ерации, а потом и топливо. Без топлива станция не сможет корректировать свою орбиту, начнет терять высоту, и через пару лет то, что не сгорит, рухнет на пустую землю, образовав еще одну воронку на поверхности. Хорошо, что мы все это уже не увидим.
День третий…
Эксперименты еще не свернули – наверное, чтобы дать людям иллюзию какой-то цели. Но командир экипажа нас недооценивает. Не знаю, здоровый ли это смех, когда начинают подсчитывать энергетическую ценность протеина в лабораторных животных и растениях. Во всяком случае, люди не падают духом, если еще способны шутить.
Я ничего не записываю на бумагу, просто пытаюсь разложить важные мысли в собственной голове. Только самые важные.
День четвертый…
Нам кажется, что внизу остались выжившие. Конечно, есть дикие места, которые и бомбить-то не собирались. И человек еще не умеет уничтожать планеты.
Серая пелена закрыла Землю. Если где-то еще светятся огни, то отсюда их уже не видно. Эфир молчит… на всех частотах только треск «белого шума». Действительно, если его слушать долго, то начинаешь слышать голоса погибшего мира. Чтобы не сойти с ума, к радиостанции ходим по очереди.
День №…
Я знаю, какой сейчас день, но мне надоело их считать. Говорят, что иногда подсчет превращается в навязчивую идею. Мы ищем у себя и у других признаки ненормальности: все боятся каких-то хитрых синдромов, которыми пугали нас врачи на Земле. Но кроме тоски по дому, общей для всех, не ощущаем ничего. А это не патология – странно, если бы мы не чувствовали ее.
Я знаю, что бортовой компьютер в состоянии рассчитать параметры для посадки, нам это по силам, только никто не думал, что когда-нибудь понадобится. Для этого существовал всемогущий Центр. Никто не сомневается в необходимости, но мы не можем выбрать место. Одни хотят поближе к дому, а другие ищут чистую землю. Чтобы начать все заново? Разве это возможно? Стоит ли совершать посадку вблизи крупного города, где зашкаливает радиационный фон? Или лучше приземлиться в безлюдной тайге, где теперь зима посреди календарного лета? Вопросов у нас много, и мы не знаем, как их решить. В этом нам бортовой компьютер не помощник. Он не предназначен для таких задач.
Назову все-таки. День двадцать седьмой
Я долго ничего не записывал. Трудно передать то, что мы пережили. Но после всех споров наши экипажи решили разойтись. Каждый своей дорогой… У нас три корабля. Два «Союза» и американский Dragon. Грузовой «Дракон» не предназначен для спасения экипажа, и в него сгрузили все самое ценное – документы (результаты экспериментов, схемы станции – это теперь может никому не понадобиться, но все же там наши труды). Рассчитав орбиту, мы решили посадить его в Антарктиде, чтобы потомки, вскрыв капсулу через года, а может, и века, оценили масштаб нашей тупости – достигнув таких вершин, разрушить своими руками все до основания. Оставшееся снаряжение поровну распихали по кораблям. Мы не знаем, куда летят американцы, – они скрыли координаты посадки; честно говоря, нам все равно. Пожав друг другу руки, попрощавшись, расплылись в разные стыковочные узлы. Мы рассчитали посадку в районе Алтая – кажется, в том районе взрывов не наблюдали, а если есть где выжившие, то только в таких глухих местах.
«Союз» отстыковался от МКС. С противоположной стороны от станции отходил второй «Союз» американцев. Я мысленно пожелал им удачи. Что нам делить? Мы теперь не враги – мы пострадавшие. Каждый выживший имеет свое право на удачу, где бы он ни был.
Второй день на Земле
Уже второй… в первый день дел было столько, что сесть и сделать запись было просто некогда. При посадке автоматика сработала штатно, и мы опустились словно на мягкую подушку. Место для посадки выбрали вполне удачно. Долина меж высоких горных кряжей сохранилась так, словно и не было никаких ядерных ударов по всей планете. Небольшая, но быстрая горная речка давала нам питьевую воду, а запасов провианта должно хватить еще на неделю. Но это, пожалуй, и все хорошие новости.
Место абсолютно безлюдное, а нам, как никогда, нужна помощь. Командир очень плох – почти полгода на орбите, несмотря на усердные тренировки, отразились на его здоровье. Он требует длительной реабилитационной программы в условиях высокотехнологических медицинских центров, а у нас из всех удобств только палатка из парашюта да бортовая аптечка. Нам немногим лучше – мы вдвоем с бортинженером еле вытащили его из спускаемого аппарата, после чего целый час обнимали родную планету, не в силах подняться на ноги.
Теперь у нас есть костер и палатка, в которой на куче лапника лежит командир. Я не медик, но, по-моему, у него жар. Когда вытаскивали из корабля, мы его не удержали, и он упал… Космический остеопороз, будь он неладен. Мне кажется, он сломал бедро… Дышит очень тяжело, может, и ребра… Владимир, наш бортинженер, забрал пистолет и пошел вниз по течению реки искать людей, а я остался с командиром.
Третий день на Земле
Владимира нет уже больше суток. Я пускал сигналки, но вряд ли они поднимутся выше окружающих нас гор. После очередной ракеты командир вдруг шевельнулся за моей спиной, чем напугал меня до чертиков.
– Уходи, Юрка, не сиди со мной. Со мной все кончено, я не выкарабкаюсь.
