Алекс затаивает дыхание. История и без того ужасна, но Агата говорит все тише, и он понимает, что будет еще хуже. Из-за работающей печки ее едва слышно.
– Старшие дети уже пережили столько потрясений. Пока они были со мной, в их жизни была стабильность, но потом они возвращались к ней, и какое-то время все было хорошо, однако заканчивалось всегда катастрофой. О подробностях лучше умолчать. Онни, правда, удалось от этого уберечь, но ее безумие он все-таки видел. Однажды, когда ему исполнилось два года, Лука, до этого несколько месяцев не приходившая, пришла его навестить и в качестве подарка на день рождения принесла краденную игровую приставку. А двум другим детям не принесла ничего. В конце концов она согласилась, чтобы я их усыновила. Прямо заявила своим детям, что не хотела их рожать. Это неправда, но тем не менее. К тому времени они уже называли меня мамой. Я думала, никогда не прощу ее за это, но у детей была хотя бы я. Пришлось им объяснять, что родная мама вовсе не плохая. Просто поступает плохо. Хотя на самом деле хорошим человеком она не была никогда. Только поняла я это слишком поздно.
– Ты ее боишься, – неуверенно говорит Алекс. – Я видел, когда ты прошлой ночью открыла дверь с пистолетом в руке. И явно была готова выстрелить. Опасаешься, как бы она не вернулась и не навредила детям?
– В последний раз, когда она заявилась… – начинает Агата. Потом замолкает и делает глубокий вдох. – Ты уверен, что хочешь все это слышать? История чертовски мрачная.
Алекс качает головой.
– Но это твоя история. И я ценю, что ты достаточно мне доверяешь, чтобы ее рассказать.
Агата тяжело вздыхает.
– Действительно, история. Наша последняя встреча с Лукой… Она пришла ко мне домой, когда я была на работе, и заявила, что я разрешила ей свозить детей на пикник. Патрик тогда был занят, а я задерживалась, поэтому попросила посидеть с ними знакомую девочку из города. Девчушка-то сама подросток, хоть и постарше, не разобралась, что к чему. Эмилия чувствовала: здесь что-то не так, но не посмела сказать «нет». Не понимала, что может. Дети сели в машину к Луке, и та повезла их на озеро. Был январь, и она сказала, что везет их покататься на коньках. На озере она разразилась злобной тирадой и упрекнула детей, что они выбрали меня. Дети были в ужасе. Не знали, что делать, что говорить. А потом Лука стала нюхать кокаин. И детям предложила.
Агата переводит дыхание.
Алексу хочется взять ее за руку. Он слышит в ее голосе ужас воспоминаний, но говорит она по-прежнему спокойно, по-прежнему плавно ведет машину. Она смирилась с этим, думает он, и восхищается этой женщиной.
– Лука так нанюхалась, что потеряла сознание. Двигатель не работал. Телефона у нее не было. Эмилия растерялась, но помнила, что из машины выходить нельзя. Если бы они вышли…
Алекс почти чувствует, как Агата вздрагивает.
– Мы искали их девять часов, – продолжает она. – Они уже почти замерзли. Почти погибли. Лука утверждала, что не замышляла ничего дурного, но я не знаю. Просто не знаю.
– Господи, – говорит Алекс.
Руки Агаты крепко сжимают руль.
– Ей запрещено с ними видеться, – говорит Агата. – И она соблюдает запрет. Я думала… надеялась, что даже она поняла, как далеко зашла. Но теперь, похоже, она вновь пытается вернуться.
– Не знаю, что и сказать, – качает головой Алекс.
– У каждого из нас свой крест, – пожимает плечами Агата. – Тебе тоже сейчас нелегко.
Алекс задумывается.
– Это не то же самое, – рассуждает он. – Я скорблю и, конечно же, испытываю вину, но даже когда Вики меня дико бесила, я любил ее и знаю, что и она любила меня.
Агата натянуто улыбается.
– Помни об этом, – советует она. – Потому что, если так и было, Вики это чувствовала. Это всегда чувствуешь. Когда-то и я любила свою сестру, и Лука тоже любила меня. Но в жизни все меняется.
Они замолкают на некоторое время.
– Приглашаю тебя выпить, когда вернемся, – предлагает Алекс, нарушая тишину.
– Мне не нужна жалость, – резко отвечает Агата. – Я поделилась с тобой не поэтому.
– Знаю. И вовсе не жалею тебя. А хочу поблагодарить за все, что ты делаешь.
– Это моя работа.
– У меня тоже есть работа, и я понимаю разницу, когда ее делают сердцем и когда головой. Мне кажется, поначалу мы с тобой друг друга не поняли.
– Потому что ты счел меня некомпетентной, – укоряет Агата.
– Сурово. Но в точку. Однако все изменилось.
– А ты все-таки продолжаешь меня доставать, – говорит Агата. – Ты и на работе такой? Безжалостный?
– Уж такая у меня работа, – вздыхает Алекс.
Они идут в тот же бар, где Алекс сидел пару дней назад. Сегодня вечером здесь людно: туристы и местные жители, по телевизору показывают зимние соревнования, лыжное снаряжение сложено у стены.
