Сейчас Царь полулежал и слушал. Больше «лежал», чем «полу», если объективно. Годы брали свое, а уж подземные годы брали вдвойне. Но слушать это не мешало, даже наоборот.
– А мы с Гражданки топаем, – трелями заливалась девушка, назвавшая себя Ольгой. Она отхлебывала принесенный чай и благодарно кивала. – Точнее, я с Гражданки. С этим мрачным типом я познакомилась на Политехе. У-у-у, ботаник!
И она шутливо бодала костяшками плечо соседа. Худощавый, бледный, выглядящий изможденным парень сидел на полу и молчал. Шаманский посох его стоял в углу. Эмалированная кружка возле колена остывала.
Девочку Павел Первый хотел передать женщинам с Лесной-2: накормить, помыть, переодеть. Но бейсболка неожиданно вцепилась в штанину старшей спутницы, и блондинка, улыбаясь, пояснила: «Алиска упрямая. Чужих не любит. Ничего, я потом ее уговорю». Сейчас малышка тоже пила чай, внимательно следя за руками Ольги, и молчала.
Павел Второй, Павел Павлович, наследник и продолжатель, играл в плохого полицейского. Он медленно вышагивал из угла в угол бывшего служебного помещения, ставшего чем-то вроде кабинета верховной власти – и одновременно застенками ГБ. Подобное ему полагалось исключительно по должности, никак не от желания хватать и не пущать. «Безопасность станции» на Лесной не было пустым словосочетанием, исполненным ленивой скуки, как, например, на Выборгской, и на то имелись свои причины.
Впрочем, гости вели себя прилично. В каком-то смысле даже чересчур.
– И как же вы с Гражданки, одна… – Первый не договорил, но выразительно развел руками, поморщившись от артритных щелчков. Ольга хрюкнула в кружку и заулыбалась.
– Почему одна? Со мной было десять друзей: один в стволе и девять в магазине. Потом вот живую компанию нашла… А так-то Гражданка с Академкой торгуют, там в перегоне тихо.
– Стоп, подождите. – Руки Второго взмыли в воздух. – Вы хотите сказать, что за Размывом… живут?
– Но это логично, в конце концов, – поводила кружкой в воздухе блондинка. – Если есть станция, значит, есть люди. Нет, понятно, что не всегда. С Девяткино вон все сбежали… Фон там такой, что хоть грибы копти. А от Гражданки до Мужества все заселено. Ну, почти.
– Почти?
– Размыв. – Яснее не стало, но через секунду, отхлебнув чаю, девушка уточнила: – На Мужества же своя герма, и она к ним ближе, чем у вас. Вот они прикинули крысу к носу, почесали где чесалось, да и решили, что ну его, такое соседство. Теперь на самой станции в основном вояки да сталкеры: склады у них там оружейные, базы тренировочные. Ничего не боятся, черти. А большинство перебралось на Политех.
Все посмотрели на тощего с копьем. Тот не шевелился, не поправлял волосы, не трогал кружку. Даже, казалось, не дышал. Потом Царь и наследник переглянулись, последний нахмурился и озвучил мысль:
– Военные, значит. На Мужества. Интересный расклад. Но почему никто…
– Ровно потому же, – снова улыбнулась Ольга. – Они там все также уверены, что остальное метро вымерло. А уж Лесная и подавно – под Размывом-то. Вы бы видели, как на нас смотрели, когда мы сказали, куда идем.
– А вот это хороший вопрос. – Павел Павлович сощурился и даже как будто стал ростом ниже, словно подкрадываясь к добыче. – Вы-то как прошли? Еще и с ребенком.
Стало тихо, только в углу себе под нос что-то бормотал Цыпа, выполнявший функции охранника-свидетеля-понятого.
Блондинка допила чай, вернула кружку, утерла красивые, полные губы, положила ладонь на плечо недвижному спутнику и заявила:
– Вэ-ша двести тринадцать бета.
Эйнштейн, тоже попавший на допрос по долгу службы, по знаку Второго метнулся в соседнюю комнату. Через пару секунд он уже волок схему туннелей, густо исчирканную карандашом. Павел Первый даже перегнулся через подлокотник и достал увеличительное стекло, чтобы лучше видеть.
– Потрясающе, – резюмировал он скрипучим, но все еще глубоким, сильным голосом. – Я считал, что она забутована вместе со старыми туннелями. Начстанции уверял… Вы нам покажете?
– Конечно, – пожала плечами Ольга. – Это двести четырнадцатую залили, причем тоже бету. Правильно сделали, кстати. Бум слыхали? – Эйнштейн согласно закивал. – Порода в Размыве гуляет. Оба туннеля давно затоплены – и забутованный, и за гермой; ну вы-то в курсе. Так что мы прямо, прямо, а потом вокруг да около… Верхами прошли.
Павел Второй дернулся. Он словно заглох, подобно дизелю на опустевшем баке, а потом снова принялся набирать обороты, медленно и грозно наводя орудия на гостей.
– Верхами? Без химзы? Без масок? И простите, но все-таки: кто вам этот ребенок?
Глаза блондинки сверкнули. Она открыла было рот, подняла указательный палец… И осеклась.
– Они-и-и… Зде-е-есь…
Раздалось вроде бы тихо, но услышали все. Источник ледяного, пронзительного звука оказался прямо в комнате. Это был тот самый молчаливый парень с «глефой», как обозвал его странный посох кто-то из бойцов.
