди, турецкий полковник, очень хорошо говорит по-французски и представляется мне не менее цивилизованным и более учтивым, чем многие молодые люди здесь. Единственно из всего посольства у Нигиб-ефенди диковатая физиономия. Он не владеет никаким иностранным языком и словно не желает воспринимать ничего из наших обычаев.
Через пятнадцать дней посланница делает последнюю запись о турецких гостях. Халил-паша поделился с графиней своей надеждой, что и его страна вступит на путь цивилизации. Он увёз с собой большую группу немецких рабочих и ремесленников, много книг, образцов товаров, но, как отмечает Долли, идея об образовании и эмансипации их женщин до такой степени им чужда, что Турции ещё далеко до цивилизации. Халил вручил на память ей и её сестре Катерине талисманы — не столь ценные, но интересные для нас. А посланница подарила ему маленькие венские настенные часы. Он принял их, рассыпаясь в благодарности. После трёх месяцев пребывания в России турецкие посланцы с сожалением покинули Петербург.
Карнавальные ночи
Эти важные для России события ничуть не нарушили череду послерождественских карнавалов. Петербург особенно веселился в ту зиму — ликование по случаю победы над Турцией придавало празднествам ещё большую пышность.
Сезон открылся 1 января маскарадом в Зимнем. По установленному ещё Екатериной II обычаю в этот день двери дворца широко распахивались для простолюдинов. Набивалось более тридцати тысяч человек. Члены императорской семьи смешивались с толпой. Придворные дамы вместе с императрицей появлялись в русских национальных костюмах. Мужчины, чтобы придать празднику видимость маскарада, скрывали лица под масками, некоторые являлись в домино, военные же — в полной форме, но без оружия. Это лубочное веселье умилило графиню:
Как это трогательно отрыть двери дворца для народа! Вечером в Эрмитаже — праздничный ужин на пятьсот человек, но уже для отборной аристократической публики. Великолепное торжество со сказочно красивым освещением. Поскольку Фикельмон не мог присутствовать официально как посол из-за траура при австрийском дворе[40], император предложил ему явиться вместе с Долли инкогнито и поручил охранять их камергеру Сергею Михайловичу Хрущеву и шталмейстеру Фёдору Петровичу Опочинину — дяде посланницы.
Впервые имя Пушкина появилось в дневнике Долли 10 декабря 1829 года. Обычно эта запись приводилась без предыдущего контекста. А именно он уточняет смысл Доллиной оценки: во-первых, они виделись, бесспорно, уже несколько раз, прежде чем у неё сложилось о нём мнение, а во-вторых, она противопоставляет очаровательного собеседника бесцветному, скучному петербургскому обществу.
Сейчас на наших вечерах по понедельникам, четвергам и субботам собирается довольно много гостей, но петербургское общество мне всё ещё не нравится. Пушкин, писатель, беседует очаровательно, непрентенциозно, живо и с жаром. Трудно быть уродливее, чем он. Его внешность — смесь обезьяны с тигром. Он потомок какой-то африканской расы, и цвет его лица всё ещё довольно смуглый, а во взгляде есть что-то диковатое.
Пушкин возвратился с Кавказа в Петербург в начале ноября. За два месяца сумел стать своим человеком в её салоне. На их сближение повлияло и безграничное обожание Пушкина Елизаветой Михайловной Хитрово. Поэт захаживал к ней запросто, часто виделся в её апартаментах и с Долли. Сохранившаяся к нему записка графини убеждает, что к январю их отношения стали совсем дружескими: Решено, что мы отправимся в нашу маскированную поездку завтра вечером. Мы соберёмся в 9 часов у матушки. Приезжайте туда в чёрном домино и с чёрной маской. Нам не потребуется ваш экипаж, но нужен будет ваш слуга