Агата отвечает не сразу. Алекс поворачивается и смотрит на нее.
– Так как?
– Я никогда не обещаю с абсолютной уверенностью, что раскрою дело, – говорит она. – Посмотри на их фотографии. Думаешь, зачем эта доска нужна мне? Родители Кайи раз в год звонят и просят отчет о проделанной работе. Они переехали в Рованиеми – не могли дальше жить здесь с мыслью, что человек, который, по их мнению, убил их дочь, все еще здесь, все еще на свободе.
Агата закусывает губу.
– Жених Мэри Розенберг женился на другой и время от времени в электронных письмах интересуется, нет ли новостей, – продолжает она. – И я сама думаю о Хильде каждый раз, когда прохожу мимо кафе, где она работала. То же самое и с Патриком, но гораздо хуже. Этими делами занимался он. Никто не помнит все его раскрытые дела, всех, кому он помог. Зато помнят неудачи. Людям сложно разобраться, что к чему, вот они и делают выводы, доступные их пониманию и логике. Миика Виртанен поколачивал жену. Его жена пропала. Скорее всего, Миика ее и убил. О, еще кто-то пропал. Скорее всего, опять дело рук Миики.
– Но ты ведь тоже местная, – недоумевает Алекс. – Почему же ты так не считаешь?
– Серийные убийцы действуют по шаблону, – начинает объяснять Агата. – 1998‐й, 2007‐й, 2014‐й. А теперь 2019‐й. Перерывы между преступлениями слишком продолжительные и неравные. И ничего не значат. Большинство серийных убийц поначалу могут действовать с некоторой периодичностью, но со временем, когда возбуждение нарастает, они теряют способность сдерживаться и начинают действовать хаотично. И жертв обычно подыскивают схожего типа. А у этих женщин не было ничего общего. Они были разного возраста, совершенно разной наружности. И связывает их лишь то, что все они пропали в подведомственном мне округе. Но в соседнем округе несколько лет назад пропали двое парней, и их тоже так и не нашли. Это альпинисты, поэтому все предполагают, что они свалились где-то в труднодоступном месте, а тела сгинули. К тому же мужчины, так что вряд ли здесь кто-то замешан, верно?
За год до этого пропала пожилая дама. Сказала родным, что идет в магазин, и все. Но когда речь о женщинах определенного возраста, люди приходят к менее зловещим выводам. Замерзла, заблудилась, потеряла ориентацию и упала в яму. Кому надо похищать старуху, верно?
Алекс несколько мгновений молчит. Смотрит на доску.
– Значит, закономерности нет, – говорит он. – А вдруг есть и еще пропавшие, просто о них никто не знает?
– Городок у нас небольшой, и народу живет немного, – отвечает Агата. – Мы бы знали, если бы пропавших было больше. А особенно если бы пропадали туристы. Вряд ли эти женщины как-то связаны с твоей сестрой.
– Тогда зачем вообще мне о них рассказывать?
Алекс раздосадован. Он, конечно, видит смысл в словах Агаты, но все же…
– Затем, что про Миики тебе уже нашептали, а теперь, – продолжает Агата, – с удовольствием поведают и обо всех его «жертвах». И я хочу хоть что-то разъяснить, чтобы ты понял: полицейские здесь вовсе не малосведущие дураки. Миику Виртанена с твоей сестрой не связывает абсолютно ничего.
– А ты его допрашивала? – уточняет Алекс.
Агата отворачивается. Он ждет ответа.
– У меня нет оснований, – говорит женщина.
Ее ответ категоричен, но Алексу все равно что-то слышится.
Неуверенность.
Возможно, Агата и не думает, что в Коппе орудует серийный убийца, но и не уверена, что это не так.
– Ты не уверена, – утверждает Алекс и смотрит ей прямо в глаза. – Ты не уверена, что здесь не происходит что-то более зловещее. Эта доска у тебя в подвале столько лет. Наверняка ведь есть и другие висяки. Но здесь только эти лица. Вместе. И ты собрала их вместе не просто так.
Агата начинает качать головой, но потом останавливается и снова смотрит на доску. Алекс видит, как по ее горлу проходит волна, когда она сглатывает.
– Ничто здесь не указывает на серийного убийцу, – тихо произносит Агата. – И я не пытаюсь его поймать. Но за эти годы усвоила самую важную вещь: уверенность в чем-то еще не делает мою мысль правильной. Я могу ошибаться.
Алекс видит, что ей нелегко далось это признание.
Оглядывается на доску.
– У сестры был второй почтовый ящик, – признается он.
Агата поворачивается к нему лицом.
Алекс не смотрит на нее.
– Может, она пыталась послать мне сообщение. Почему она так старалась связаться со мной перед смертью? А если знала, что ей грозит опасность?
Коппе, 1998 год
В баре появилось разнообразное американское пиво, и теперь Кайя изо всех сил пытается найти сорт, который хотят мужчины за стойкой.
Сегодня здесь шумно. Вернулись бизнесмены из Хельсинки, а с ними и американцы, любители темного «Сэм Адамс». Кайя весь вечер ловила отрывки их разговора, пока носила им пиво и подавала куриные крылышки и гарниры. Один заговорил с ней о картошке фри, сказав ей, что никогда не пробовал ничего вкуснее. Она начала было объяснять, что саамская картошка лучшая в мире благодаря полярному дню, но потом поняла, что ему не поговорить с ней хочется, а просто поглазеть на ее грудь.
Мужчины обсуждают новый отель на склоне горы. Идея состоит в том, чтобы поставить его прямо на горнолыжных склонах и построить подвесную канатную дорогу к отелю из города. Один из хельсинских бизнесменов заметил, что придется как-то задобрить местный совет: для застройки нужно срубить много деревьев. Но древесину можно использовать весьма рачительно: он произносит «рачительно» так, словно это самое употребительное слово в английском словаре. Кроме того, его друг может связаться с советом и разузнать, нельзя ли запустить рудник в этом районе. Все знают, что гора богата полезными ископаемыми. Когда дело дойдет до дебатов в совете, политикам придется выбирать между корыстью и… ну, разбитым корытом.
Они, верно, думают, что Кайя плохо знает английский и вряд ли поймет, о чем они говорят, но она прекрасно понимает.
Однако слишком счастлива, чтобы размышлять об этом.
Дома последние несколько недель все пошло на лад. Миика не так много пил. Кайя не знает, сам он так решил или это потому, что на ферме сейчас полно работы. Несколько местных ресторанов сделали хороший заказ на мясо, и этой зимой они, похоже, прилично заработают. Миика опять говорит о расширении стада. Он по-прежнему разделывает туши сам, но подумывает на выходных пригласить в помощь парочку саамов.
Впервые за долгое время Кайя видела его таким спокойным и еще больше убедилась, что его грубость была результатом стресса. Стоит простить его за это.
На прошлой неделе Миика поехал в Рованиеми и вернулся домой с новым шарфом и шапочкой для нее, очень элегантными, из красивой красной шерсти. До Рождества осталось еще две недели, и он мог бы придержать подарки, но отдал их ей.
Да и телом ее муж наслаждался. Не так, как подростком: ничего не умел, лишь грубо возился, и не так, как после свадьбы, когда она часто чувствовала себя просто куском мяса.
А теперь Кайя именно что отдается ему, и он это замечает. И ему это нравится.
Она начала меняться, ощущает себя более налитой, более «фигуристой», что ли. Ребенок внутри растет, но она старается об этом не думать.
Эту новость она сообщит Миике, только когда придет время. Одежда начинает уже понемногу натягиваться то тут, то там, но какое-то время это, пожалуй, еще удастся скрывать. В юбки-то она влезает легко, а вот блузки придется расширять, наверное, в ближайшее время.
Отмывая барную стойку, Кайя напевает мелодию, которая звучит по радио.
Вернулся один из американцев, тот, который все пялился на ее декольте. Ей не нравится этот парень. У него какое-то волчье выражение лица. И взгляд такой пристально-голодный, что ей кажется, будь у него хоть малейшая возможность, он бы ее съел. Многие из них, из этих бизнесменов, становятся здесь такими. Думают, могут приезжать сюда, в глубокую провинцию, и забирать, что хотят. Земельные участки. Бизнес. Местных женщин.
Кайя наливает ему заказанную выпивку, и их пальцы соприкасаются, когда она ставит стакан на стойку. От парня ее неприятно прошибает током. Женщина понимает, что на них все смотрят. Его друзья, другие завсегдатаи бара. Следят, как она отреагирует, подфартит ли парню или его пошлют куда подальше.
Кайя тянется, чтобы поставить бутылку виски обратно на полку, и слышит вопрос.
– Во сколько ты заканчиваешь? – спрашивает парень.
Блузка выскальзывает из юбки, и Кайя понимает, что светит обнаженной талией. Она краснеет и торопливо заправляет блузку обратно.
– Зачем вам это знать? – говорит она.
– Я мог бы подвезти тебя домой.
– Для этого у меня есть муж, – отказывается Кайя, и это правда: Миика приедет за ней. На прошлой неделе машина у нее заглохла, и теперь, пока ее не починят, Миика возит жену на работу. Можно было бы взять снегоход, но Кайя сказала Миике, что плохо себя чувствует. А вот чего она ему не сказала, так это того, что опасается, как бы все эти прыжки на снегоходе не повредили ребенку.
В любом случае полезно, что Миика ее возит. Появление Миики в баре, когда Кайя работает, помогает держать бывшего любовника в узде. Она этому рада. И старается в упор его не видеть, как будто никаких отношений и не было.
– Не может быть, ты слишком молода, чтобы быть замужем, – не верит американец. Он все еще пялится на ее голое тело, мелькающее между пуговицами на блузке. Под его взглядом Кайе все сильнее становится не по себе. Она чувствует себя оленем, которого покупатели, приезжая на ферму, осматривают, проверяя густоту меха, прочность рогов. Этот тип сцапал бы ее прямо сейчас, если бы мог, а из подслушанного разговора Кайя знает, что группа будет в Коппе еще две недели. Значит, этот липучка будет торчать в баре каждый вечер. Хоть бы напарница скорее вернулась с перерыва и сменила ее за стойкой. А Кайя спряталась бы на какое-то время, придумать что-нибудь в оправдание.
– Позволь тебя угостить, – предлагает между тем парень. – Мы могли бы немного повеселиться, а? Самую малость. Совершенно невинно.