— На тачке вывезти такого! Нечего на него смотреть!
Когда появился мастер, возмущенные рабочие вылили на взяточника ведро мазута, толкнули в тачку и вывезли за ворота.
Мастера в старокузнечном цеху заменил шестидесятилетний Никифор Белолед. Ему взялся помогать Савелий Матвеевич. Они оба прошли в конторку и не спеша вместе с учетчиком стали разбираться в накопившихся бумагах.
Минут через двадцать-тридцать к парням, заканчивавшим заказ, подбежал мальчишка-разносчик и крикнул:
— Кокорева в конторку!
Полагая, что Савелий Матвеевич сейчас заставит писать какие-нибудь наряды, Вася снял рукавицы и нехотя поплелся.
В конторке Савелий Матвеевич, взяв со стола конверт, строго взглянул поверх очков на Кокорева и спросил:
— Кто же это тебе на завод пишет?
— Не знаю… никогда не писали.
Неумело распечатав конверт, юноша развернул письмо и, увидев на нем Катину подпись, смущенно покраснел.
— Это с Выборгской, — сказал он. — Мы на митинге у них выступали.
— Благодарят, что ли? — поинтересовался Савелий Матвеевич. — А ну, покажи.
Вася еще больше смутился.
— Да нет, одна девушка… она нас на конфетную фабрику водила.
Савелий Матвеевич укоризненно покачал головой.
— Хороши! Едут по серьезному делу, а в голове только свое: как бы девушек захороводить.
Вечером парни поехали на Выборгскую сторону. Кокорев быстро отыскал Катин дом; вдвоем они вошли во двор, но постучать в подвальное окно не решались.
— А вдруг не она здесь живет? — высказал сомнение Дема.
— Как не она? Я хорошо помню, — возразил Вася.
— Ну, если помнишь, стучи.
— А может, действительно не она? — стал сомневаться и Кокорев. — Давай лучше войдем в квартиру, будто по делу, и письмо оставим.
— Ну что ж, пиши.
Пристроившись у высокой поленницы березовых плах, Вася принялся писать записку, а Дема со скучающим видом разглядывал двор.
За этим занятием их и застала Катя Алешина. Узнав парней, она растерянно остановилась и почувствовала, как жарко запылали щеки.
— Вы?! Вы как здесь очутились? — спросила она.
Парни тоже смутились.
— Мы пригласить вас хотели, — смущенно сказал Дема. — У нас в воскресенье клуб открывается. Придете?
— Спасибо, — поблагодарила девушка. — Но вы, может, подождете минутку? Я только с завода. вымыться не успела. Побудьте здесь; мы вместе к Наташе сходим.
Она сбежала по ступенькам вниз и скрылась за дверью.
Бросив на кровать пальто, Катя помчалась на кухню и, вернувшись с застрявшими бусинками воды на волосах, стала торопливо переодеваться.
— Куда ты, шальная? — спросила бабушка. — Все-то у вас спешка. Супу хоть поешь.
— Некогда, бабуля; потом.
Проворно натянув на себя праздничное шерстяное платье, хорошие чулки и туфли, Катя подбежала к зеркалу.
— Что-то ты посвежела нынче, разрумянилась. Лектриса прямо! — любуясь внучкой, заметила бабушка. — Чего без нужды глазки в зеркало, совать, женихов-то ведь нет?
— Найдутся, — весело заявила девушка. — Сами придут!
На бегу она чмокнула бабушку в щеку.
— Шальная… впрямь шальная!..
На улице Катя подхватила Васю и Дему под руки и зашагала с ними к райкому.
В другой день она, наверное, оставила бы парней у входа, а сама пошла бы к Наташе, но сегодня она осмелела и предложила:
— Идите первыми и официально пригласите на вечер. Ее величают Натальей Федоровной.
Вася и Дема прошли в комнату, где сидела Ершина. На столе у нее была груда брошюр, увязанных в пачки. Девушка писала на пакетах адреса.
— Вам кого? — спросила она, не узнавая путиловцев.
— Мы к вам, — поклонившись, сказал Рыкунов. — Пришли пригласить вас на открытие Нарвского клуба.
— Это, наверное, не меня, вы ошиблись... Вам Женю Егорову?
— Нет, в точности вас, Наталия Федоровна.
— Ой, узнала! Думаю, где же я их видела? Вы ведь Катины знакомые?
Минут через десять Наташа освободилась. Запирая ящики стола и машинку, она сказала:
— Подождите меня у входа. Я мигом.
Вечер был мягким, безветренным. Падали редкие сухие снежинки. В сиянии уличного фонаря они роились, как ночные бабочки.
Вскоре на улицу выбежала Наташа. Несмотря на то, что девушка была в ботинках с высокими каблуками, она оказалась Деме по плечо. Васе подумалось, что Ершина не понравится его рослому другу. Но он ошибся, — резвость Наташи была по душе Рыкунову. Заспорив о чем-то, Наташа запустила в Дему снежком и бросилась бежать. Он помчался вдогонку, пытаясь поймать ее, но Ершина так ловко увертывалась, что он то и дело попадал в сугробы.
Вася с Катей молча шагали рядом.
— Если бы я не написала письма, вы бы сами не собрались прийти? — вдруг спросила девушка. — Да?
— Нет, я очень хотел, — возразил Вася. — Но с того воскресенья такое качалось, что мы даже выспаться не успевали.
— А потом?
— Одному неудобно, а Дему насильно не потащишь.
— Почему же без него неудобно?
— Мы привыкли всюду бывать вместе.
