ость в адрес моей мамы и твои саркастические замечания превратили моё юношество в ад! Если бы не ты, я была бы гораздо увереннее… Если бы не твои постоянные намёки на то, что я недостойна находиться в родстве с великими Авериными, сейчас моя голова не взрывалась бы от любой двусмысленной фразы. Из-за тебя я постоянно ощущаю, что делаю что-то не так… Что недостаточно хороша, умна и красива…
Я тяжело дышу. Так трудно выворачивать душу наизнанку, обнажать свои комплексы и слабости, мучившие меня годами. Но я больше не могу держать их в себе. Даже если это не поможет мне от них избавиться, я хочу выговориться.
— Я уже говорил, что эти обвинения тебе стоит переадресовать другому человеку. Твоя мать не давала тебе вздохнуть без комментария о том, что ты делаешь при этом неправильно. Ей слишком хотелось вылепить из тебя ту, кем ты не являешься.
— Замолчи, — шиплю я, сжимая ладони в кулаки. — Не смей упоминать мою маму, тем более сегодня.
Арсений хмурится, переступает с ноги на ногу.
— Мне жаль, если мои прошлые слова и поступки тебя задевали, — произносит он с запинкой. — У нас с тобой сейчас всё по-другому, не так, как раньше. Думаю, ты и сама это видишь. Но моё отношение к твоей матери от этого никак не изменится. Меня не будет и на следующей её годовщине, и через год, и через два тоже. Это моё право.
— Почему ты так её не любишь? Её все любили… — образ мамы снова оживает перед глазами, и из груди, как по сигналу, рвётся жалобное всхлипывание. — Моя мама была замечательной… Самой лучшей. Пётр её любил и Луиза тоже. Она была самым близким мне человеком…. Моим самым светлым воспоминанием… Как ты можешь быть таким жестоким?
— Я могу испытывать чувства к тебе, но я не обязан любить твою мать и отсиживать часы на её поминках. Тебе придётся это принять, если ты хочешь быть со мной и дальше.
— За что ты её не любил? Если тебе есть, что сказать, скажи сейчас… Мне нужно понять. Потому что её все любили… И Данил, и его родители… Все…
Я глотаю текущие слёзы и смотрю ему в глаза. Моя мама была достойна того, чтобы все её любили. Мне невыносимо знать, что кто-то способен думать о ней плохо. Тем более Арсений.
Его взгляд скользит по моей щеке, задевает подбородок и возвращается к глазам. «Скажи… скажи… скажи», — отчаянно тикает в висках.
— Людмила мне никогда не нравилась, и я её не уважал, — тихо выговаривает он. — Моего отца она была недостойна.
Недостойна… Жар, вспыхнувший в груди, обжигает лицо, гнев и боль за маму лишают меня контроля. Рука, висящая вдоль тела, взметается вверх, и в следующий момент я отвешиваю первую в своей жизни пощёчину.
Лицо Арсения багровеет, синие глаза заволакивает чернота, но сейчас во мне нет места испугу. Он не имел права, не имел. Ладонь горит от удара, голова идёт кругом. Она была достойна… Моя мама стоила вас всех.
Я стою на месте несколько секунд, ожидая расплаты, и когда ничего не происходит, стремительно несусь к входной двери. Слёзы высохли, лёгкие сжирает сухое пламя. Я сказала то, что хотела. Мне не за что себя винить.
Глава 54
По приезде домой я долго плачу, уткнувшись лицом в диванную подушку. Естественный итог этого тяжёлого дня. Оплакиваю маму, ушедшую из жизни такой молодой, собственное одиночество, молчащий телефон и даже пощёчину Арсению. Потому что в глубине души знаю: он мне её не простит. Это же Арсений. Он никому не позволяет так с собой обращаться.
Но даже если и так, я не собираюсь ни о чём сожалеть. Ни одной живой душе я не позволю говорить плохо о маме. Если бы это было в моих силах, я бы запретила даже думать о ней плохо — настолько мучительна мысль, что кто-то может её недооценивать.
Когда слёзы высыхают, я ещё час разглядываю обивку дивана и мазохистски прокручиваю в голове воображаемые кадры из гостиной в Одинцово. Представляю, как Луиза сидит на коленях у Данила, обнимает его за шею и с улыбкой шепчет что-то на ухо. Ей весело. Отчим оживлённо обсуждает с Косицким их обоюдно выгодный проект и при этом совершенно не вспоминает, что четыре года назад в этот день умерла моя мама. «Мы с ней так и не стали Авериным родными, — с горечью думаю я. — Иначе они бы вели себя по-другому».
Я просыпаюсь около десяти утра, заставляю себя пойти в душ и приготовить завтрак. Эмоциональная буря иссякла, смывшись слезами, осталось лишь неуютное одиночество. Память, как назло, начинает играть против меня. Я вспоминаю потемневшие глаза Арсения, бордовый след на его щеке. Как он сказал? Ничто не сможет изменить его отношения к маме? И что его не будет и в следующую годовщину её смерти.
Ну и о чём это говорит? Точно не о том, что у нас всё серьёзно. Потому что тот, кто относится уважительно к своему партнёру, всегда учитывает его желания. А Арсений просто категорично заявил, что не придёт, и всё. Разве это не повод понять, что нам не стоит пытаться строить отношения? Он же совсем не умеет слышать.
