– Тише, Касс, – Агата поднесла палец к губам, напоминая, что барон в доме инкогнито, мало ли кто услышит, – нет, сегодня ничего печь не нужно. Лучше к празднику. Но у меня к вам будет просьба.
– Все, что вам будет угодно, госпожа Агата!
– Позовите меня. Давайте вместе. Мама пекла… На праздник. Всегда. А научить… не успела.
Солдат кивнул, и было в его добрых глазах столько тепла и света, что, когда он ушел, Агата не выдержала. Заплакала. От воспоминаний. От счастья. От любви. И от страха все это потерять.
Она села в кресло, и сразу две золотистые мордочки пристроились к ней на колени. Касс передал ей салфетку, в которой лежали дольки яблок. Ароматные кусочки исчезли, как по волшебству, за одно мгновение! Собаки очень любили яблоки. Агата улыбнулась, полезла в карман платья – вдруг там есть еще? Она теперь так часто носила с собой нарезанные яблоки для собак, что могло и повезти.
– Нет, – вздохнула Агата, погладив Эльзу по голове, – больше нет…
Яблок в кармане не было. Вместо них на ладони красовалась визитная карточка. Золотые буквы на атласной, шелковой бумаге кремового цвета: «Аделинда фон Генгебах».
Эльза чихнула. Грон зарычал.
Эта женщина… Красивая. А какое на ней было платье! Интересно, ей самой бы пошло? Даже если и так. Она не умеет все это носить. Так… элегантно. Таинственно. Эрик сказал, чтобы она была осторожна. Что Адель опасна. Он сказал: «Адель». Барон, видимо, знал ее раньше. Эта женщина украла ее мужа. Ну и пусть! Пусть забирает! А… Эрик? Он… тоже увлечен этой… Генгебах?
Агата попробовала неприятное имя на языке. Зачем ей понадобилась моя жизнь? Мой муж? Что же произошло? И… когда? Как давно Людвиг изменяет?
От этих мыслей стало холодно и гадко. Она вспомнила ночи с Людвигом. Ей казалось, это были ночи любви. Казалось. А на самом деле он… Всеблагие, как она была глупа! И что теперь?
Захотелось поговорить с Людвигом, вытрясти из него правду. Всю правду! Выпить эту боль до дна, залпом. Выпить, забыть и больше никогда к этому не возвращаться. Развод. Она хочет развод! Никогда! Больше никогда и никому она не поверит.
Да, ей хорошо с Эриком. Так хорошо, что даже дышать в полную силу страшно, ну и что? Пусть будет как будет. Счастье – мотылек. Бабочка. Села на мгновение, раскрыла яркие крылышки и упорхнула. Она будет помнить его всю жизнь. Но она больше не будет надеяться. Хватит! Это… слишком больно. Сейчас она пойдет, поговорит с мужем, а потом найдет Эрика и скажет ему, что…
Госпожа фон Лингер, не обращая внимания на ворчание собак, решительно направилась к двери и столкнулась с бароном.
– Агата. – Мужчина обнял и замер, уткнувшись лицом ей в шею.
Разом растеряв все свои вопросы и боевое настроение, она стала осторожно поглаживать по закаменевшей спине, шептать банальные слова о том, что все будет хорошо.
Эрик… Скоро праздники, и она будет печь с Кассом кекс. Загадает желание. Барона тоже обязательно заставит жечь в камине записку! Будет верить. Надеяться. Любить. И никакое предательство не заставит ее отказаться от счастья. Даже если придется пережить его снова. Ну и пусть! Жаль только… Вот если бы у нее был ребенок. Агата вдруг вспомнила, какое у Виллы было лицо. Тогда, в подвале. Бесстрашное.
– Агата… ты здесь? – прошептал Эрик. – О чем задумалась?
– Я? – Она покраснела.
– Ты. Что случилось?
– Ничего.
– Ну я же вижу… Что?
– Я хочу ребенка. От тебя…
Они целовались так долго, что даже совершенно счастливые от умиления собаки начали беспокоиться…
«Это все, конечно, прекрасно…» – Грон закатил глаза к потолку.
«Ну да. Мило и романтично», – вторила ему Эльза.
Низерцвейги переглянулись, и хором подумали: «Но если так будет продолжаться, мы останемся без ужина!»
– Гав! Гав!
– Гав! Гав! Гав!
– Ты голодный? – спросила Агата, вздрогнув от возмущенного лая.
– Да, – выдохнул барон, нехотя отрываясь от ее губ, – и Эльзу с Гроном надо покормить. Эльза! Грон! Идите, Ульрих вас уже ждет.
Они быстро разделили все, что принес Касс на ужин. Агата пожалела, что ее не пускают на кухню – она бы заварила Эрику бодрящий чай. И сама бы выпила что-нибудь от тревог…
Ели молча. Агате очень хотелось расспросить об этой женщине, о том, что происходит, но от мужчины веяло такой усталостью, что она не решалась.
– Агата, – Эрик налил им вина, – пожалуйста, потерпи. Завтра тяжелый день. Аделинда наверняка придет спасать Людвига. Эта женщина очень, очень опасна. Я не могу допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Обещаю, когда ты будешь в безопасности, мы обо всем поговорим. Я все тебе расскажу.
– И меня пустят в архивы.
– Куда?
– В архивы. Хочу поработать с личными делами разведчиц, чтобы дописать книгу.
– Я сам предоставлю тебе информацию. Эти дела засекречены. В архив тебя никто не пустит.
– Даже с тобой?
– Агата, – он усадил ее к себе на колени, – ну… посмотрим, что можно сделать… За поцелуй!
