Она могла изначально поставить себя так, чтобы семья Людвига воспринимала ее как хозяйку поместья. Или хотя бы заявить хоть раз, что половина работы над любой книгой фон Лингера – ее.
Так… почему?
Почему она все это время позволяла так с собой обходиться? Мужу, его родственникам, издателю. Почему ей не пришло в голову сказать «нет», когда Вилла требовала у них денег, или хотя бы воспротивиться тому, что семейство Лингеров поселилось у них в поместье?
Она боялась? Кого? Мужа? Свекрови?
Сколько вопросов. И если на них ответить, то, наверное, станет понятно, что не так с ее жизнью. Вот только ни на один из них она ответить не может. Или… не хочет?
Рано потерявшая родителей, она прекрасно понимала, насколько больно остаться одной. Без родных. Конечно, она не хотела Людвигу такой судьбы. Зная, как для него это важно, делала все, чтобы не стать причиной ссор и раздоров мужа с его собственной семьей.
Гораздо проще было просто прыгнуть на заднее сиденье старенького мобиля Цверга, чтобы окунуться в расследование с головой и не лезть в неприятности. Не создавать конфликтных ситуаций. Не слышать визгливых воплей свекрови.
А… Людвиг? Она и правда не замечала, что последнее время он охладел к ней? Или, может быть, все-таки не хотела замечать? Все списывала на усталость, раздражительность творческой, тонкой натуры, на головную боль, в конце концов. Это же проще, чем всерьез, по-настоящему задуматься о том, что происходит в их личных отношениях. Но дело даже не в этом. В собственном нежелании конфликтовать с окружающими она еще могла себе признаться.
Гораздо труднее было признаться самой себе в том, что со временем истории, которые рассказывал ей муж-писатель, стали для нее интереснее самого Людвига фон Лингера. Работа над текстом – важнее совместных ужинов.
Как часто она работала почти до утра и, чтобы не будить мужа, ложилась отдельно? Когда последний раз они с мужем говорили о чем-нибудь, что не связано с книгой? О погоде за окном, а не о времени суток в той или иной сцене? Об их личных планах на будущее, а не о том, вводить или нет еще одного второстепенного героя?
Она перестала быть для него женой, она стала компаньоном по бизнесу. Но даже если и так? Почему бы не поговорить по-человечески? Ты полюбил другую? Так скажи мне об этом! Зачем же… Неужели я такое чудовище, что меня легче отравить, нежели о чем-то договориться?
Агате вдруг стало так горько и больно от собственных мыслей, что защипало в носу. Она опустила голову и стала искать в сумочке чистый платок.
Хлопок. Глухой, но мощный. Звук, конечно, не оглушил, но рычание собак на заднем сиденье вдруг стало таким, будто Эльзу и Грона завалили подушками. Или мешками с песком. Визг тормозов. Она, наверное, разбила бы лицо, если бы не нагнулась. Как, оказывается, полезно вовремя пожалеть себя.
Это была последняя мысль, а кровь на белой манжетке клетчатого платья – последнее, что она видела.
Барон пытался удержать мобиль на узкой скользкой дороге, с тревогой поглядывая на женщину, которая, казалось, просто уснула.
– Эльза! Агата!
Собака протиснулась между сиденьями, лизнула женщину в лицо. Та очнулась, вдохнула поглубже и изо всех сил вцепилась в теплую шерсть: не закричать, не помешать, не сбить концентрацию водителя…
Машину бросало из стороны в сторону, но Эрику каким-то чудом удавалось держать дорогу.
– Агата, достаньте из ящика прямо перед вами огнестрел и положите мне его под правую руку.
Женщина молниеносно выполнила приказ.
– Умница, – не отрывая взгляда от дороги, кивнул барон. – Теперь пластину связи из бокового кармана, мне не выпустить рычаги управления.
– Готово.
– Хорошо. Нажмите единицу. Нам понадобится помощь.
– Дальше?
– Расстегните на собаках ошейники, – по-прежнему спокойно командовал барон.
Умные Грон и Эльза по очереди подставили головы.
– Отлично! Теперь самое главное, Агата… Ваша задача – забиться как можно глубже под сиденье.
– Нет! Я…
– Задача – забиться под сиденье! – Барон сказал это так, что не подчиниться было невозможно, при этом голос его стал тише и мягче…
Свернувшись клубком под сиденьем, Агата услышала:
– Эльза, охранять!
Мобиль остановился. Эрик выхватил из внутреннего кармана странный изогнутый нож. Полоснул себя по ладони и только после этого схватил окровавленной рукой огнестрел.
Распахнул дверь, вынырнул наружу. Сразу за ним черной тенью метнулся Грон. Эльза не шелохнулась.
Выстрелы. Крики. Рычание Грона.
Агата видела Эльзу. Собака нервно дергала ушами, но сидела неподвижно. Потому что получила приказ.
– Эльза, – прошептала Агата.
Странный звук. Звон разбитого стекла. Вой…
– Эльза! Нет! – Собака прыгает в разбитое лобовое стекло, цепляя лапами острые осколки…
Тишина.
Агата думала, что звуки боя – это страшно… Да. Конечно. Но вот эта тишина…
– Эльза… – тихонько позвала.
В ответ – ничего.
– Эрик? Грон?
Она вылезла из-под сиденья, открыла дверь. Выбралась в темноту, чуть подсвеченную кристаллами мобиля.
