Меня везли на добитом мотоцикле. Думаю, в их деревне всего несколько таких. Но здесь, под Сферой – мощная техника. Да, людям нужно знать правду. Они вольны сделать выбор. Но правда не должна убивать. Недопустимо, чтобы из-за амбиций горстки одичавших людей умерли тысячи. Или допустимо?»
Запись 20
Грязь. Выбросы заводов густые, как вода. Чёрный дым застилает маску, её приходится то и дело чистить перчаткой. Машины медленно движутся вперёд, их фары с трудом пробивают смог. Грузовики, что везут питательную смесь, одежду. Водовозы. Мусорщики. А ещё – небольшие машины, на которых передвигаются главные люди Сферы. Алекс идёт пешком, по навигатору. Он уже бывал в этом квадрате. Много лет назад. Никакого желания возвращаться, но…
Видеозвонок. Старый, подёрнутый коррозией шлюз медленно открывается. Он скрипит так, будто им никто не пользовался, но это не так. Камера обдаёт бедной чистящей смесью. Шлюз закрывается с таким же душераздирающим скрипом. Главред снял маску, но тут же надел её обратно. Голова закружилась от воздушной смеси, наполненной выбросами Сферы. Внутренние фильтры безнадёжно грязны!
- Проходите, - женский голос, хриплый и надломленный.
Перед ним – древняя старуха, на вид ей лет 55 или даже 57. Столько не живут! Волосы – седые, белые, кожа пожелтела и покрылась глубокими морщинами. Зубы тёмные от грязного, едкого воздуха, но глаза сохранили ясность и даже задор. Должно быть, она уже привыкла и ничего не замечает.
- Как я рада, что вы пришли, Александр Р-101! Так неожиданно и приятно.
Кашель. Кашель душит бабушку, и она долго не может отдышаться. Он будто схватил её за горло, перекрывая воздух, в котором так мало кислорода. Главред ждёт, пока старушка перестанет хрипеть так, словно сейчас отдаст душу Главе. Она сделала глубокий вдох из ингалятора.
- Здравствуйте.
Молчание. Зачем он сюда пришёл? Чтобы мучить несчастную женщину? Как будто она недостаточно страдает… Нет, у него есть другая цель. И он не будет отступать – таковы правила.
- Слышал, что Виктор пропал, - говорит Алекс.
- Да.
Голос матери журналиста наполнен печалью и болью. Левой рукой она проворно смахивает слезу. Делает это так, как будто никто и не заметил эту предательскую капельку. Словно то этого что-то поменяется.
- Хороший мальчик, - говорит она. – Я надеюсь, что он найдётся. Надеюсь. Что мне ещё остаётся?
- Я всё понимаю. А когда он исчез?
Неловкое, гнетущее молчание. В какой-то момент Алексу кажется, что он задал крайне неприятный, неправильный вопрос, и от этого хочется провалиться сквозь землю. Всё его раздражает: и эта комната в грязном доме, и мать Виктора. И Сфера.
- Две недели назад был здесь, - говорит старушка. – Обещал, что вот-вот поменяем воздушные фильтры. Он там на работе ходатайство писал. Где ж это видано, чтобы люди в масках спали? А мы спали. Кстати! – старушка вдруг оживилась. - Он оставлял конверт. Держите. Я не вскрывала.
Алекс озадачен. К нему уже приходил инспектор, который требовал сообщать ему обо всём. Нет, про события снаружи Сферы, конечно, Шваку знать необязательно. А вот конверт – другое дело. Это вполне может быть уловкой полиции. Но Алекс всё равно берёт письмо и прячет в карман.
Если бы он своими глазами не видел Виктора там, на холме… То был бы на сто процентов уверен, что парня держат в казематах полиции. А расследование – пыль, чтобы сбить всех с толку. Чёрный туман, которым пропитан промышленный район. Но теперь он понимает: игра сложнее, и её невольным участником оказался он сам. Соучастником масштабного преступления, которое готовят повстанцы.
- Так и не женился Виктор?
- Нет, - старушка снова смахивает слезу. – Я у него одна осталась. Он был моей опорой. Верую, что он найдётся. Мне больше не на что надеяться.
Главред размышляет, что в таком возрасте мать Виктора уже не способна работать. Нигде. Значит, ей дают социальный талон на день. Немного воды – ровно столько, чтобы не умереть от жажды. И всё. Подчиняясь порыву, он достаёт из кармана комбинезона свою недельную получку. 70 талонов. Многие семьи о таком лишь мечтают!
- Держите, - говорит Главред, протягивая ценность.
- Зачем? – испуганно отвечает старушка. – Не нужно. Я прекрасно справляюсь. У меня имеются некоторые накопления…
Но глаза её горят. Алексу неловко. Он просто кладёт талоны на стол и уходит. Он везунчик. Не знает о жизни в старых, полуразрушенных квартирах. Забыл – всё это осталось в далёком-далёком детстве. Да и тогда под Сферой было чище, чем сейчас. Алекс ничего не знает о голоде. И его родители давным-давно почили в стене воспоминаний. Он везунчик, и только зря мучает себя неудовлетворением.
Главред шагает по улице и размышляет. Если Швак следит за ним, то у инспектора есть повод предъявить подозрение. Алекс входит в Метро. Тихо скользит возле патруля. До запретного времени ещё далеко – солдаты спокойны. Здесь, в подземке, ему всегда легко. Почему? Тоннели, простирающиеся в темноте, манят. Хочется вступить в неизвестность, и от этого в душе что-то начинает переворачиваться.