Головой я всё это понимаю, но внутри что-то надрывно стонет. Сейчас он уже едет в аэропорт. Почему всё настолько несправедливо? Я так сильно в нём нуждаюсь, а у него даже мысли нет приехать, поговорить со мной или поддержать. Теперь между нами стоит эта пощёчина, и всё выглядит так, будто в ней виновата я одна. Хотя на деле это Арсений меня вынудил её дать. Он и его пренебрежение, его грубость и его жестокость. И я тоже хороша. Как я умудрилась привязаться к такому, как он? Злюсь на него, но всякий раз всё равно радуюсь его звонку.
Чай давно остыл, а я так и сижу за столом, глядя на покачивающуюся от ветра занавеску. С каждой проходящей минутой одиночество всё сильнее втягивает меня в свои сети. Сегодня мы с Арсением должны были полететь в Екатеринбург: сидеть в соседних креслах, держаться за руки при взлёте и посадке, заселиться в отель с непременно вкусными завтраками. И если бы поминальный ужин не прошёл так ужасно, я могла бы проснуться в Одинцово и проводить время в компании отчима и Луизы. А вместо этого я сижу на своей крошечной кухне одна. Всегда одна.
Когда из ванной доносится трель телефонного звонка, я едва не опрокидываю чашку — так резко вскакиваю. Первая мысль: а вдруг это Арсений звонит? Вторая: нет, это, конечно, не он. Но пусть хотя бы Луиза или Радмила. Сейчас мне нужен хоть кто-то.
Телефон лежит на крышке стиральной машины. Сердце по привычке дёргается при виде номера звонящего. Это Даня. Всегда появляется именно тогда, когда мне необходимо.
— Привет, — быстро лепечу я в трубку. — А ты что… В смысле, как дела?
— Привет, Аин, — голос Дани звучит странно: приглушённо и немного растерянно. — Дома?
— Да. Что-то случилось?
Данил откашливается, вздыхает.
— Я около твоего подъезда. Спустишься?
Замешательство от его звонка перебивается вспышками вопросов. Он здесь? Так рано? Наверное, стоит пригласить его войти?
Я бегло оглядываю зал. Во-первых, у меня не слишком прибрано, а во-вторых, это будет выглядеть… Нет, если бы Данил захотел, то сам предложил бы подняться.
Я спешно открываю двери гардеробной, натягиваю на майку первую попавшуюся толстовку и выскакиваю в подъезд. Какова бы ни была причина появления Данила, сейчас я ему очень рада. Удивительно, но он всегда знает, когда мне необходимо дружеское плечо: что в случае с госпитализацией отчима, что сейчас. Не Луиза, не Радмила и не Арсений оказываются рядом в трудную минуту, а именно он.
Данил стоит возле открытой двери своей машины в той же рубашке, в которой был на ужине. Это кажется мне странным, потому что он всегда очень следит за тем, во что одевается.
— Привет, — осторожно произношу я, встречая его взгляд. Данил выглядит так, будто сильно не выспался.
— Привет, Аин, — он переступает с ноги на ногу, слабо улыбаясь. — Хорошо выглядишь.
После вечера, полного слёз, я выгляжу далеко не хорошо, но всё равно благодарна ему за такую деликатность. Обнимаю себя руками и подхожу ближе.
— Откуда ты приехал? Всё нормально?
Данил лезет в карман брюк и достаёт оттуда смятую пачку сигарет. Я не без смятения смотрю, как он чиркает зажигалкой и, закашлявшись, выпускает изо рта густую струю дыма. При мне Данил никогда не курил.
— Мы с Луизой расстались, — он сдавливает губами фильтр и смотрит мне в глаза. — Вчера, после того как ты уехала. Ты была права. Так нечестно. То, что меня к тебе тянет и что ты тоже…
Он замолкает и затягивается снова. Я перестаю дышать. Данил и Луиза расстались? После того как я уехала? То есть… вчера?
— Инициатива была моей, — продолжает Данил уже твёрже. — Мы обо всём поговорили, и я объяснил, что нам будет лучше порознь.
— А что… Луиза?
Данил грустно улыбается.
— Ты же её знаешь: никаких слёз и истерик. Напрямую спросила меня, связан ли наш разрыв с тобой.
Кровь стремительно отливает от лица, и спину обдаёт холодом. Что… Почему? Почему Луиза об этом спросила? Я никогда… Я ведь не давала повода.
— С чего она взяла? — мне с трудом удаётся шевелить немеющим ртом.
— Потому что Лу не дура, — мягко замечает Данил. — Вы ведь четыре года жили в одном доме.
Мне хочется приложить ладонь к груди — так сильно в ней громыхает. Как? Сестра знала всё это время? Но тогда… почему? Почему позволяла Дане довозить меня до города? Почему ни разу не дала понять, что она в курсе?
— А ты… — поднять глаза сложно, но я себя заставляю. — Ты тоже знал?
— Ты тогда была совсем ребенком и сильно смущалась.
Его ответ имеет мало отношения к сути моего вопроса, однако я понимаю: да, Данил тоже обо всём знал.
Я закрываю глаза. Они все знали о моей влюблённости: и Арсений, и Луиза, и Данил. Чувствую себя так, словно с меня прилюдно содрали кожу.
— И как сейчас Луиза?
— Лу всегда остаётся Лу. Она в порядке, — он криво усмехается. — Пожелала нам счастья.
— Пожелала счастья? — эхом повторяю я, ощущая как земля начинает уходить из-под ног.
Внутренний голос шепчет: «Разве не этого ты хотела? Данил теперь свободен». Но есть и другие голоса, которые кричат гораздо громче. Сестра обо всём знает. А как быть с Арсением?