Зажмурившись от удовольствия, я тону в надушенных объятиях сестры. Уверенность, раннее подаренная мне Данилом, крепнет. Когда люди не хотят тебя видеть, они ведут себя по-другому. Не улыбаются и не обнимают так, словно действительно скучали.
— Он к тебе не приставал? — Луиза по-свойски обнимает меня за талию, увлекая за собой. — Ты сказал ей, Дань? — и не дожидаясь его ответа: — Короче, мы с ним встречаемся. Дурдом, да? Столько лет дружили. Арс нас первый застукал у меня в спальне. Ору было — жесть. Будет ему уроком, чтобы без стука в чужие комнаты не вламывался. Ну ты и сама, наверное, помнишь его дебильную привычку.
Луиза ничуть не изменилась. Такая же ослепительная красотка и по-прежнему болтает без умолку. У сестры совершенно отсутствует фильтр на то, что вылетает из её рта, но окружающие с лёгкостью ей это прощают, ибо подобная непосредственность гармонично вписывается в её имидж. Обаятельным и привлекательным многое сходит с рук.
Да, я помню привычку Арсения везде чувствовать себя как дома. Одно из самых ужасных воспоминаний в моей жизни — случай, как он вломился в мою спальню, застав меня за переодеванием. Мне тогда было всего пятнадцать, и я мечтала сквозь землю провалиться со стыда. Он даже не извинился — просто выругался себе под нос и шарахнул дверью, будто это я в чём-то перед ним провинилась.
— Пап, принимай свою вторую дочь! — Луиза подталкивает меня навстречу отчиму, спускающемуся со второго этажа.
Я дожидаюсь, пока он со мной поравняется, и сама заключаю его в объятия. Что бы ни произошло с моей жизнью дальше, я всегда буду ему благодарна за то, что он оплатил моё образование в лучшем вузе Европы и позволил мне увидеть мир. Ведь, положа руку на сердце, он был совсем не обязан. Мамы не стало, когда мне было семнадцать. Пётр мог потерпеть всего один год до моего совершеннолетия и отправить меня в свободное плавание.
— Выросла так, — гудит отчим, похлопывая меня по спине.
С объятиями я не затягиваю — это незнающим Пётр Аверин кажется улыбчивым добряком, а на деле он совсем не такой. С мамой он часто разговаривал жёстко и со своими детьми тоже. Мама говорила, что такая суровость — следствие профдеформации. Вот уже много лет отчим возглавляет одно из крупнейших предприятий страны, у него тысячи людей в подчинении. Арсений пошёл в него: у него та же подавляющая энергетика и те же нотки металла в голосе. Только отчим, в отличие от сводного брата, меня не пугает.
— Спасибо вам, что позвали. И за всё.
— Аина, ты вот эту всю хрень вроде «я теперь сирота» брось, — Пётр берёт меня за плечи и слегка встряхивает. — Поняла меня? Комната твоя свободна, жить будешь здесь. С работой решим.
В глазах непрошено собираются слёзы. Столько всего ценного есть для меня в этих словах, произнесённых почти раздражённо, что я не успеваю справляться с подступающими эмоциями.
— Спасибо большое. Я… — запинаюсь, потому что, если скажу больше — наверняка разревусь. И то, что Луиза и Данил наблюдают, делает только хуже. — Просто спасибо, серьёзно.
Тяжёлая поступь шагов, доносящаяся позади, за секунду приводит меня в чувство. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто появился в гостиной. Рядом с Арсением даже воздуха вокруг становится меньше — он его поглощает одним своим присутствием, будто говоря: «Ты и на него права не имеешь».
— Ты, блин, ещё не оделся, что ли? — раздражённо ворчит Луиза. — Мог бы свою задницу и позже покачать. Я вообще-то есть хочу, а теперь нам всем придётся ждать, пока ты свою тушу в ванной прополощешь.
Я оборачиваюсь и от неожиданности опускаю глаза в пол. Арсений не то чтобы не одет — он, скорее, раздет, потому что только вышел из спортзала. На нём серые спортивные шорты, резинка которых потемнела от пота, футболка перекинута через плечо. Его волосы стали короче, и первое, что мне приходит на ум: он похож на бойца, дерущегося в клетках за деньги. Странное сравнение, потому что я привыкла видеть Арсения в рубашках и деловых костюмах.
— Так садитесь без меня, — бросает он и, обернувшись, небрежно чиркает по мне взглядом. — С возвращением, блудная сиротка.
— Ой, ну почему ты такой отстойный? — незамедлительно шипит Луиза, пока Арсений, отвернувшись, пожимает руку Данилу. — Где ты вообще находишь дур, которые с тобой спят? Тебя же больше минуты вытерпеть невозможно.
— Просто Арс привык справляться быстрее, — усмехается Данил и заговорщицки подмигивает мне.
— Поговори, — грубо осекает Арсений, но я знаю, что раздражённая перебранка между этими тремя не более чем странное проявление любви. Данил и Арсений — лучшие друзья, а Луиза в своём старшем брате души не чает. Тут есть чему позавидовать.
— Арсений, — подаёт голос отчим, молча наблюдавший за разворачивающейся сценой, — у нас семейный ужин, о котором ты был предупреждён. Десять минут тебе на то, чтобы спуститься.