Последние несколько часов он только стонал, не приходя в сознание, а тут… я обернулся от неожиданности и наткнулся на его осмысленный лихорадочный взгляд. Нет, уходить я не собирался. Надо дождаться Владимира, ведь прошло не так много времени, и он не мог нас бросить.
Четвертый день на Земле
Командир опять впал в беспамятство. Мне же, напротив, каждый день прибавлял сил. Я уже не чувствовал себя беспомощным младенцем. Дел было немного: собрать дрова да поддерживать огонь, сильно не устанешь. По-моему, антибиотики делают свое дело. Командир стал дышать уверенно, и жар спал. Хотя в сознание с того момента, когда он меня напугал, так и не пришел. Владимира все еще нет. Он уже должен был бы вернуться – с помощью или без…
Пятый день на Земле
Командир умер! Я пропустил этот момент. Наверное, заснул возле костра, а когда подошел к нему – тот уже не дышал. Теперь меня ничего не держит в этой долине. Я похоронил его в скафандре. Пришлось потрудиться, чтобы натянуть «Сокол» на мертвое тело, но я считаю, что он этого заслуживает. Вот и все, я выполнил свой долг. Я оставляю этот уютный уголок, ставший склепом моему командиру. Когда-нибудь я сюда вернусь. Когда-нибудь…
Восьмой день на Земле
Я нашел Владимира. То, что от него осталось. Разодранный окровавленный комбез с эмблемами нашего экипажа, бесформенные куски мяса да порванный рюкзак. Надеюсь, что он сорвался с высоты и уже потом дикие звери разорвали его мертвое тело. Хоронить было уже нечего. Мои запасы пополнились пистолетом с небольшим боезапасом. Спасибо тебе, Володя, за последний подарок. Вот я и остался один. Последний, кто видел небеса обетованные.
…
Я не знаю, сколько прошло времени. Судя по отросшей щетине, больше месяца. Я вышел к людям! По всем законам я должен был сгинуть в горах: сорваться в пропасть, быть сожранным хищниками, но я вышел. Наверное, я бредил, потому что не помню, как очутился тут. Вокруг меня люди, одетые в черные хитоны. Инок Еремей объяснил мне, что я в монастыре на острове Патмос. Меня нашли в лесу, обессиленного, на последнем издыхании. Наверное, это искупление – спуститься с небес, чтобы очутиться в монастыре.
Дальше шли чистые, ничем не исписанные странички. Юрка подумал, что летопись далеко не окончена, а продолжается в толстых тетрадях, как та, что лежала недавно перед отшельником. И он так и остался далеко от мира, на этом святом островке, далеком и почти недосягаемом, как космический корабль, где люди в полном уединении так же делают свою работу, необходимую всему человечеству, растят лекарственные травки и просят у Господа благословения для всех выживших. Не все слова тут были знакомы, но даже рожденный в глухой тайге парень почти все понял, пусть даже и по-своему. И бережно закрыв блокнот, Юрка посмотрел в окно, где светила почти полная луна, озарявшая зубчатую кромку леса и гор. Теперь он знал, где находятся те самые небеса обетованные: далеко-далеко, в черной пустоте, откуда Земля кажется маленькой, а Луна большой, куда всегда стремился человек и где с божьей помощью смогла раскинуть серебристые крылья солнечных батарей международная космическая станция. И если кто-то побывал там, то обязательно захочет вернуться обратно. Надо только очень сильно захотеть… и можно когда-нибудь полететь даже на небеса!
Виктор ЛебедевКотлованы
На котлованы в это время года ходить было опасно. Тихон обычно добирался по реке Кумшак до развалин Цимлянского судомеханического завода и на этом останавливался. Да, на котлованах улов побогаче, но и жизнь дороже. А в августе у местных лягушек гон начинается. И слушать противно и опасно – привлекают мерзкие создания чудовищ покрупнее, цапли слетаются поохотиться, чайки тоже не брезгуют земноводными. Гадюки заплывают полакомиться скользкими, пахнущими тиной созданиями. А уж если испарений болотных надышаться, то вообще погибель. Так и сгинешь в пузырящихся вонючих водоемах, обросших камышом.
Знал все это Тихон, но заигрался, слишком щука огромная попалась, а ее ведь просто так не вытащишь – запросто утлую, дышащую на ладан лодчонку перевернет. Вот и надо вымотать рыбину, дать ей потаскать за собой посудину. А потом останется только багром подцепить, гарпуном проткнуть да привязать крепко к лодке сбоку.
Поскрипывала лодка, жаловалась на старость, дергалась и звенела леска, терлась о деревянный борт, а Тихон то стравливал ее, то натягивал – вот так незаметно к котлованам и подошел. Опомнился, а вот уже и торчат слева трубы завода, обвитые высохшим на жаре плющом – значит, дальше чем нужно забрался. Всполошился мужчина. Это что же, леску рубить да деру давать? А над водой нависли, угрожающе покачиваясь на степном ветру, плакучие ивы, да возбужденные крики птиц доносились отовсюду – кто знает, может, суденышко Тихона уже под прицелом острых глаз? А ведь можно и на орлана нарваться! Лягушки тому не интересны, но на своих сородичей-птичек он с удовольствием охотится – нежное мясцо цапли ему очень даже по нраву. Человечиной он ведь тоже не побрезгует, а гарпуном не намашешься, отгоняя крылатое создание.