Поселили нас в общежитии на улице Опочинина. Тоже место прекрасное: Васильевский остров, старый фонд, рядом гавань.
Ах, Паша! Это был самый счастливый год в моей жизни. Нет, совсем не тот оказался самым прекрасным, когда мы с тобой жили-поживали-вели совместное хозяйство, а этот! Но тогда я не влюблена была ни в кого, только в сам город!
Где я только не бывала в Петербурге, чего только для себя не открывала! И «кочегарку» Цоя, и «дом Раскольникова» на Екатерининском канале, и «битловский музей» на Лиговке, и католическую кирху в Ковенском переулке. А Васька, родной Васильевский! Там все морем дышит, дальними странствиями. Даже названия морские: улица Шкиперский проток, к примеру. Или Гаванская, именно с ударением на первом «а», от слова «гавань», а не «Гавана», как разные маасквичи считают. Да и наша улица Опочинина в честь контр-адмирала какого-то называлась, или вдовы флотского капитана, разное говорили… А этот воздух морской, а свежий ветер с Балтики!
Мне даже окраины, которые на первый взгляд не поймешь где построены: в Питере, в Ростове или в Челябинске, не досаждали: панельные многоэтажки, и все — казалось бы! Но едешь, едешь, например, на трамвае по Петергофскому шоссе, и трасса такая длинная, ровная, трамвай больше часа до Петродворца идет, а с моря в открытые форточки ветерок задувает. А знаешь, кстати, что в Питере у трамваев световая сигнализация имеется — чтобы народ на остановке издалека видел, какой номер подходит. Например, трамвай номер три: зеленый огонь над кабиной плюс красный, а двадцать третий, наоборот, — красный и зеленый.
Я даже в стремных районах бывала, где-нибудь на задворках Рыбацкого или на Канонерском острове, и ничего, как-то выруливала.
По театрам мы бегали — ты, наверное, знаешь, что студентам театральных в падлу за билеты собственными деньгами платить, по студбилетам администраторы проходки выдавали. Я весь репертуар у Додина посмотрела — великий режиссер, жаль, не он у нас мастером оказался, курс на один год старше вел. А до кучи в БДТ таскалась, Ленсовет, Театр комедии, «На Васильевском» — хоть там, конечно, многое не нравилось. И пусть балет не наша специализация, когда Эйфман со своих бесконечных гастролей в город возвращался, на него тоже ходили.
Стала созревать у меня с одним парнем с режиссерского идея: поставить совершенно синтетический спектакль, где все жанры будут — и музыка — арии, дуэты, и балет, и стихи, и проза!
Я и мечту свою воплотила, представляешь! У Балабанова снялась! Пусть в массовке. Но тем не менее! «Пока в массовке, — думала я, — а дальше!..»
Мастер тогда снимал «Мне не больно». Опять-таки на питерском материале. Помнишь, Рената неизлечимо больна и мальчика соблазняет, его Яценко играет. И там такие кадры! Такой Питер! Фонтанка чего стоит из окна ее роскошной квартиры! А балкон квартиры, где парни живут с видом на Неву!
Как всегда у Балабанова, снимали за три копейки, денег, чтобы массовке платить, не было, поэтому кинули клич: кто хочет. Я бросилась впереди паровоза.
Снимали на Ваське, у Гостиного двора. Меня с подружкой в кафе усадили, на задний план, а на переднем — главные герои, Рената и Яценко, отношения выясняют.
Короче, сыграли пару дублей, а потом меня оттуда из-за столика убрали. Как мне потом сказали: слишком яркая, внимание у главной героини отбирала. Может, соврали в утешение, а может, правда.
Но тут хоть не обидно: не заплатили, но и не обещали. Однако ж я вживую увидела, как Балабанов работает.
А вообще, если б деньжат подкинули на съемках, мне б не помешало. Потому что с ними была полная попа.
Мамаша угрозу свою выполнила и после моего отъезда с мужичком сошлась. Переехала к нему в Батайск, в частный сектор. Поэтому квартира наша на Коммунистическом какое-то время пустовала, а потом этот байстрюк нашел ей применение: сдал внаем. И хоть сам дом имел, участок, на рынке овощами торговал, по сути, настоящий примак был. Вечно за деньгами мамани охотился: а давай машину в кредит возьмем? А давай фуру в лизинг, будем клубнику в Москву на продажу возить? По-моему, так ни одна его «бизнес-идея» в итоге и не сыграла — зато мамочка ему все свои капиталы, нажитые непосильным трудом, отдавала.
И мне за весь учебный год не послала ни рубля. Только мешочек тараньки. А зачем она мне нужна? Я даже пива тогда не пила. Обменяла ее у наших пивунов на колбасу.
А у папани родного тоже: строжайшая отчетность перед новой молодой женой. Но он-то как-то изворачивался, что-то пересылал мне.
Я даже на зимние каникулы домой на родину не могла уехать: и денег не было на билет, и квартира на Коммунистическом сдана, — где жить, с примаком и матерью в Батайске? Или с отцом, его новой девкой и малолетними братьями?
Можешь представить себе, Пашенька: для меня в тот год в Питере в кафе сходить — праздник был. Раз в месяц себе пирожное в «Сладкоежке» или «Севере» позволяла.
Ни одной книжки не купила. В кино ни разу не была.