– Эрик! – Она подбежала к мужчине, раскинувшемуся на снегу.
Холодно. Темные пятна на белом в тусклом свете кристаллов.
– Не пострадала?.. – еле слышно.
– Вы живы!
– Багажник. В боковом кармане сумки пузырьки. Они подписаны. Влей…
Агата побежала к машине. Сумка, сумка, сумка… Боковой карман…
Пальцы дрожали, от слез расплывались предметы. Одна сумка, вторая. Где… Где же это… Нашла!
Барон поморщился, с трудом глотая сероватую густую жидкость.
Рядом лежал Грон. Пес шевельнул хвостом, когда Агата склонилась над ним.
– Давай, надо выпить!
– Ууууууу…
К Эльзе Агата шла медленно, стараясь не думать о плохом, но слезы все равно лились, тряслись руки.
– Эльза… – опустилась она на колени перед собакой, которая спасла ей жизнь.
«Больно…» – прочитала в глазах. Живых!!!
– Так, надо выпить! Эльза, милая, не капризничай!
«Буду… Мне можно!»
– Конечно, радость моя! Тебе все можно. Но выпить лекарство надо!
Получилось!
Агата огляделась. Возле машины было одно тело. Рядом с Эриком – еще три. Стало страшно, но боль в руке вернула к реальности – предусмотрительный и битый жизнью канцлер в отставке наверняка возит с собой что-то ранозаживляющее.
Женщина бросилась к дорожной сумке, раскрыла. Есть! Слева был карман с зельями. На достаточно большой банке было написано: ранозаживляющее.
– Это вылить на рану или выпить?
– Обработать. Не пить. – Эрик даже попытался улыбнуться.
– Собак можно?
Опустил ресницы.
– У вас?
– Только ладонь. Меня не задели.
Смазала ладонь.
– Грон?
Погладила бок, пес дернулся. Пальцы стали липкими и влажными. Не глядя, налила из бутыли.
– Эльзочка…
У нее была рана в плече.
«Интересно, – размышляла Агата, поливая рану. – Можно ли считать, что у собаки есть плечо… Надо словарь посмотреть…» Потом она ругала себя за тот бред, что лезет в голову: трое раненых, ночь. Трупы… А она – о словаре. И точном лексическом значении! Вспомнились слова Ульриха, какая она зануда…
Пластина загорелась, замерцала в темноте. Агата схватила ее и понесла Эрику.
– Да. Живы. Приезжайте, – приказал он. И посмотрел на Агату. – Сильно замерзли?
– Пока холода не чувствую.
– Помощь скоро будет.
И прикрыл глаза.
– Эрик, – испуганно позвала Агата.
– Все нормально…
– Не отключайтесь… Мне страшно.
Она откуда-то знала, что нельзя дать ему потерять сознание. Знала – и все…
– Не бойтесь, – заплетающимся языком сказал он.
Агата опустилась перед Эриком, положила его голову к себе на колени.
– Встаньте, – приказал он.
– Тссс.
– Вы простудитесь.
– Доктор Фульд умеет лечить простуду?
– Он умеет все.
– Значит, он спасет нас всех.
– Точно.
– Сколько их было? – спросила Агата, заметив, что у мужчины снова глаза стали закатываться.
– Четверо.
– Они стреляли по кристаллам?
– Глупости! Кто в такой темноте…
– А что они сделали?
– Раскатали шипы на дороге.
Новый свет кристаллов, появившийся на дороге, Агата восприняла с невыразимым облегчением.
– Все живы? – закричал доктор Фульд, выскакивая из мобиля.
– Трое ранены! – отозвалась Агата.
Эрик раскрыл глаза.
Знакомые пронзительно-желтые полосы мелькали перед глазами. Так уже было. Острая боль чуть выше уровня глаз, будто воткнули тонкую спицу. Прекрасно!
Подобные ощущения свидетельствовали о том, что истощение он себе заработал. Что было вчера? Он не помнит. Опять подвал? Странно. Что же такое он создавал?
Внезапно память вернулась. Сознание пронзило, как молнией. Дорога. Снег. Ночь. Белая залитая кровью манжета клетчатого платья. Бледное от ужаса лицо. Горячее дыхание Грона.
– Агата…
Он помнил, что она была жива. Помнил, как ему казалось, что она непременно простудится.
Красный от крови манжет. Прозрачные пальцы пытаются открыть бутылку с ранозаживляющим зельем. Несколько капель падает на снег. Эльза скулит…
– Агата!
– Все хорошо. – Ее голос совсем рядом.
Его гладят по щеке. Перед глазами снова ярко-желтые полосы, над надбровными дугами – невыносимая боль, и одна мысль – интересно, манжет все еще в крови?
Платье ему понравилось. Он купил его сразу, не раздумывая, лишь уточнил размер. Красно-зелено-синяя клетка. Цвета не яркие, поэтому не вычурно, но задорно. Белоснежные воротничок и манжеты придавали аккуратный и даже несколько нарядный вид. Судя по тому, как часто женщина его надевала, – ей оно тоже пришлось по душе.
Губы смачивают чем-то кисло-сладким. Еще и еще. Он приподнимает голову, делает жадный глоток. Хочет еще. Но питье забирают.
– Чуть позже. Доктор запретил помногу.
Ее голос…
Эрик с облегчением выдыхает. Потом вспоминает: