– Как вы узнали, что надо затормозить? Документ… – Чуть не проговорился и не назвал сталкера «она». Да она и не совсем сталкер. А как назвать? – Человек в черном только потом показал вам документ.
– Ты откуда такой взялся, с Выхино, что ли? Ничего не знаешь и не слышал… Их же за версту видно; вот ты сам мне хоть десяток таких жетонов покажи – не поверю! А эти – оружие на двух ногах, не люди как будто. Редко их увидишь, но иногда вот случается.
Не очень похоже такое описание на Сорок Восьмого, но где-то существуют еще как минимум сорок семь, и они могут оказаться именно такими, как рассказывает водитель дрезины, вряд ли среди них еще много женщин. Она все-таки разведчик, а не боевой сталкер. Наверное, опять повезло, как с особистом Абрамовым.
– А куда столько свинины? – поспешил перевести тему разговора Ершик – хотелось додумать все самостоятельно.
– Надо ее развозить по всей линии, не везде есть свинофермы. – Если так, то это совсем и немного, сколько народу на станциях, всех не накормишь. – А обратно грибы повезу. На Красносельской теплицы есть, слышал?
– И даже видел… – он вспомнил теплицы и бесконечные грядки грибов. Больше всего, конечно, вспоминался прибор ночного видения.
Короткие остановки на станциях позволяли хоть чуть-чуть рассмотреть каждую – после Рейха Красная Линия уже показалась родной и дружелюбной, здесь хотя бы не было видно крюков на потолке и решеток. Подъезжая к Комсомольской, Ершик думал, что если проедет на одну станцию вперед, сможет встретиться еще раз с Майей, девчонка понравилась ему сразу, но увидеться они смогут еще нескоро. Навестить бы Старого, рассказать про сына… Раздумывая о чужих делах, и о своих собственных совсем позабыл. Ну, мама ему сейчас ума вложит! Но чтобы отбить желание путешествовать, надо что-то большее, чем материнский ремень и укоризненный взгляд отца Александра, – впечатлений ему на некоторое время хватит, но надолго ли? Он обязательно еще вернется, чтобы найти отца. Ведь хорошие люди нигде не пропадают, правда?
Анна КалинкинаХозяин
Старые люди говорили, что метро рядом – километра не будет. Станция Автозаводская. Но туда нельзя. Сначала нельзя было, потому что радиация. А у них ведь сперва никакой одежды нужной не было, так ей рассказывали, – ни намордников резиновых, ни костюмов специальных. Двадцать лет назад, когда Бог решил людей наказать за грехи, некоторые, самые набожные, которые в тот час поблизости случились, успели укрыться в подвале монастыря. От того монастыря, говорили, наверху давно уже только одна стена осталась и церковь, зато внизу были подвалы, и коридор с маленькими каморками по обеим сторонам. Старухи долгими вечерами при свечах рассказывали, что раньше туда нехороших людей сажали и голодом морили, и потому духи этих замученных до сих пор то одному, то другой являются во сне. Те, кто в подвале спрятался, – женщины все больше – думали сначала, что там вскоре и помрут. Мужчины пытались еду наверху добыть, но возвращались не все, и скоро их почти не осталось. А женщины сидели внизу, плакали, молились. И вымолили – пришел к ним человек снаружи. Спаситель. Хозяин.
Он не сказал, откуда он. Просто пришел – в защитном костюме, в противогазе – и посмотрел, как они тут устроились, в подземелье. Посмотрел на исхудавших женщин, бледных детей. И принес им сверху еды. Тогда они на него стали молиться. Так он наведывался к ним иногда, поесть приносил, а потом как-то пришел и насовсем остался.
Ее тогда еще и на свете не было. Она потом родилась, позже, когда Хозяин уже жил с ними, и все говорили, что без него совсем пропали бы. Он заботился о них, ходил наружу, добывал пропитание по окрестным домам. Там, наверху, все равно ведь все умерли, им не надо было уже ничего, так что не грех было и взять. Но и строг был Хозяин – все должны были порядок соблюдать. А порядок он определил такой: когда девушка какая-нибудь подрастала, он ее в жены брал. И должна она была родить ему сына. Если рожала, оставалась женой его. Если дочь на свет появлялась, он меньше доволен был, жену любить переставал. А если женщина родить совсем не могла, ее отдавали Зверю. И правильно – должна же быть хоть какая-то польза от никчемной. Зверь ее съедал и какое-то время никого не трогал, зато защищал их от других тварей, которых полно развелось снаружи. Так Хозяин с ним договорился, сам же и девушек ему отводил. Они сами-то ни этих тварей, ни Зверя не видели, от Хозяина да от других добытчиков только знали про них. Да иной раз слышали, как твари снаружи воют. Говорят, не сразу чудовища эти в городе завелись, а спустя несколько лет после Катастрофы, от радиации и в наказание уцелевшим. Видно, не все еще муки они претерпели, опять поведением своим нечестивым Бога прогневали, плохо молились. И Зверь тоже не сразу завелся. Узнали про него, когда он одну за другой двух девчонок убил в подземном ходу. Ход тот вел то ли к Москве-реке, то ли еще куда, по нему далеко не ходили, боялись.
Хозяин, конечно, не всех девушек в жены брал, а только самых красивых, которые достойны были сыновей ему рожать. Потому Надюшка, подружка ее старшая, плакала по ночам из-за красоты своей. Боялась. Даже страшные слова говорила – что это Хозяин прогневал Бога поступками своими, что многоженство – грех великий, оттого, мол, и Зверь у них завелся. Алена уши даже затыкала, не решалась подругу слушать, понимала – от страха это она языком мелет. И ведь то и случилось, чего Наденька боялась. Взял ее Хозяин в жены, а когда не получилось у нее родить, отдали несчастную Зверю. Поплакала Алена о подружке, да что толку? Но сама она не страшилась. Ведь это такое счастье – если Хозяин в жены возьмет. Хоть он и стар уже, а все еще силен и красив. Потом и умереть не жаль.
Она знала, что хороша, хоть лицо у нее бледное. Да ведь все они тут бледные, в подземелье-то. Зато глаза на пол-лица и волосы светлые, красивые, хоть и приходилось их коротко стричь. И когда настала ее очередь стать женой Хозяину, она даже для вида не поплакала, на все была готова ради него. И вроде он тоже к ней привязался. Казалось, от их горячей любви непременно ребеночек должен родиться. Мечтала Алена, чтоб был у нее сын. И чтоб здоровый и красивый, в отца. А то ведь всякое может случиться. Говорят, первый сын Хозяина не совсем получился удачным, и оплошавшая жена вскоре куда-то пропала. А спустя несколько лет и сам этот сын вроде умер, хотя, говорят, Хозяин любил его очень. Алена тогда маленькой была, почти не помнила хозяйского сына. Одно помнила – укусил он ее как-то чуть ли не до крови. Может, и хорошо, что умер. Сама-то она хотела непременно здорового родить. А вот не получилось, не вышло. Ни сына, ни дочери, хоть бы и больной. И однажды Хозяин, отводя глаза, сказал ей:
– Привык я к тебе, Аленка, а ничего не поделаешь. Придется нам, видно, расстаться.
Она знала, что это значит. И только об одном его просила – позволить ей еще немного побыть возле него. И Хозяин тянул, сколько мог. Но потом сказал ей:
– Ты пойми – я бы и рад тебя оставить в живых. Но другие-то будут думать – за что именно тебя так наградил? Бунтовать начнут. Порядок есть порядок.
И кому тут было бунтовать? Хромой Маришке или горбатому Веньке? Но Алена не спорила. Каково ей будет, если он ее жить оставит, но от себя отдалит, и придется ей смотреть, как другая ее место займет? Нет, конечно, он и раньше прежних жен своих не забывал, и приходилось ей это терпеть. Но ее-то, Алену, он, казалось, больше всех любил – жаль, что так недолго. Если так же будет любить другую, лучше ей и впрямь умереть и вовсе этого не видеть.
И она кивнула. Знала, что к Зверю он сам ее отведет. И не плакала, спокойно шла. Но, конечно, испугалась, когда ушли они по подземному ходу далеко, и сыростью в нем запахло, а потом и вовсе вонью такой потянуло, что дышать стало трудно. И пришли они к двери из железных прутьев, постучал Хозяин по железу, и из темноты послышались шаги. Что-то бурое, косматое показалось. Отворилась железная дверь. И любимый сказал:
– Ну, иди, Алена. Прощай!
Обнял ее крепко и подтолкнул вперед. И она шагнула в темноту и смрад. Чудовище схватило ее за руку и за собой потащило. У нее сердце зашлось, а зверь все тащит. Свернул коридор, и забрезжил впереди свет. И увидела она, что тут проход расширился, вроде комнатки. Оглянулась на чудовище – а лицо-то у него человеческое. И напоминает ей это лицо того, кто только что с ней за дверью прощался. Тут Алена и сообразила, что Зверь на самом деле – заколдованный. Принц это, а вовсе не Зверь, как в сказке, которую им старуха Елена рассказывала. И надо его расколдовать, только как? А Зверь сунул ей лепешку, какие у них пекут, и говорит:
– Поешь да расскажи мне что-нибудь, только интересное.
Она и принялась рассказывать. Как раз про заколдованного принца, которого ведьма в медведя превратила. В книге на картинке медведь был большой и бурый. Зверь слушал внимательно – понравилась ему, видно, сказка. А Алена, расхрабрившись, обняла его. И тут оказалось, что он на самом деле уже почти человек, просто в шкуру завернутый. И можно было закрыть глаза и представить себе, что это тот, другой, который ушел от нее назад, к людям.
Так они и зажили со Зверем. Она целыми днями сказки ему рассказывала или играла с ним, а он ей поесть давал. Иногда Хозяин ему еду приносил к железной двери и стучал, но Зверь ее туда не пускал, сам за едой ходил. А по ночам Алена его обнимала – он был почти как тот, только моложе. И все бы ничего, она почти привыкла, но тут заметила, что Зверь скучать начинает и как-то искоса на нее поглядывает. И жалуется, что она одно и то же рассказывает. И в глазах у него – будто сполохи красные появляются.
А тут еще нашла Алена Наденькину косынку среди тряпок, на которых они спали. И затосковала. Хотела по проходу дальше уйти, посмотреть, что там, – может, бежать получится? Потому что почувствовала она, хоть и неопытной была в таких делах, что, наверное, будет у нее ребеночек. Стала у нее голова кружиться и от еды воротило. А уж чей это ребеночек – она и думать боялась, от того или от этого. Может, и вовсе звереныш родится. Но только умирать ей расхотелось. И однажды, когда Зверь заснул, двинулась Алена дальше по проходу, хоть оттуда и несло совсем уж нестерпимой вонью. И споткнулась обо что-то круглое. Прихватила с собой, чтоб потом рассмотреть, да не донесла до комнатки, уронила – человеческий череп это был. И стукнуло ей в голову, что череп этот – ее подружки Наденьки.