Не могла разрешить, чтобы кто-то за меня платил — парень или мужик. Ведь это означало (думала я, и, наверное, справедливо), что этот чувак потребует у меня ответных услуг?
Ко мне неоднократно подкатывали. Девушка я была видная, к тому же будущая артистка. Вести себя и держать умела.
И вот однажды кое-что случилось.
Римма.18 лет назад, 2004–2005 годы, Санкт-Петербург
Несмотря на дикую бедность, Римма редко, но позволяла себе вольности. К примеру, зайти в «Сладкоежку» на Конюшенной и там долго-долго, не спеша, с чувством пить чай из чайника и есть пирожное, «Медовик» или «Наполеон». Кофе кончался быстро, а чай можно цедить бесконечно и подливать кипяток. И порции в «Сладкоежке» предлагались не в пример больше, чем в «Севере» или «Метрополе», где эклеры или шу были на один зубок.
Там ее и встретил Дмитрий Водолазов. Заметил издалека, замахал — а она и не думала, что он ее знает. Подошел к столику, молвил:
— О, Романовская! А я тебя ищу.
Когда тебе семнадцать, три-четыре года разницы в возрасте порой представляются непреодолимым барьером. А Водолазов был четверокурсником. И звездой. Невзирая на запреты, снялся в одной из серий «Улиц разбитых фонарей», и роль оказалась заметной: мятущийся хлыщ, которого долго подозревают в преступлении, которое тот не совершал. Его прессуют, он сознается, но благородные менты в итоге и спасают чувака, и оправдывают.
Без спроса он подсел к Римме за столик, вопросил:
— Лакомишься? Сладкоежничаешь? Пойду тоже себе чего-нибудь ухвачу. Тебе повторить? Или чего-нибудь другого? Я угощаю.
Римма решила не скромничать, заказала американо и эклер. Все знали, что у Водолазова денег полно. И ездил он на «БМВ» — старой, но шикарной, с двумя выхлопными трубами.
Потом они поболтали. Точнее, болтал в основном Водолазов, и в Римминых глазах он хотел казаться — и временами казался — кем-то вроде небожителя. В его речи мелькали самые модные на тот момент постановки — причем в таком контексте, что он якобы к каждой непосредственно причастен; лучшие режиссеры кино поверяли ему свои самые заметные творческие планы, а посещал он исключительно те ресторации, которые были на устах у всех. И преподносилось все совершенно без снобизма, небрежненько, слегка, как бы резвяся и играя. Римму нелегко было провести на мякине, но и она начинала смотреть на Водолазова во все глаза.
В какой-то момент тот, впрочем, оборвал безудержный полет своих россказней и посуровел:
— Но я к тебе по делу.
Оказалось, в преддверии грядущего Нового года и многочисленных елок он ставит не простой и пошлый новогодний утренник, с которым будет объезжать младшие школы и детские садики — Снегурочка, Дед Мороз, два притопа, три прихлопа, «ну-ка, елочка, зажгись». Нет, собирается сделать многофигурную и яркую постановку, от которой (цитата) «будут пищать не только детишки, но и взрослые». И он предлагает Романовской роль Елочки.
— Вот тебе сценарий, — он достал из кармана сложенный втрое текст, — учи слова. Послезавтра прогон. Денег немного, но все равно — дадут ведь, не отнимут.
В мини-спектакле, написанном Водолазовым, участвовали не только Елочка, но Белка, Дракон и Зайчик, а также классические персонажи: Снегурка и Дед Мороз, роль которого автор-режиссер-продюсер, ра-зумеется, отвел себе.
Сыграли в итоге шесть или семь представлений. Имели успех. Водолазов не обманул: после каждого спектакля расплачивался наличными. Крохи, но все-таки.
Потом, ближе к весне, под Восьмое марта, Водолазов снова, как бы случайно, встретился с Риммой на Моховой. Подхватил под руку, повел в сторону Невы. По пути стал рассказывать: есть у него один знакомый старый перец, любит окружать себя красивыми девчонками. Нет, ничего такого, просто является на все тусовки с молодыми-веселыми-длинноногими, пятью или даже семью девицами. Сам-то он старый, под шестьдесят, хлипкий — хоть и богатый, кто на него в сольном варианте посмотрит. А в окружении подобного цветника невольно оказывается в центре всеобщего внимания, как в свете прожекторов. И никакого секса, ни-ни. Для этого у заказчика другие особы имеются, специально обученные. А в вашем случае — ни малейших двусмысленностей: просто в ряду других девиц в ходе вечера или фуршета обращать на заказчика постоянное внимание, подливать ему в бокал, подавать, разжигать и раскуривать сигару — ну, может, иной раз погладить по плечу. Платит он, не скупясь: десять тысяч за вечер. (Надо иметь в виду, что происходил разговор в две тысячи пятом, и с учетом инфляции эти деньги по нынешнему курсу надо умножать на три).
— Но если о таком в академии узнают?! — ужаснулась Римма. — Выгонят!
— Во-первых, кто и почему узнает? А во-вторых, что особо непристойного? Это ж не в порно сниматься. Ну, сходила в ресторан. Ну, с богатым человеком. Твое тело — твое дело.
И Римма согласилась. Потом трижды, в компании других девиц, общим числом от четырех до семи, сопровождала того человека на тусняки, в рестораны и даже на молодежную дискотеку.