Когда дрезина-трамвай остановилась, Ершик аж подпрыгивал от нетерпения: поскорей бы посмотреть на самую красивую, как народ говорил, станцию метрополитена. Уж до чего кольцевой Проспект Мира хорош с лепниной и медальонами на колоннах, но куда его скромному потолку-сеточке до этих картин? Оглянувшись на Старого, вдруг словно приклеился к скамейке: рядом сидел не тот уже добрый приятель и терпеливый собеседник, а будто незнакомый боец – подобравшийся, как кошка для прыжка, он первым шагнул к выходу. На платформе ожидал человек в зеленой форме, сразу определивший, кто из пассажиров ему нужен, – молча протянул Старому руку, но не для приветствия, а за документом. Сверив фотографию в паспорте с лицом, на которое теперь без дрожи в коленках и не взглянешь, произнес:
– Гражданин Самарин, следуйте за мной. – Развернулся и быстрым шагом направился к переходу на Красную Линию.
Самарин-Старый не тронулся с места, сначала помог выбраться Ершику, пожал ему руку:
– Дела срочные, брат, скоро увидимся. – Но его ободряющей, почти отцовской улыбки Ершик уже не дождался, только проводил взглядом широкую спину. Да, дела…
Глава 5Комсомольские
В шее скоро начало похрустывать, как у старого Владимира Афанасьевича, но и не смотреть на потолок Ершик не мог, невозможно удержаться. Неужели человечество когда-то было таким могущественным, что могло создать эту красоту? Уже одни туннели, пронизавшие землю в разных направлениях, казались творением высших сил – не может быть, чтобы их построили такие же люди, как те, у которых две руки, две ноги и голова в придачу. А украсить бетонный свод такими картинами… Кто способен на это? Ершик даже не разглядывал деталей мозаики, впитывая ощущение красоты целиком, как чудо. Его родную станцию украшали только колосья и повторяющиеся на желтых плитках и металлических ажурных вставках волнистые линии – он как-то спросил Сан Саныча, что это значит, а тот ответил: наверное, море, Рига-то приморский город… И замолчал надолго, видно, вспомнив что-то свое.
Ершик долго бродил по платформе, потом пытался продать хоть пару книг, да никто не купил. Теперь, придя в себя после первого ошеломляющего впечатления от этой необыкновенной станции, он почувствовал, что люди все же нервничают, поглядывают с опаской в туннели. Если на Проспекте Мира он только слегка ощущал общее тревожное настроение, то здесь, даже зная, что прямо сейчас ему ничего не угрожает, Ершик тоже начал приглядываться к черным дырам в конце платформы. Стоило отойти ненадолго от Старого, как снова мальчик явственно ощутил, что остался один в незнакомом месте. Поскольку никакой выгоды от Комсомольской-кольцевой он больше не ждал, а любоваться на нее можно бесконечно, Ершик дал себе слово обязательно еще раз рассмотреть здесь все как следует. А куда денешься? Обратно только через Кольцо… Теперь для перехода на другую линию ему нужно было не подняться наверх, а наоборот, спуститься. В длинном коридоре люди и жили, и торговали – похоже, переход примирил на время рыночную экономику Кольца с народным потреблением коммунистов, потому что люди попадались всякие. Лоток с книгами больше всего заинтересовал Ершика, но, приценившись к одному из сборников сказок, какие и ему самому в руки попадались, он еле удержался, чтобы не присвистнуть: вот жлобы! У него-то на Проспекте покупают за гроши, а здесь продают… Ноги несли вперед, а голова была занята сложным арифметическим подсчетом: сколько начального капитала требуется, чтобы честно заплатить ввозную пошлину, а сколько выйдет чистой прибыли, если отдать сталкерам столько же, как и раньше… Это в том случае, если мать сразу же, как только блудный сын покажется на Рижской, не оторвет ему голову и он вообще попадет сюда в ближайшие годы до совершеннолетия! За этой нехитрой бухгалтерией Ершик проскочил весь переход и включился в реальность, только наткнувшись на очередь к пропускному пункту на Красную Линию. Раз уж где-то тут находится Старый, то и ему сюда надо, подождет Кольцевая.
Теперь прибывших проверяли намного основательнее, осматривая сумки и одежду. Ершик понял, что так просто проскочить, как на Проспекте Мира, уже не получится – там он примелькался, был почти своим, вот и пропустили. Когда последний человек, отделявший его от строгого офицера, вдруг отошел в сторону и Ершик оказался прямо перед столом, в голове все еще обреталась полная пустота, никакого плана действий он не придумал и решил сориентироваться по ситуации:
– Я потерялся. Пришел с дядей, а он, кажется, уже у вас на станции. Я на Кольцевой задержался. – И пусть попробуют сказать, что это неправда! Все-таки Старый – не тетя.
Брови проверяющего поползли кверху, этот серьезный и деловой подросток с большой сумкой не внушил ему доверия.
– Ты бы на рожу свою посмотрел, потерялся он… Тебя если и захочешь – не потеряешь! Что в сумке? Оружие?
– Нету. Стрелять не умею.
– Откуда ж ты такой пацифист?
– Чего? – Что-то это слово ему напоминало, и не очень хорошее… – С Рижской я. А пис… пф… Как вы сказали?
– Пацифист. Это который, когда по правой щеке ударят – левую подставляет.
Об этом он точно уже слышал!
