Выборжцы, побывавшие за Невой, видели, как взбесившиеся гостинодворцы, юнкера и чиновники избивали мастеровых и тащили «купать» в Фонтанке. Рабочему человеку опасно было показываться на Садовой улице, на Литейном и Невском проспектах: за всякое неосторожное слово, даже за косой взгляд его могли обвинить в шпионаже и растерзать.
— Как же мы дальше будем существовать? — спросила у Наташи Катя.
— Видимо, полулегально, — ответила та. — Ты читала, что о Ленине в газетах пишут?
— Возмутительно! Как им не совестно?
— Нашла у кого совесть искать! Они придерживаются правила: лги больше, обливай человека грязью, авось да что-нибудь прилипнет.
— Но мы должны протестовать... защитить его!
— Как же ты это сделаешь, когда все наши газеты разорены и закрыты?
— Объявить забастовку.
— Хотели, даже собрались в сторожке «Рено», но Владимир Ильич против. Он говорит, что забастовка может вызвать ответные меры и при таком засилии военщины привести к полному разгрому, а мы обязаны сохранить боевые силы. Ленин сам переходит на нелегальное положение.
— У меня все эти дни какое-то нехорошее предчувствие, — сказала Катя. — Точно должно случиться еще что-то худшее.
— Что же может быть хуже?
— Не знаю, но у меня душа болит.
Два дня подряд Катя ходила к Неве, надеясь встретиться с Василием на обычном месте. Но на набережной были только патрули.
Она пыталась по завкомовскому телефону дозвониться до «Путиловца», билась у аппарата больше часа, но ничего не вышло: «барышни» так соединяли рабочие районы, что в ответ слышалось лишь сердитое аллеканье да невнятное гудение.
Не написать ли письмо? Но кто ответит? Бабушка у Васи неграмотная. И на Дему рассчитывать нечего: если что случилось с одним, не минует и Другого.
Вечером из прихожей донесся звонок. «Он!» — обрадовалась Катя и бегом бросилась открывать Дверь.
Увидев в полутьме лестничной площадки долговязого военного, девушка встревожилась.
— Вам кого? — спросила она.
— Вас, Екатерина Дмитриевна, — ответил нежданный гость. — Разрешите войти?
Думая, что это приехал кто-то от отца, Катя пропустила военного в прихожую, закрыла дверь на крючок, включила свет и... от испуга чуть не вскрикнула. Перед ней, с кривой ухмылкой, стоял влажногубый и бледнолицый шпик, которого путиловцы зимой ловили в парке. «За мной», — решила девушка, и вся кровь словно отхлынула от ее сердца.
Заметив, как Алешина изменилась в лице, Аверкин поспешил ее успокоить.
— Не волнуйтесь, я пришел как друг… Вы, наверное, думаете, что я следил за вами с дурной целью? Клянусь, только из-за вас самой. Я все дела запустил... в дождь, в любую погоду, только бы увидеть...
Страх у девушки прошел, осталось лишь настороженное и неприязненное чувство к этому опасному человеку.
— Что вам от меня нужно?
— У меня серьезный разговор о вашем отце. Его Дмитрием Андреевичем зовут?
— Да, — ответила девушка.
— Здесь н-не очень удобно, — оглядевшись по сторонам, заметил сыщик. — Может, разрешите в комнату?
Катя молча открыла дверь в бывший кабинет пристава. Аверкин как-то боком проскользнул в комнату и с наигранной веселостью сказал:
— Для начала разрешите представиться: помощник тайного советника юстиции Виталий Фролович Аверкин. Имею также некоторое отношение и к контрразведке. — При этом он щелкнул каблуками и, ожидая, что Алешина, проникшись уважением к его деятельности, скажет хоть несколько учтивых. слов и протянет руку для примирения, стоял чуть согнувшись.
Но Катя прошла мимо, молча указала на стул и села напротив. Она ждала: что же он знает об отце?
Аверкина не обескуражила презрительная холодность хозяйки, — шпик привык к такому отношению.
Облизав и без того влажные губы, он вдруг перестал ухмыляться, глаза его сузились, стали жесткими.
— У меня не одно дело к вам, а несколько, — присев на кончик стула, официально сообщил он. — Первое — относительно квартиры, в которой вы проживаете. К нам обратилась жена... в общем клиентка Урсакова, с просьбой освободить незаконно занятые комнаты и предъявить иск за расхищение и порчу имущества.
— У нас есть разрешение Исполкома и на квартиру и на имущество бежавшего царского пристава, — сказала Катя.
— Охотно верю, — поспешил согласиться Аверкин. — Но, к сожалению, оно законной силы не имеет. Дом-то принадлежит купцу Меньшову, а имущество — Урсаковым, — так ведь?
— Так, да не так. Революция лишила грабителей прав на имущество.
— Наоборот, она будет защищать их.
— Вы, видно, о какой-то своей революции говорите?
— Вот именно, — ответил Аверкин. — Какая есть. — Так чего же вы медлите? — с вызовом спросила девушка. — Выгоняйте!
Аверкину не нравился ее резкий тон, и он не без укора заметил:
— Зачем же так грубо? Я ведь пришел не выгонять, а подсказать, помочь. При добром согласии всякое дело можно уладить..
«Чего доброго, в любви начнет объясняться», — подумала Катя и решила переменить тему разговора.