Найдя спокойное место на мёртвой станции, он вскрывает конверт. Маленькая записка. Всего одна строчка. «Лично Александру. Я всё знаю. Не верь, не бойся и не сдавайся. Правильный выбор – это выбор между плохим и ужасным».
И всё. Больше – ничего, пустота. У костра греются нищие. Мусор тлеет в бочке – тепла почти нет. Быть может, мать Виктора тоже скоро покинет квартиру и будет искать спасения среди таких же. Когда талоны закончатся. Многие граждане поступают именно так, пока не попадут на каторгу.
В своём хорошем комбинезоне Алекс может представлять для них лакомую добычу. Но Главреду нестрашно. Он вообще не умеет бояться. А потому – не обращает внимания на взгляды, которым его обдают незнакомцы. Подойдя к нищим, Главред швыряет бумажку. Её жадно пожирает пламя, Алекс уходит прочь.
«Хозяин, без преувеличения, великий человек. После нашей с ним случайной встречи меня пригласили на приватную аудиенцию, только для избранных журналистов. Их набралось чуть больше десятка – двенадцать человек, и мне выпало почётное место, довелось сидеть рядом с Ним.
Самый высокий и крепкий охранник, довольно связно для своих габаритов излагая мысли, приказал нам отложить в сторону автоматические ручки и бумагу и угостил крепким чёрным напитком, название которого я не запомнил. Может, кохве или коэ, помню точно, что с ним полагалось употреблять полупрозрачный порошок белого цвета - сахар, и у многих моих коллег возникли затруднения.
Я же, вспомнив слова мудрого деда, вскрыл пакетик, высыпал туда порошок и размешал большим пальцем, чем удостоился благодарственной улыбки главного охранника. Хотя я обжёгся, ведь напиток был горячим, но не один я – все журналисты тут же последовали моего примеру, и многие лишь силой воли тут же не выдернули палец обратно. Я вытер руку о комбинезон и попробовал чёрный напиток – вкус оказался отвратительным, но это всегда так, в первый раз даже женщина кажется нам страшной и нелепо скроенной.
Быстрым шагом вошёл Хозяин и уселся за стол, составленный из ящиков, в которых транспортируют питательную смесь. Он сделал знак рукой, и вся охрана тут же вышла за дверь – безусловный знак доверия к нам, как и то, что при входе нас обыскали три разных группы стражей. Чёрная маска безупречна. Шлем сидит на нём, как влитой.
Воздух, который подавался в зал, был настолько чистым, что у меня кружилась голова. Должно быть, именно таким дети дышат в первые часы своей жизни.
- Друзья, - сказал Государь. – Рад вас всех видеть, у всех хорошее настроение, весна… Но, уважаемые репортёры, здесь не трибуна. Не стану я искать тяжёлых фраз. Вы – голос Главы, уста нашего идеального государства. Я и сам бы писал в газеты, но скажите мне, когда? Ни болтунов здесь нет, ни лакировщиков… Не люблю я их. Ведь не всё так идеально, как будет. Но вы не должны обращать внимания на них. Больше, вы должны доносить в Департамент Благочестия, если редакторы не дают вам писать мои слова. Это первое дело. Хамства я не потерплю. Иногда я думаю, можно ли жить по-другому? Может ли наше общество быть лучше? Нет. Да. Я имею право думать. Только я здесь имею право думать. Ваша задача записывать, оформлять мои мысли в такую оболочку, чтобы их поняли все.
Журналисты согласно кивали головами, отхлёбывая по глоточку кохве, который, остыв, стал ещё противнее. Все взгляды были устремлены на Главу, а мой почему-то упал на надпись на коробке: 500 ккал, 1000 ккал, 1500 ккал. Ни одно число не было подчёркнуто, и это меня удивило. На других коробках было то же самое. Значит, ящики совсем новые. Странные мысли. С трудом я переключился на слова Главы.
Хотя он уже несколько секунд молчал, потому что сзади к нему подошёл советник и что-то прошептал на ухо. Глава выслушал его молча, благородные черты лица не дрогнули, лишь глаза вдруг сверкнули гневом. Или мне так показалось? Он хлебнул кофе из моего стакана, оказав мне тем самым неоценимую честь, и одна маленькая капля упала на его комбинезон. Она оказалась светлее, чем материал, из которого сделана одежда.
- Извините, друзья, - ещё более спокойно, чем прежде, произнёс он. – Пообщайтесь пока, когда я вернусь, мы продолжим беседу.
Журналисты как всегда принялись обсуждать статистику, величие Главы (о котором они, к слову, не знают ни фильтра), а также проблему нехватки мест на каторге для новых нищих. Они представляют собой относительно новый класс народонаселения. Он появился после последних реформ, связанных с переработкой книг, некоторых настольных игр в питательную смесь, а также упразднением театра, запретом на продажу спиртного.
Одним словом, люди, неспособные адаптироваться к новым, более идеальным условиям. Со мной никто и не пытался заговорить, в этой среде все друг друга знают, и я слыву замкнутым и немного отрешённым человеком. Вернулся Глава через полчаса, и рядом с маленьким пятнышком от кофе были другие, чёрно-красного оттенка. На руках надеты перчатки, которых он обычно не носит, но все свои мысли на этот счёт я тут же оставил в стороне.