– Так это не пис… это христианин называется. – Хотя и сам Ершик не был согласен с отцом Александром в этом вопросе, а все равно обидно, когда таким словом выражаются.
Офицер выпрямился на стуле, строго посмотрел на Ершика.
– Ты что же, проповедовать тут решил? Здесь тебе не Ганза, коммунисты этого всего не признают! Нет бога.
– А кто есть?
– Так, давай-ка тут без религиозных дебатов! Верь во что хочешь, только не болтай здесь на эти темы. И на вопрос отвечай. Запрещенная литература есть?
– Как это? Кем запрещенная?
– Центральным комитетом. – Ершик последовал взглядом за указующим кверху пальцем, но никакого комитета там не нарисовали. Это на станции, оставшейся позади, было много картинок, выложенных цветными стеклышками, а тут один серый бетон, скучный и закопченный, даже смотреть не на что. Из очереди позади послышался тихий смешок, переходящий в кашель.
– А запрещенная литература – это какая?
– Адам Смит ваш любимый, например. А Ленина, Маркса у тебя нет? – Он заглянул в сумку к Ершику.
– Этих нет. Ханс Кристиан Андерсен есть и Герберт Уэллс, тоже хорошие книжки. – За спиной опять кто-то всхлипнул, ну что он такого сказал?!
– Тебя как звать?
– Павленко Ерофей Шалвович.
Офицер махнул рукой:
– Мирохин, пропусти вот этот интернационал ходячий, забавный парнишка… Следующий!
Вот здесь Ершик захотел бы поселиться, несмотря ни на каких коммунистов. Двухэтажная станция! Хоть и странно было смотреть на людей сверху вниз, но он быстро освоился. Где еще в метро открывается такой обзор с балкона? Только в городе, но туда, он решил, ему еще рановато. Комбез по размеру не подберешь. А пока что едва удерживался от искушения плюнуть кому-нибудь вниз на макушку. Нет, нехорошо.
– Нашелся? Я уж хотел возвращаться. – Старый выглядел недовольным. – Ты зачем сам сюда притопал?
– Я с вами…
– Куда со мной? В депо?!
– Я хотел здесь подождать.
– Да ты большой оптимист, оказывается, – думаешь, я просто схожу в туннель на часок – и сразу обратно?
Примерно так Ершик и думал. Сколько можно там что-то разведывать? Сказано же: не воевать собираются. Рижская – мирная станция, там и солдат-то почти не было, где уж ему знать про военную науку?
На этот раз мотодрезины им не досталось, поехали на ручном приводе, но помогать Старому не пришлось – Ершика только подбрасывало на сиденье вместе с рычагом. Он попытался оттащить подальше от края загадочный мешок попутчика, чтобы не свалился на пути, и сдвинуть с места не смог. Осталось только смотреть по сторонам и удивляться тому, что туннель – невиданное дело – был один, а рельсов в нем много.
– Старый!
– Что? – Он один орудовал рычагом со своей стороны, и непохоже, чтобы сильно устал, другой уже повис бы без сил на этой железке.
– А как здесь поезда разъезжались? Рельсы раздваиваются.
– Стрелочники работали, рельсы передвигали.
Ершик представил себе мужика с ломом, который двигает рельсы. Тяжелая работа, но зато они, наверное, решали, куда пойдет поезд.
– А стрелочники были в метро самые главные?
– Точно. Они всегда главные. Как что случится – ищут стрелочника… Ты лучше думай о том, что едешь по самой первой линии метро. Тридцатые годы прошлого века, сто лет прошло!
Людей на Красносельской почти не было видно – попрятались. Ершик чувствовал страх в самом воздухе, будто дымку, которую Старый решительно разгонял перед собой, шагая вслед за тем самым незнакомцем, что встречал их возле дрезины. Человек этот выглядел совсем недружелюбно, словно и не ждали тут наемника, а тот сам навязался! Странные люди коммунисты, решил мальчик, но с интересом рассматривал и остальных. Разведгруппа, к которой он должен был присоединиться, состояла из пяти человек – больше решительных мужиков на этой станции, как видно, не нашлось. И на разведчиков они были похожи, как сам Ершик – на опытного сталкера. Старого пригласили явно не на роль командира, он оказался где-то в стороне, не то крайний, не то вообще чужой, вроде как напросился тут кто-то… Но ему было все равно – привык, что ли, к такому отношению? Везде один, всегда чужой… Наемник.
Все они были вместе, а Старый – отдельно. Ершику стало обидно за приятеля: никто не проводит его в темный туннель и не будет дожидаться возвращения. Кроме, может быть, той блондинки, которая давно на него поглядывает из-за колонны.
– Старый, ты девушку-то видел?
– Трудно не заметить. – усмехнулся тот.
– Ты ей понравился…
– А она мне – нет. Вон та нравится. – Он указал на другую молодую женщину с ребенком на руках, провожающую отряд, – ничего особенного в ней Ершик не нашел, никакого сравнения с яркой красивой светловолосой девушкой, которая многозначительно строила глазки в их сторону. – Эта теплая, домашняя… Но уже занята. – Он резким движением затянул завязки вещмешка, как будто закрывая тему разговора. – Но хотя бы на других не похожа, все они тут какие-то одинаковые. Как солдаты в строю, даже девчонки. Вот помню, как в армии товарищ сержант мурыжил нас строевой подготовкой… На кой черт она мне теперь, строевая-то? Один я, не с кем строем ходить.