Эльза и Грон уже поели. Ужин был бесподобен, настроение прекрасным, поэтому собаки не стали мешать. Пусть целуются, сколько хотят. Еще бы! Столько времени зря потеряли исключительно по собственной глупости.
– Ты ее любишь? – вырвалось у Агаты, хотя она собиралась молчать и подобного вопроса не поднимать. Во-первых, это жутко неприлично. А во-вторых, страшно услышать ответ.
– Кого?
– Аделинду фон Генгебах.
Барон фон Гиндельберг посмотрел на ревниво вздернутый носик и невесело, но рассмеялся:
– Я люблю тебя. И мне порой кажется, что Всеблагие нарочно не дали мне возможности испытать это чувство раньше. Чтобы я понял, как это бывает, лишь рядом с тобой… Это, конечно, не значит, что у меня не было женщин. Были. Это не значит, что я не думал, что любил. Это значит, что теперь я знаю точно – никогда раньше я не испытывал ничего подобного. И теперь, зная, что это такое, я не смогу от этого отказаться.
– Эрик…
Лицо Агаты вспыхнуло. Она уткнулась барону в плечо.
– Прости меня, – прошептал барон. – Во всем, что происходит, виноват я…
Глава 23
Эрик ненавидел ту черную папку. Ненавидел секретаря, что ее приносил, ненавидел Отдел Безопасности, который готовил материалы и постановления. Себя, подписывающего приговоры, ненавидел…
И пусть его убеждали в жестокой необходимости. В том, что огульно никого не убирают и у служб безопасности имеются очень и очень веские причины… Что силовики на службе короны: убийцы, разведчики, диверсанты – люди с расшатанной, не поддающейся коррекции психикой, слишком опасны. В первую очередь для мирного населения. Что не все смогли вернуться с войны.
Он внимательно изучал дела. Да он разведданные столько не перечитывал! Все пытался зацепиться… Что бы такое придумать… Как помочь.
Он вспомнил дело одного капитана. Герой Отторна. Около сотни операций. Легенда. Человек беззаветной отваги. После войны… наемный убийца. Самый дорогостоящий на континенте.
Еще один. Полковник из внешней разведки. Вернулся домой, узнал, что семья погибла. Запил. В таком состоянии человек, обученный убивать голыми руками и всем, что есть в поле зрения, – бомба замедленного действия. Барон Гиндельберг приказ о ликвидации не подписал. Изолировали. Лечили. Сейчас трудится. Преподает в военной академии.
А другой диверсант после этой же самой клиники – работали с ним по тем же самым методам и те же самые специалисты – сорвался. Добыть оружие для него проблемы не представляло. Потери. И в воинской части, и среди гражданского населения. Несмотря на то что психологи считали программу реабилитации весьма успешной, а у этого конкретного пациента отмечали заметные улучшения, в последний день перед выпиской он отправился мстить всему миру.
Сколько их было?
Катрин Лаутгер (Чулок) разбилась на мобиле вместе со своим женихом. Несчастный случай.
Лили Бильдерлинг (Мотылек) умерла в госпитале под попечительством Башни Благих Отторна от острой сердечной недостаточности.
Грета Кох (Цветочек) утонула при странных обстоятельствах. Дело о нападении не раскрыто.
Мод Келлер (Солнце) сгорела при пожаре. Дело о поджоге не раскрыто.
Катрин Лаутгер. Любовь. Он – оклеровец. А быть уверенным в том, что девушка не проговорится… И можно было бы попытаться спасти, если бы не родственники жениха. Там… политика. Этим влюбленным не было места под солнцем. И это при том, что война закончилась. Война закончилась, а смерть осталась. Время разбрасывать камни. Время их собирать.
Лили Бильдерлинг действительно умерла своей смертью. У девушки было больное сердце. Когда это произошло, все вздохнули с облегчением.
Мод Келлер и Грета Кох сами подписали свой смертный приговор. В прямом смысле этого слова. Они слишком хорошо осознавали, что их не оставят в живых. Им обещали легкую смерть. Топили и жгли уже остывшие тела.
Пятьдесят три приговора. Пятьдесят три черные папки…
И все равно это было предательство – как бы старательно он ни пытался убедить себя в том, что рационализм в силовых структурах должен превалировать над всем остальным.
Адель… Адель-Невидимка. Считалось, что женщина не может быть артефактором в смысле создания магических вещей. Но если ее кровь отзывается на кристаллы, она может ими пользоваться. В случае с Невидимкой он сомневался. Артефакты, что он делал ей сам, работали совершенно непредсказуемо! Он был уверен, что девушка сама их совершенствует. Она не просто соблазняла. Ей открывали все самые сокровенные тайны, ради нее шли на самоубийство, ее не могли ни забыть, ни… вспомнить. Многих она просто свела с ума в прямом смысле этого слова. Кристаллы в ее руках были жестоки.
Из Оклера она уходила чисто, с блеском обставив свою мнимую смерть. Когда прибыла в Отторн, работать дальше на канцлера отказалась. И он отпустил. Более того, приказал всем забыть про нее.
Невидимка составила изумительно удачную партию. Генгебах, будучи человеком влиятельным и неприятным, – Эрику он всегда напоминал покойного отца – вместе с тем был баснословно богат. Госпожа фон Генгебах заблистала в высшем свете, как будто награждая себя за все, что пришлось пережить. Однако и года не прошло, как Адель стала вдовой. Уголовный розыск ничего не доказал. И как ни ярились родственники – все состояние отошло скорбящей вдове.