Они усаживаются в нише, заказывают пиво и куриные крылышки, и Алекс рассказывает Агате несколько забавных историй из своей работы. Он видит, что истории о том, какое фуфло ему приходится втюхивать, кажутся ей в равной степени забавными и отвратительными, а ведь он и половины правды не рассказывает. Да еще и смягчает ее рассказами о некоторых более достойных контрактах с благотворительными и неправительственными организациями. Алекс не уточняет, что подобные контракты составляют ничтожный процент его деятельности, а чаще всего он обеспечивает лобби нужным людям или фирмам, из-за чего ему, чтобы заснуть, все чаще нужно снотворное.
Хотя Агата об этом догадывается.
– Ты несчастлив, – замечает она.
– Мне очень хорошо платят за то, что я несчастлив, – отбивается Алекс.
– Теперь я понимаю, почему тебя так раздражал образ жизни Вики. Ты ненавидишь свою работу, но продолжаешь пахать.
– Знаешь, легко быть свободным, когда твои счета оплачивает кто-то другой. Я любил Вики, но она так и не повзрослела. Родители баловали ее. Со мной все было иначе. Что бы я ни делал, им всегда было мало. Я заработал достаточно, чтобы оплатить им ипотеку. Вот что для них сделала моя работа.
– А они тебя об этом просили? – интересуется Агата.
– Что ты имеешь в виду? – уточняет он.
– Наверное, ты успокаивал совесть, думая, что заработанные деньги идут на благое дело?
Алекс ощетинивается и отвечает не сразу.
– Извини, – отступает Агата. – Зря я это сказала. Легко анализировать чужую жизнь, верно? Будь уверен, в себе самой я предпочитаю не копаться.
Ее самоуничижение заставляет Алекса задуматься над словами Агаты, а не реагировать на них.
– Ты права, – говорит он. – Родители не просили меня выплачивать за них ипотеку. Просто я хотел доказать им. Уже шестнадцать лет пытаюсь.
– А что случилось шестнадцать лет назад?
Алекс чуть приподнимает уголки губ. Это не улыбка, а лишь рефлекторная гримаса, которой он пользуется, когда обескуражен или нервничает, а отнюдь не когда ему весело. И над этим пришлось поработать. Улыбаться, когда тебя гнобят, унижают, не самый удачный вариант. Лучший известный ему способ скрыть свои чувства – это сохранять невозмутимое выражение лица.
– Становится похоже на взаимную исповедь, – замечает он.
– Ну, я же рассказала о себе, теперь твоя очередь, – улыбается Агата.
По лицу Алекса тоже пробегает мимолетная улыбка.
– Я был довольно хулиганистым подростком, – начинает он. – Не знаю почему. Может, потому, что папа был сильно занят, а мне хотелось его внимания, может, еще по какой причине, столь же банальной и жалкой.
Алекс делает паузу.
– Жили мы в бедном районе, – говорит он. – И я… может, прозвучит глупо, но я был слишком умным. Притом достаточно умным, чтобы это скрывать. Вел себя, как чудак на букву «м», прогуливал школу, шутил, дерзил, чтобы никто не догадался, что на самом деле я ботаник. А еще у меня случались приступы гнева. И… порой все еще случаются.
– И ты несколько раз попадал в передряги, – произносит Агата тоном, который говорит Алексу, что ей подобные истории знакомы.
– В том числе довольно серьезные, – соглашается Алекс, чувствуя, как стискивает грудь.
От одного только воспоминания об этом он обливается потом.
– Однажды я подрался с парнем, – продолжает он. – Из-за какой-то ерунды. Даже не помню какой. И ударил его так сильно, что он упал на землю и не смог встать. Все решили, что у него черепно-мозговая травма.
На лице Агаты написано спокойное понимание, но Алекс подозревает, что она его осуждает.
В то время все так и сделали.
– В конце концов он оказался в норме. Копы… ну, в общем, я едва не попал в настоящую беду, но мой папа и папа того парня – так уж вышло, что они оказались в одном профсоюзе, – разобрались между собой. Да и директор моей школы тоже вмешался, рассказал всем, что я маленький скрытый гений. Папа у меня весь такой за права рабочих и классовую борьбу, но в нашей деревне он большая шишка. В общем, рушить жизнь шестнадцатилетнему подростку не захотели. Но… это значило, что я соглашаюсь оправдать все возложенные на меня большие надежды. Мне дали второй шанс. И папа не упускал случая напомнить об этом.
– А ты взял и пошел работать на толстосумов, – добавляет Агата.
Алекс фыркает.
– Мои боссы сразу просекли фишку. То, в чем родители видели проблему, в TM&S сочли инстинктом победителя. Все знали, что я хорошо умею манипулировать людьми и к каждому находить подход. Папа надеялся, что я использую это во благо.
– Сильно же на тебя давили, – замечает Агата.
Алекс пожимает плечами.
– Я думал, что, выплатив им ипотеку, что-то докажу. Но папу это просто раздражало, как будто я унизил его, а своими иудиными деньгами еще и посыпал соль на раны. Маму это особо не беспокоило, поскольку она все равно хотела, чтобы папа ушел на пенсию. Но она всегда говорит: «Разве ты не был бы счастливее, если бы занимался чем-то другим?» И она права. Не хочу делать свою работу. По правде говоря, ненавижу ее до дрожи. Но просто не знаю, чем еще могу заниматься.
– А ты не мог бы уволиться? Тебе не хватает денег для этого?