— Но не всю жизнь вы будете только с Демой ходить! Впрочем, я вам завидую, — призналась Катя. — У меня не было такой подруги. Всем приходилось делиться только с отцом, потому что мать хоть и любит меня, но не понимает, а он был как товарищ, самый близкий... Мы даже уроки вместе готовили…
Она вспомнила, как помогала отцу учиться, как арестовали его.
— Вчера я получила радостную весть: отец уже на свободе. Правда, он попал на фронт, рискует в окопах жизнью, но может в любой день приехать.
— А я своего отца едва помню, — глядя во тьму, сказал юноша. — Лишь недавно узнал, что он был в боевой дружине. После пятого года отца поставили на тропе охранять маевку. Какой-то подлец выдал их. Конные городовые и казаки, побросав коней на шоссе, начали оцеплять лес. Отец их заметил, но поздно. Чтобы задержать казаков и предупредить своих об опасности, он укрылся за валуном и стал стрелять из «смитвессона». Наши заводские, услышав стрельбу, сразу же по кустам, по болоту — и домой. Думали, и он уйдет. А отец отстреливался до последнего патрона. Казаки так обозлились, что засекли его шашками. Полиция даже мертвого не отдала матери. Товарищи отца собрались на тропе и провели траурный митинг. Валун тот у них как бы памятником стал: каждый день на нем то цветы, то красные ленты появлялись. И полиция ничего не могла сделать. Посбрасывает, потопчет цветы, а они через день опять рдеют.
— И вы даже не знаете, где он похоронен?
— Нет. И валуна лесного мы с Демой в позапрошлом году не нашли. Его, видно, взорвали или разбили: вокруг валялись обломки. Мы их собрали в одно место, поставили шест с красным флажком и поклялись не оставлять друг друга в беде.
— А третий может к вам присоединиться? — спросила Катя.
— Смотря кто будет этот третий.
— Если это буду я?
— Да, — стиснув ее руку, ответил Вася. — Вас примем.
Девушка вдруг смутилась.
— Идем догонять их! — предложила она и побе-жала.
Они настигли Наташу с Демой и вчетвером дошли по Петроградской стороне до Троицкого моста. Там Ершина остановилась.
— На сегодня довольно, — сказала она. — Завтра всем рано вставать. Где же вы нас в воскресенье встретите?
— Ну, хотя бы у Нарвских ворот, — предложил Дема.
— Хорошо. Ждите в восемь. Вася и Дема хотели проводить девушек домой, но те запротестовали.
— Вам и так далеко. Мы сами доберемся, вдвоем нам не страшно.
Глава четырнадцатая. ДОЛОЙ С ГОРИЗОНТА ЖИЗНИ
В «Красном кабачке» гулял Ванька Бык со своей шатией. Вскоре сюда ввалилась новая ватага. Чумазый босяк в длинной кавалерийской шинели, выпив прямо у стойки стакан самогона, сдернул с головы шапку и обратился ко всем:
— Граждане, братишечки! Житья не стало, дыхнуть невозможно. Да что ж это за жизнь распроклятущая! — Босяк хлопнул шапкой об пол и каким-то слезливым, бабьим голосом начал жаловаться: — С Огородного турнули, с Ушаковской гонят… и на Нарвскую не сунься! Какая ж это свобода? Для того мы городовых били, чтобы новые появились? Сегодня опять на нас напали. Чуваков чинно-благородно в ихний клуб хотел пройти, а ему у дверей говорят: «Стоп, пьяным нельзя». А какой он пьяный? Даже не выпимши — каких-то два — три стакана. Я, конечно, заступаться. Так нас обоих схватили под руки, довели до угла, а там — коленкой под зад и грозятся: «Если еще явитесь, — в кутузку запрем». Да что ж это деется! Куда ты, Ваня, смотришь? Почему забижать своих даешь? Как городовых бить, и босяки гожи! А гулять без нас?..
Из-за стола поднялся кряжистый Ванька Бык. Маленькие глаза его налились кровью и на толстой, сливающейся с плечами шее надулись жилы.
— Кто тебя не пустил? — грозно спросил он и так рванул ворот, что отскочившие пуговицы запрыгали по полу. — Кто такие?
— Да все те же, которые добычу на Огородном отняли.
— А ты пугнуть не мог? Сказал бы, что я велю.
— Говорено. А им хоть бы хны, — не боятся тебя. Мы, говорят, и Ваньку Быка утихомирим.
— Врешь!
— Вот те крест. Чувакова спроси.
— Верно, — отозвался тот. — Турнуть грозились.
— Ладно, будет языком трепать, — оборвал его Ванька Бык. — А ну, кто со мной в клуб догуливать?
Поднялось человек восемь. Роняя стулья, они ушли во двор к оседланным коням. В трактире остались только очень пьяные.
В Нарвский клуб молодежи съезжались гости. От обилия света и грохота духового оркестра входящие сразу веселели. Сдав пальто в гардероб, одни шли к буфету, а другие — в верхний зал занимать места.
Рыкунова и Кокорева часто вызывали к выходу. Там появлялись то скандальные безбилетники, то пьяные, которых нужно было утихомирить или выпроводить. Катя с Наташей скучали одни.
— Неудобно как-то получается, — сказал Вася. — Пригласили девушек, а сами бегаем.
— Верно, — согласился Дема. — Давай вот что сделаем: ты занимай их, а я буду с нашими ребятами. А потом сменимся.
Они так и решили: Дема вышел со своими парнями на улицу, а Вася провел девушек наверх и усадил.