Если бы он сказал то же самое мне, да ещё таким тоном, я бы уже со всех ног летела вверх по лестнице. Но Арсений не я, и он единственный в этом доме, кто всегда умудрялся общаться с Петром на равных. Наверное, в этом и заключается прелесть финансовой независимости, потому что даже оторва Луиза, не лезущая за словом в карман, в разговорах с отцом обычно осторожничает.
— Спущусь, как приму душ, — развернувшись, Арсений не спеша идёт к лестнице.
— Хамло, — фыркает Луиза и переводит взгляд на меня: — Не парься, Аин, он сюда только по выходным мотается. Завтра свалит в город, и мы с тобой заживём.
У меня даже язык не поворачивается сказать вежливое «Да ну, брось». Я тоже надеюсь, что Арсений поскорее свалит отсюда, и я наконец перестану чувствовать, что ворую его воздух.
Глава 3
— Дань, ты же останешься сегодня со мной? — Луиза корчит просящую гримасу и с шутливой мольбой смотрит на Данила. — Ну пожалуйста. Вся наша семья сегодня в сборе. Обещаю завтра приготовить всем завтрак, — взгляд на меня: — Аина, ты вот чем в Швейцарии привыкла завтракать?
Я неловко пожимаю плечами. Мои завтраки в Швейцарии ничем не отличались от обычных московских. Мы готовили дома из продуктов, купленных в обычном супермаркете.
— Да я всё ем. Моя соседка по квартире готовила омлет с тофу. Было вкусно.
— Омлет с тофу, — мурлычет Луиза и, пробежавшись пальцами по плечу Данила, упирается в него подбородком. — Что скажешь?
Мне требуется прикладывать усилия, чтобы по-идиотски не прятать глаза, глядя на их интимные заигрывания. Я не испытываю ревности, злости или обиды — ничего подобного. Просто не знаю, как себя вести. Луиза остаётся верной себе: делает то, что ей хочется в данную минуту. Наслаждается своими отношениями и не видит нужды это скрывать. Я так не умею. В Швейцарии я несколько месяцев встречалась с парнем, но так свободно проявлять свои чувства на людях так и не научилась.
Данил усмехается и ласково треплет Луизу по голове.
— Я останусь.
— Аина, Лида тебе комнату приготовила, — вступает Пётр, последние пару минут сосредоточенно печатавший в телефоне. — Кровать на днях заменим. Уезжала-то ты подростком, а вернулась совсем взрослой.
— А есть смысл менять кровать? — резкий голос Арсения заставляет меня вздрогнуть и крепче стиснуть вилку. Было ошибкой полагать, что его молчание продлится до конца ужина. — Если ты так одержим идеей позаботиться о дочери женщины, на которой был женат от силы три года, просто купи ей квартиру. Не вижу ни единой причины продолжать жить с ней под одной крышей.
Синие глаза фокусируются на мне. Давят, презирают, стирают в пыль.
— Тебе уже двадцать один есть, правильно? Пора бы перестать сидеть на чужой шее.
Меня словно окатили ледяной водой. Хочется сгинуть, раствориться. Будь на моём месте Луиза, она бы не задержалась с ответом и наверняка выплюнула бы какую-нибудь колкость. Но я не Луиза, фамилия у меня не Аверина, и грубая правда звучит именно так: я сижу на шее чужого мне человека. Максимум, на что я имею право, — это вскочить из-за стола и, ткнув в лицо Арсения пальцем, завопить: «За что ты так меня ненавидишь?! Что я тебе вообще сделала?»
— Я о твоих предпочтениях не спрашивал, — холодно парирует отчим. — Советы своим подчинённым будешь раздавать.
— Доро́гой Аина говорила, что собирается искать работу и снимать квартиру, — звучит голос Дани. — Не похоже, что она собиралась сидеть на чьей-то шее.
— Я сижу на папиной шее уже двадцать пять лет, — вскипает Луиза, начиная крутить головой по сторонам. — Мне тоже нужно начать стыдиться?
— Ты фамильное наказание, и с этим все смирились. Но я понятия не имею, почему, приезжая в свой дом на выходные, должен терпеть присутствие чужого человека.
— Она не чужая, Арсений! — рявкает Пётр, игнорируя надрывающийся телефон. — Она дочь моей второй жены.
Хватит. Это просто невозможно.
Отодвинув стул, я встаю. Губы дрожат, двигать ими чудовищно сложно.
— Извините, я отойду в туалет.
Я успеваю поймать встревоженный взгляд Данила, перед тем как выскочить из-за стола. Меня раздирает от унижения, потерянности и чувства вины. Если бы было можно, я бы выбежала на улицу босиком и на этот кошмарный ужин, организованный в честь моего возвращения, точно бы не вернулась.
Что может быть хуже, чем стать причиной чужой перепалки и не иметь возможности вставить хоть слово? Мозг лихорадочно мечется. У меня есть деньги — те, которые присылал мне Пётр на карманные расходы. Их хватит на оплату услуг риэлтора и аренду квартиры, но дальше нужно будет справляться самой. На поиски работы тоже потребуется время, как и на то, чтобы получить первую зарплату. Страшно. Но бояться всё же приятнее, чем ощущать на себе клеймо приживалки.
Я кусаю губу, чтобы не расплакаться. Даже в день приезда он не мог вести себя нормально. Да, Арсений не обязан меня любить, но неужели по-человечески сложно хотя бы попытаться понять? Я совсем одна. У меня нет вообще никого: ни отца, ни мамы, ни дедушек с бабушками. Даже сейчас, когда так отчаянно хочется реветь, рядом нет никого, кто мог бы меня утешить.