Парень встал, стянул свою глупую шапку и поднял веки.
Если долго вглядываться в пустоту – пустота начнет вглядываться в тебя. Если долго держать глаза открытыми во тьме – скоро тьма станет твоими глазами. Если долго, долго, долго… То однажды это может стать навсегда.
Лесной Царь с отрешенным любопытством смотрел на гостя. Белков, радужки и зрачков у странного типа с копьем не было. Вообще глаз не было. В общепринятом понимании.
Потому что между бровями и скулами у этого костлявого, тщедушного и в целом нескладного человека словно бы росли два комка пустоты. При этом пустоты живой, деятельной, активно трогающей мир… И голодной. Сердце екнуло, замерло на мгновение, потом зачастило, наверстывая. Павел Первый сглотнул.
В этот момент Эйнштейн насторожился, приложил ладони к стене, смежил веки. На столе загудел селектор.
– Наружный главному, наружный – главному. Движение! Запад-юго-запад, триста метров, множественные цели! Наружный главному, как слышите, прием!
Павел Второй упал на селектор, словно охотник на добычу. Одновременно ударив по крупной, ярко-алой кнопке общей тревоги, он прорычал в микрофон:
– Принято, наружный, главный принял! Отход! Ловушки на горячий – и отход! Резко падаем на герму! – И добил своей любимой присказкой: – Герои! Мне! Не нужны!
После этого кивнул непосредственной охране Царя, нырнувшей в дверь с первым же завыванием сирены:
– Павла Денисовича в бункер, на вторую. Старшим гражданских групп напомнить о дисциплине и недопущении паники. Карцовский, Ниязымбетов – остаетесь со мной.
И только когда все лишние вышли, развернулся к тощему, низко, угрожающе пророкотав:
– Ты! Ты знал! Как?!
Вместо ответа парень вдруг задрожал всем телом. Его шея странно изогнулась, руки скрючились, колени подломились. Он упал бы, если бы не Ольга.
Девушка подхватила спутника и одним ловким, борцовским движением закинула к себе на плечи. Выражение благодушия исчезло с ее лица. Мелкие, белые, словно у хищника, зубки оскалились на Второго:
– Потом! Все потом! Сейчас надо его… туда! Да не стой столбом, идиот, пошел!
Селектор снова загудел и отрапортовал, что Лесная-2 запечатана. Стало слышно, как топают и несутся к оружейным комнатам остальные защитники станции. Боевые посты по очереди отзывались, подтверждая готовность.
Блондинка энергично выволокла тело спутника на платформу. Тело его судорожно подергивалось, пальцы были скрючены. Маленькая девочка, сидевшая до этого тихой мышкой, деловито тащила за старшей ружье и «глефу» тощего. Из кармана комбинезона у ребенка выглядывала рукоять здорового ножа.
Возле приэскалаторной гермы стало понятно, о чем весь сыр-бор. То ли с годами забарахлил изношенный и плохо обслуживаемый механизм, то ли изначально в проекте были недочеты – но где-то год назад, во время учебной тревоги ворота отказались закрываться полностью. В оставшуюся щель вполне мог пролезть человек. И возможно, что не только он.
Из-за этого вокруг входа было собрано что-то вроде самопального шлюза – стальной каркас, стеклопластик, полиэтилен, силиконовый герметик. Из этого шлюза сейчас по одному выбегали краснолицые, взмокшие молодые мужчины. Химзу они сбрасывали прямо в камере, словно рептилии – старую кожу. Правда, ни ящерицы, ни змеи после этого обычно не хватались за короткие автоматы и не падали за бетонные блоки, полумесяцем окружавшие плацдарм.
Павел Второй легко, по-обезьяньи взлетел в «гнездо». Тут его ждал матерый, промасленный НСВ «Утес», поставленный на станину. Второй щелкнул крышкой приемника, посмотрел на ленту, вернул механизм в исходное. Добрая машинка, не подведет. Ни разу не подводила.
Внизу среди касок и шапок мелькнуло белое. Ольга таки дотащила своего малахольного до брустверов. Эйнштейн пытался ее остановить, но девушка перла вперед, словно дизельная дрезина. Наконец Альберт не выдержал и навел на девушку ствол. Та снова было оскалилась, но тут спереди заорали:
– Студенты!
«Гнездо» мелко завибрировало и зазвенело всей своей сталью. Из эскалаторного хода донеслись далекие, а от того еще более жуткие звуки: хряск, шлепанье, заунывные стоны. Как-то сразу стало понятно, что речь идет не о студентах, а именно что о Студентах – что бы это слово в данном случае ни значило.
На мгновение все замерли словно кролики, услыхавшие в высокой траве треск чешуйчатой погремушки. И этого мгновения Ольге хватило.
Она каким-то безумным, нечеловеческим прыжком, не спуская чужое тело с плеч, взмыла чуть ли не под потолок станции. Опустилась возле шлюза, рванула дверь на себя – та отлетела в сторону, с петлями и замком – и закинула своего спутника внутрь, словно куль с песком. Следом полетела его глупая шапка.
Челюсти у находящихся рядом отвисли. Блондинка тем же манером махнула обратно, забрала у добежавшей малышки карабин, ухватила «глефу», снова метнулась к шлюзу. Древко, оплетенное кожей, легло в корчащиеся ладони. Девушка неожиданно наклонилась, погладила парня по волосам… И бешеной крысой шмыгнула на платформу.