Поворачиваюсь и приподнимаю подбородок. На лице Дария мерцает свет от экрана телевизора, взгляд опущен, дыхание спокойное. Он не кажется удрученным, скорее расслабленным, но я не хочу лезть ему в душу только для того, чтобы получить аргументы в споре, который даже значения не имеет.
– Если ты сам хочешь поделиться, то я с удовольствием…
– Какая ты тактичная, – с лукавой улыбкой говорит он. – Я был гиперактивным ребенком, меня не останавливал ни страх, ни боль. Видел дерево, лез на самый верх, по лестнице спускался только бегом или верхом на перилах. В общем делал все, от чего у взрослых волосы вставали дыбом. В более осознанном возрасте это переросло в страсть к экстриму и импульсивным действиям, но вот началось все с одного-единственного момента, который я вспомнил только под гипнозом. Мне было четыре, мать тогда уже несколько месяцев находилась в реабилитационном центре после очередного передоза, а отец никогда не отличался теплым отношением ко мне или сестре, поэтому за нами часто присматривали бабушки…
Задерживаю дыхание, Дарий поглаживает мое плечо.
– Да, Катюш, моя мать была наркоманкой, – кивает он с тихим смирением. – Про таких еще фильмы снимают: муж все время работает и изменяет с кем попало, а она из-за этого страдает и тратит его деньги на то, чтобы забыться. Не будем на этом останавливаться, ладно? Приятного мало.
– Хорошо, – приглушенно отвечаю я.
– Так вот, мы с сестрой играли в гостиной. Я запустил машинку через комнату и сбил со стены часы. Это был подарок на свадьбу от кого-то из родственников, но после падения он превратился в отличный конструктор из нескольких деталей. Тогда отец впервые говорил со мной дольше минуты, он даже заставил меня попытаться починить их под его чутким руководством, позиционируя это как наказание, но я воспринял ситуацию иначе. Мы провели вместе весь вечер, и на следующий день я сломал лампу в его спальне. Улавливаешь суть?
Медленно мотаю головой и отвечаю:
– Не совсем.
– Мой детский мозг провел параллель, если я веду себя спокойно, на меня не обращают внимания, а если я…
Дарий выдерживает паузу, позволяя мне немного подумать, и я приоткрываю рот и уверенно киваю.
– Теперь поняла.
– Естественно, с возрастом мои выходки становились все безумнее и опаснее. Родные не понимали, в чем дело, считали меня психологически нездоровым. Поучали, лечили, воспитывали, давили манипуляциями. Все как в любой семье, где старшие уверены, что знают, как лучше жить, но при этом сами делают лишь хуже. Чем больше меня убеждали, что со мной не все в порядке, тем больше я подтверждал это им назло. Так наши отношения с родственниками, в том числе и с отцом, превратились в беспрерывное противостояние, которое никому не доставляло удовольствия, ведь выиграть в нем нельзя.
– И поэтому ты просто закончил противостояние, отделившись от семьи?
– Нет, Катюш, это не просто. Мало уйти и перестать общаться, куда бы ты ни сбежал, всегда берешь с собой себя и свои эмоции. Я долго злился на родных, иногда даже пытался представить, что они будут делать и чувствовать, если я вдруг погибну. То есть я продолжал жить в этой борьбе. Жить не для себя, а для них. Понимаешь?
Самое страшное, что я и правда его понимаю.
– А сейчас? Ты их простил? – с надеждой спрашиваю я.
– Когда полностью принимаешь ответственность за свою жизнь, прощать больше некого, – со светлой улыбкой говорит Дарий. – Люди вокруг – отдельные единицы, которые тебе ничего не должны, даже если они твои родители. Со всеми приходится выстраивать отношения, кто-то подходит тебе, кто-то нет, и это нормально. Кровная связь не дает гарантий здорового взаимодействия, как и не должна предполагать абсолютного смирения. Как только ты это осознаешь, то перестаешь требовать и ждать и начинаешь делать и жить, основываясь уже только на собственных желаниях и принципах.
– А ты точно к психологам ходил, а не к сектантам?
– Как знать, – усмехается Дарий.
Бережно укладываю рассказ Дария в отдел долговременной памяти, чтобы позже еще раз все прокрутить и осмыслить, потому что с первого раза это непросто.
– В целом мысль интересная, – бормочу я. – Есть над чем подумать.
– Попробуй.
Выгибаю бровь и сжимаю в кулак футболку Дария едва ли гнущимися от усталости пальцами:
– Намекаешь, что мне нечем?
– Намекаю, что эти умозаключения не слишком уж легки для восприятия, – отвечает он, накрывая мою руку своей. – Мне понадобилось десять лет.
– Выкрутился, – миролюбиво хмыкаю я, вновь укладывая голову у него на груди.
– Ты говорила о плановых разговорах с отцом раз в неделю. Он тебе звонил?
– Да, – вздыхаю я. – Вчера мы обедали вместе.
– И как прошло?
– Как я и предсказывала. Мать промыла ему мозги, но он дал мне немного налички на первое время. Герой.
– Злишься на него?
– Скорее да, чем нет. Я всегда думала, что это мать виновата в его вымораживающей мягкотелости, но, оказывается, он такой сам по себе. Когда родители развелись и мы жили вместе с отцом, по факту ничего не изменилось. Ему как было плевать на меня, так и осталось.
– Ты ведь не отсюда, верно? Поступила и переехала?
– Да, а что?
– А твой отец? Зачем переехал он?
