Он никуда не денется. Статья за ношение и хранение огнестрельного оружия нависла над бывшим десантником куполом парашюта.
Лисин пробормотал начальнику РОВД:
— Занимайтесь, пожалуйста.
Следователь направился к выходу. Он шел так быстро, что остальные члены группы догнали его только у «Волги».
— Вам и этот человек не интересен? — участливо осведомился Гасилов. — У вас удивительная способность, Иван Дмитриевич, отделять агнцев от козлищ.
Следователь почувствовал в голосе молодого коллеги нотку иронии, распахнул дверцу, сел в машину так, что она покачнулась, и осведомился:
— Знаете, о чем я думаю, Гасилов?
— Если честно, сгораю от нетерпения узнать.
— У полковника ВДВ, чья стрижка длиною в сантиметр или чуть больше, нет расчески. Она ему не нужна. И я его понимаю. Мне она тоже была бы ни к чему. Нечего расчесывать. Если только грудь. А вот у Зинчука Николая Федоровича, седая голова которого украшена едва заметной щетиной, расческа имеется.
Сидельников включил двигатель и оперся локтем о спинку сиденья.
— Не понимаешь, капитан? — Лисин улыбнулся и стал работать правой рукой так, словно сжимал в ней рукоять весла.
Стекло опустилось, и в салон ворвался свежий воздух периферийного городка. Следователь любил такие места именно за неповторимый, ароматный воздух путешествия и чужбины.
Но это только кажется, что чужбина. На самом деле, когда в легкие Лисина врывалась эта смесь, он чувствовал приступ дежавю. Скифская кровь напоминает каждому русскому о том, что он здесь уже бывал, несколько тысяч лет назад носился по просторам центральной полосы еще не Руси, а просто вольной земли. Пусть не сам, но его предок — точно. Многие из нас с вожделением вдыхали этот запах, справедливо полагая, что с ним к нам приходят смутные воспоминания, едва прорывающиеся сквозь глубину веков.
— Расческа, капитан. В протоколе личного досмотра Зинчука, которому я без принуждения со стороны, по собственной воле велел дать пинка под зад, среди прочих вещей было указано — «расческа пластмассовая». Вот зачем, скажите мне, почти лысому Зинчуку расческа в кармане, а? Не должно ее быть. Кстати, а почему он не в Канаде?! Надо бы вспомнить, где проживает этот тип. Озерная, два. Квартира пятнадцать. Гони, Сидельников, лети туда, родной.
Упрашивать капитана МУРа дважды никогда не приходилось, тем более что мысль о Зинчуке пришла ему в голову сразу же, едва он услышал слово «расческа», вылетевшее из уст следователя.
— Сейчас направо. Теперь налево, до светофора, а там — в переулок, — указывал маршрут Гасилов.
«Волга», ревя двигателем, то мчалась по центральной улице города, то ныряла во дворы и почти срезала белье, висящее на веревках. Сидельников слушал команды и повиновался, как робот. Сейчас он, член группы Лисина, безоговорочно повиновался местному жителю. Любой сыщик знает, чего может стоить секунда, потраченная впустую. В жизни каждого опера хоть раз, но случается препозорнейший факт, когда жулик уходит прямо из-под его носа — не хватает минуты, сорока секунд, пятнадцати. Случается, что и две секунды способны на годы увеличить срок поиска преступника.
— Вот этот дом. Кирпичный, новый. Их в городе возводят методом точечной застройки…
— Часа через два мы об этом послушаем с удовольствием, — пообещал Сидельников, укладывая руку на раненое плечо Гасилова и толкая его в сторону первого подъезда.
— Московская фирма строит, — на пороге продолжил Гасилов. — Сюда только по разнарядке мэрии вселяют.
— Это возмутительно, — сказал Сидельников, толкая его еще сильнее.
На пятом этаже он взял Гасилова за здоровую руку и мягко потянул назад, а у пятнадцатой квартиры вообще вытолкнул обратно, на лестницу.
Юштин неслышно вытянул из кобуры «глок», то же самое сделал и Сидельников. У Лисина «глока» не было. Он снова не захватил в командировку оружие. Такова была одна из вредных привычек старшего следователя по особо важным делам. Еще он непроизвольно жевал губами в минуты раздумий.
Лисин поднял руку и нажал кнопку звонка. За дверью сыграл три склянки имитатор корабельного колокола.
Глава 8
Мысль о том, что квартира друга может представлять для него опасность, пришла в голову Варравина только через час после прибытия в нее. Войдя, он разделся, принял душ и там же, в ванной, тщательно осмотрел свою голову. Не появилась ли за минувшие сутки предательская темная пленка, свидетельствующая о том, что волосы у Романа Алексеевича, он же Николай Федорович, не седые, а черные.
Брить их нужно будет потом. Когда закончится дело. С каким удовольствием он войдет в душ, намылит голову и сдерет с нее эту дурацкую светлую щетину!
Пройдет неделя, другая, и на совершенно лысой голове начнут появляться первые всходы — маленькие тычинки, имеющие цвет родных волос, темные, густые. Минует еще месяц, и они превратятся в спортивную стрижку, ныне весьма модную, почитаемую среди молодежи. Если ему удастся водить за нос ментов около полугода, то любой, кто видел его в этот день в прокуратуре, не узнает ни его внешнего облика, ни внутреннего.