— Что вы знаете о моем отце? — спросила она.
— Нам известно, что он в тюрьме, и по очень серьезной статье: разложение армии по заданию иностранной разведки. А за это в военное время — расстрел.
Кате и в голову не приходило, что над отцом нависла такая угроза.
— Не может этого быть! — испуганно возразила она. — Он ничего такого не сделал.
— Я вам сочувствую, но факт остается фактом... измена присяге. Если не расстрел, то виселица! — повторил Аверкин. Ему хотелось запугать ее, помучить страхом. Он видел, как девушку ошеломила его весть, и радовался: «Сейчас она станет мягче».
А Катя в растерянности думала: «Что же делать: возмутиться и прогнать или выведать все, что можно?. Ради отца!»
Аверкин настороженно присматривался к девушке. Он понимал, какая борьба идет в ее душе, и поэтому с некой обидой в голосе сказал:
— Я бы, конечно, кое-что мог сделать для вас. Дело ведет знакомый мне следователь. Но вы так принимаете, что я скорей должен мстить, нежели помогать…
— Простите, — прервала его Катя. — Какое у вас еще дело?
— По поводу вашего знакомого — Василия Кокорева. Схвачен, можно сказать, на месте преступления, с уликами, как грабитель и агент иностранного государства. Под усиленным конвоем препровожден в «Кресты».
От этой вести сердце у Кати словно остановилось, ей стало трудно дышать.
«Неужели правда? — думала она. — Нет, нет, он лжет! Какое ограбление? Дурацкая выдумка!» — Стараясь не показать своего состояния, она как можно спокойнее спросила:
— А откуда вы это знаете?
— Знаю... такая уж должность, — уклончиво ответил он и тут же решил прихвастнуть: — У меня, видите ли, брат занимается особо важными делами. Он юридический кончил. Через него я на любое дело могу повлиять. Вот если бы знал вас получше, скажем, гулял... Вы как насчет островов?
Видя, что глаза у девушки сделались недоуменными, что она сейчас вспылит, он поспешил добавить:
— Не сегодня, конечно, я понимаю. С вашего позволения, может, в субботу, часиков в восемь?
«Пусть приходит; я кого-нибудь позову», — решила Катя.
— Хорошо, — сказала она, — я буду дома. Разузнайте все подробней.
— Можете не сомневаться… с отцом будет устроено. Ежели со мной хорошо, так и я в долгу не останусь.
Чтобы скорей выпроводить его, девушка протянула руку. Аверкин цепко схватил ее пальцы, сжал их и задержал в своей холодной и влажной руке.
— Постараюсь… самым наилучшим образом, — бормотал он. — До субботы!
Закрыв за ним дверь, девушка поспешила на кухню, тщательно вымыла и вытерла руки, но гадливое чувство, какое бывает, когда прикоснешься к мокрице, не проходило у нее.
«Что же мне предпринять? — задумалась она. — Первым делом надо выяснить, в тюрьме ли Вася? Но как это сделать? Видно, придется пойти к следователю».
На другой день Катя отпросилась с работы, надела лучшее платье и пошла на прием к следователю. Лысоватый, пучеглазый чиновник принял ее любезно, усадил в кресло и спросил:
— Чем могу служить?
Узнав, что Алешина добивается свидания с арестованным путиловцем, он, как бы с сожалением, сказал:
— Пока идет следствие, свиданий не полагается. — Скажите, пожалуйста, в чем его обвиняют? -спросила Катя.
— А вы кто ему будете? — поинтересовался следователь. — Сестра? Невеста?
Катя не знала, что сказать.
— Знакомая, но... можно сказать, невеста, — заливаясь румянцем, ответила она.
— Ах, вы еще не определились! Так, так... понимаю. — Нагловатые глаза следователя замаслились; ему доставляло удовольствие смущать молоденьких девушек. — Видите ли, мы ничего не можем сообщить, пока не кончится следствие.
— Но хотя бы… что грозит?
— Порадовать вас не могу. По меньшей мере — пожизненная каторга.
— Не может быть! — возмутилась девушка. — За что?
Следователь безмолвно развел руками, как бы говоря: «Вот этого вы у меня не выпытывайте».
Проводив Алешину до двери, он расшаркался и сказал:
— Заходите, Может быть, на днях что-либо прояснится.
От затхлого запаха казенного помещения, вида пыльных стен, выкрашенных серо-коричневой масляной краской, Катю мутило. На душе было нехорошо.
«Неужели пожизненно? — Она не могла примириться с этой мыслью. — Надо выручать, сделать все, что в наших силах!»
Выйдя на солнечную улицу, девушка почувствовала головокружение. Постояв с минуту у каменной стены, она вновь обрела возможность двигаться.
Катя никогда не думала, что без Васи так померкнет солнечный день. Она вспомнила, каким усталым и бледным было его лицо в последний вечер, и почувствовала, как слезы защипали глаза. «Он погибнет в тюрьме. Ему не выжить!» Только теперь девушка поняла, как любит его. Для него она могла бы пожертвовать жизнью. Но разве это спасет? Что же предпринять?
Катя зашла в райком, вызвала Наташу в коридор и рассказала ей о своем разговоре со следователем.
— Надо немедля действовать, — сказала та. — Поезжай на «Путиловец».