Вопрос Дария ставит меня в тупик. Копаюсь в воспоминаниях и отыскиваю тот самый день, когда получила официальное подтверждение о зачислении в университет.
– Ну-у-у… – неуверенно тяну я. – Он нашел здесь работу и…
Замолкаю, слов больше нет. Я не знаю, почему отец переехал. Я вообще о нем мало знаю. Совесть с аппетитом откусывает огромный кусок от тяжелого сердца. Может быть, не только отец плохо выполняет свою социальную роль? Требуя внимания к себе, я совершенно забыла, что сама никогда не проявляла инициативу. От этой мысли становится по-настоящему дурно, волна мурашек пробегает ознобом по плечам и спине. Дарий вдруг прижимается щекой к моему лбу, его кожа кажется спасительно прохладной. Прикрываю рот ладонью, по горлу скребет сухость, вызывая легкий приступ кашля.
– Ты не заболела? Лоб горячий, и тебя, кажется, немного трясет.
– Не знаю, – устало отвечаю я. – Горло побаливает, но это ведь…
Дарий поднимается с дивана, даже не дослушав, и возвращается с электронным градусником, который тут же сует мне под мышку, отодвинув ворот платья.
– Полегче, красавчик, – хихикаю я, поправляя вырез. – Передо мной, конечно, трудно устоять, но держи себя в руках.
– Я постараюсь.
Две минуты похожи на вечность в адском котле, слабость все сильнее скручивает тело.
– Тридцать восемь и две, – озвучивает приговор Дарий.
– Шикарно, – саркастично произношу я. – Мне пора домой, не хватало еще тебя заразить.
Дарий улыбается, и я по глазам вижу, что он готовит для меня ответ на книжно-романтическом:
– Я уже болен… тобой.
Легонько хлопаю себя по лбу и тихо смеюсь:
– Блин, от реального человека эти фразы звучат действительно по-идиотски.
– Ты можешь остаться. Вдруг станет хуже, – серьезно говорит Дарий.
– Нет. Высплюсь, и все пройдет.
– Уверена?
– Абсолютно.
Хмурое осеннее утро понедельника подгоняет студентов холодным ветром. Дарий уверенным шагом пересекает парковку, направляясь к первому учебному корпусу, и бегло поднимается по ступеням, врываясь в гудящий разговорами холл. Сонные глаза, слабые улыбки, тяжелые вздохи. Кто-то с радостью встречает новую неделю, а кто-то уже сейчас мечтает о выходных. Дарий окидывает безразличным взглядом студентов и останавливается на одном из них. Рома стоит на ступенях внутренней лестницы рядом с двумя парнями, уставившись в телефон. Дарий медленно шагает вперед, и чем ближе он подходит, тем больше злится. Катя сказала, что Рома свое получил, и Дарий рассчитывал увидеть как минимум расцарапанное лицо, но подонок цел.
Между парнями остается пара метров, Рома поднимает голову, встречаясь взглядом с Дарием. Один метр. Рома смотрит по сторонам, Дарий же не сводит с него глаз, не обращая внимания на присутствующих. Один шаг. Рома готовится вступить в перепалку, но Дарий вдруг ухмыляется и сворачивает к пропускному пункту, расслабленно поднимаясь по ступеням. Быков оторопело моргает и передергивает плечами, срываясь с места. Он пробегает мимо дежурного и выкрикивает:
– Эй!
Дарий замедляется, но не оборачивается. Рома решительно приближается, размахивая напряженными руками:
– Если ты хочешь мне что-то сказать…
Дарий насмешливо морщится и спокойно движется дальше по выбранному маршруту: поднимается на второй этаж, открывает аудиторию и входит внутрь. Кладет планшет на стол, снимает пальто и вешает его на стул, а когда оборачивается, в дверях уже стоит разъяренный Быков.
– Слышишь… – выплевывает он. – Если ты думаешь, что она один раз тебе дала, потом прибежала жаловаться и…
– Плохо слышу, – говорит Дарий, расправляя плечи. – Пищишь и пищишь там что-то.
Рома делает несколько порывистых шагов и замирает, смело запрокидывая голову. Его ноздри раздуваются от тяжелого дыхания, злость подгоняет кровь к лицу.
– Я тебя предупреждаю, – цедит Рома. – Не лезь не в свое дело, если не хочешь проблем. Ясно?!
Дарий медленно приподнимает уголок губ, его взгляд цепляется за пирсинг в ухе Ромы. Точное движение, крепкая хватка двумя пальцами и рывок, в который вложено достаточно сил. Быков качается в сторону и вскрикивает от боли, из его рта льется грязный поток матерных слов, а Дарий рассматривает серьгу в виде штанги. Справившись с неожиданностью и получив новый заряд ярости, Рома бросается вперед, но получает удар в живот и сгибается пополам, натужно хрипя:
– Сука. Ты пожалеешь.
Еще одна атака Ромы в ослепительной вспышке бушующих эмоций с легкостью пресекается Дарием, который сохраняет надменный расчет. Он заламывает руку Ромы и давит свободной ладонью на его затылок, прижимая щекой к учебной доске.
– Вот как все будет, пацан. Сейчас я тебя вырублю, пойду к руководству и скажу, что ты упал в обморок и ударился головой. Потом я отвезу тебя в больницу, где работает мой знакомый, он возьмет пару анализов, пока ты будешь в отключке, и мы найдем очень много лишнего и интересного в твоем организме. А когда ты очнешься, то рядом уже окажутся родители и билет в реабилитационный центр, после которого твоя жизнь уже никогда не будет прежней. Все еще хочешь потягаться со мной?