Но сейчас нужно поддерживать идиотский имидж всеми возможными средствами. А измениться — это просто. Нужно стать самим собой, вот и все. Варравин потеряет этот придурковатый блеск в глазах, перестанет морщить лоб и громко разговаривать. Он сроду так не изъяснялся. Превратиться в самого себя гораздо легче, чем в придурка, помешанного на идее о государственном переустройстве.
Еще там, на вокзале, когда мял в руке билет, он сознался себе, что здорово струсил. Но как быть с Мартыновым? Кто накажет сынка Ляписова-старшего и увидит страх в глазах этого папаши? Получается, что председатель суда может всеми возможными средствами защитить своего сына. А вот Варравин не в состоянии сохранить если не жизнь сестры, то хотя бы ее честь. Несправедливо это, ребята.
А вот вам и формальная логика, обещающая сбить с толку прокуратуру и полицию. Следующий поход за справедливостью возглавит именно седой человек с придурковатым взглядом, чтобы потом ни у кого не осталось ни тени сомнения в том, что и первые три трупа — его рук дело. Они искали одного подозреваемого. Через месяц или две недели — как бог карты разложит — у них появится второй. С отличными от первого приметами, с иными манерами.
Он был в их руках. Они познакомились с ним и теперь знают до мелочей, как он выглядит и разговаривает.
Старые приметы забудутся за ненужностью. Все смирятся с тем, что они им привиделись. Будут новые, неоспоримые. Мартынов ответит за подлость, Ляписов-старший увидит перед собой возмездие и ужаснется, его сын, подонок и алкоголик, поймет, что расправа неминуема. Только тогда Зинчук превратится в Варравина.
А Коле-Зине ничего не угрожает. Он тянет трал в Дэвисовом проливе. Любой канадец, выходящий с ним в море, подтвердит, что на момент странных убийств в Старооскольске их старый фрэнд Ник Зинчук был с ними, то есть имел железное алиби.
Вот тогда сотрудники старооскольской прокуратуры действительно одуреют. Кого же теперь искать?!
Вот к чему стремился Варравин. Точно такой же вопрос, только с улыбкой на лице, они задавали тогда, когда была убита сестра. Все возвращается на круги своя.
Ему очень хотелось посмотреть им в глаза, когда они будут спрашивать себя по-настоящему, белея лицами, теряясь в догадках и холодея сердцем. А та минута на вокзале — это нервы. Варравин никогда не убивал людей. Вот от чего слабость. Но больше ее уже не будет.
«Что, никого нет дома? — подумал Лисин, не услышав шагов за дверью. — Николай Федорович, наверное, пошел искать причины несовершенства государственного устройства России. Знать бы, где они и Зинчук, который их ищет. Страну мы тогда все равно не усовершенствовали бы, но преступник был бы найден».
— Будем ждать? — спросил Сидельников, возвращая в кобуру пистолет.
— Ждать, конечно, можно, — согласился Юштин. — Но было бы глупо просидеть в засаде сутки. Может, Зинчук сейчас в туалете или спит, а потому и не открывает дверь?
Сидельников провел лукавым взглядом по лицу Лисина.
Тот все понял и приказал:
— Делаем так. Гасилов — на улицу, будешь страховать на свежем воздухе. Посидишь у соседнего подъезда на лавочке. Сидельников — наверх, Юштин — на четвертый этаж. Я беседую с соседями.
Гасилов спустился и хлопнул входной дверью. После этого Сидельников не пошел наверх, а Юштин не спустился этажом ниже. Все происходило далеко не в лучших традициях советского и российского сыска и следствия.
Сидельников вынул из кармана любопытный предмет, похожий на пилочку для ногтей и на медицинский инструмент, и стал производить действия, которые осуществляет грамотный домушник, желающий проникнуть в закрома зажиточного буржуя.
Первый замок открылся легко, словно это был крючок, поддетый куском проволоки. Ригель щелкнул и отошел в сторону.
— Влево попробуй, — шепотом советовал Юштин Сидельникову, видя, что с верхним запором у того возникли очевидные затруднения.
— Запомни раз и навсегда, капитан! — Сидельников покряхтел на манер Лисина, и язычок английского замка щелкнул. — Все — ты слышишь?! — абсолютно все замки открываются только вправо. Прежде этот умник работал по линии угонов автотранспорта, — объяснил он следователю, пряча походный набор в карман.
— А ты раньше по какой линии работал? — Лисин улыбнулся.
— Да так…
— Я спросил, — напомнил Лисин, заходя в квартиру.
— Квартирные кражи. Пять лет.
Гром грянул неожиданно, как ему и положено. Страшный грохот разорвал тишину квартиры, вылетел в открытую дверь и наполнил подъезд. От косяка отщепилась щепа, хрястнула и вылетела наружу.
Лисин успел отшатнуться. Если бы в него угодила пуля, он вылетел бы в коридор точно так же, как и половинка облицовочной дверной планки. Калибр оружия, судя по всему, был большой. Его мощь явно превышала отечественные образцы.
Вторая пуля разбила электросчетчик, вышибла в коридор голубой искрящийся сноп величиной с огромный детский шар и разметала по всей прихожей пластмассовые и металлические ошметки.