зм именно в таком ключе. Благодаря этому им удавалось избежать вопроса о женщинах, выступающих в разрушительной, убийственной ипостаси, принять которую было бы трудно многим журналистам и их читателям, и встроить женщин-солдат в героический нарратив. Более того, женщины, награжденные за храбрость, в основном также выполняли вспомогательные функции. Таким образом, даже в такой явно мужской сфере, как боевые действия, действия и героизм женщин часто описывались в терминах, несколько более совместимых с традиционной ролью помощниц.
Также важно отметить, что газеты и журналы систематически писали о женщинах, которые были молоды и не состояли в браке, а если состояли, то отправлялись на фронт, сопровождая своих мужей. О женщинах, имевших детей или иные семейные обязанности, говорилось редко. Опять-таки, эта самоцензура делала участие женщин в войне более приемлемым для читателей. Обществу было сложно восхищаться героизмом женщин-солдат, если выяснялось, что они «оставили» свой материнский долг, чтобы взяться за оружие. Однако были и такие женщины, которые ради военной службы бросали детей или престарелых родителей. Татьяна Алексинская, женщина-врач, родившаяся в России, эмигрировавшая в Европу еще до войны, но вернувшаяся, чтобы помогать соотечественникам, сообщала о встрече с одной такой женщиной, которая оставила двух детей со своей матерью в деревне, чтобы вступить в армию вместе с мужем и братом [Alexinsky 1916: 84].
Среди свидетельств о женщинах – участницах боевых действий есть несколько примечательных историй. Русские женщины-солдаты часто изображались более воодушевленными, более дисциплинированными, более храбрыми и готовыми к самопожертвованию, нежели их соотечественники-мужчины. Начальствующий состав отзывался о них зачастую в восторженных выражениях. Пока мужчины колебались, женщины нередко вызывались добровольцами на опасные задания или первыми поднимались в атаку из окопов. Многие даже получили за храбрость высокие воинские награды, в том числе вожделенный Георгиевский крест. Возможно, женщины, служившие под видом мужчин, чувствовали себя вынужденными проявлять себя наилучшим образом, чтобы не раскрылась их тайна. Те же, чей настоящий пол был известен, вероятно, старались не ошибаться и не отлынивать от обязанностей, чтобы избежать критики и отрицательного отношения по гендерному признаку. А те, кто писал о них, вероятно, старались представить женщин в самом выгодном свете, чтобы придать устойчивости их шаткому положению. Несомненно, женщины-солдаты стремились (сознательно или неосознанно) продемонстрировать, что они способны выполнять эту традиционно мужскую роль и «достойны» зваться солдатами. Пожалуй, еще более показателен факт, что все женщины, вступавшие в российские вооруженные силы, были добровольцами. Они охотно рисковали жизнью на войне, в отличие от большинства мобилизованных мужчин, которым не хватало подобного энтузиазма.
Большинство женщин, вступавших в армию, руководствовались прежде всего патриотическими мотивами. Многие из них проявляли большую преданность Родине и страстно стремились защищать Отечество. Одна молодая женщина, ставшая солдатом, признавалась: «Имея сильное, жгучее желание поступить добровольцем в действующую армию на защиту дорогих Царя и Отечества, прошу о зачислении меня в действующую армию» [Женщины-добровольцы 1914: 10]. Таковы были общие настроения среди российских женщин-воинов. Военная пропаганда изображала врага в демоническом облике, готовым разрушать все, что дорого русским людям [Jahn 1995: 166 et passim]. «За Родину заступиться… сердце все так и горить» [А. А. Красильникова (Женщина – георгиевский кавалер) 1915: 11], – заявляла еще одна молодая женщина-солдат, Анна Алексеевна Красильникова, дочь уральского шахтера. С началом войны Красильникова обратилась к губернатору, прося разрешения вступить в армию. Ее просьба была отклонена, поэтому она решила пойти на войну без официального дозволения. Красильникова остригла волосы, оделась в военную форму и присоединилась к первому попавшемуся военному эшелону, следовавшему на фронт. По пути ее разоблачили и высадили на вокзале в Вильно (ныне Вильнюс). В конце концов она добралась до Ивангорода (ныне Демблин) в центральной Польше, где ей удалось под именем Анатолий Красильников вступить добровольцем в 205-й пехотный полк.
Первоначально она служила ординарцем, но вскоре ее отправили на передовую. Свое пребывание на театре военных действий Красильникова описывала как чрезвычайно тяжелое и опасное, но с гордостью заявляла, что никогда не пряталась за спинами товарищей и выполняла все обязанности, которые возлагались на солдат-мужчин. За время службы, с лета по осень 1914 года, она участвовала в девятнадцати сражениях. 7 ноября 1914 года она была серьезно ранена. Ее подразделению дали приказ атаковать, но тяжелый артиллерийский огонь неприятеля заставил солдат замешкаться. Красильникова первая устремилась в бой из окопов и своим примером вдохновила всю роту последовать за ней. Впрочем, не успела она пробежать и десяти шагов, как пуля попала ей в бедро. Красильникову доставили в ближайший госпиталь, где во время медицинского осмотра выяснилось, что она женщина. За героизм ее наградили Георгиевским крестом. Излечившись после ранения, она хотела вернуться на фронт [Там же]. Многих женщин не удовлетворяли традиционные вспомогательные и «закулисные» роли, предназначавшиеся для них во время войны. «Женщины способны совершить для России больше, чем перевязывать раны мужчинам», – заявила еще одна женщина-воин [Dorr 1917:75]. Они были убеждены, что смогут лучше послужить своей стране, если примут участие в боевых действиях.
Становиться солдатами женщин также вдохновляла жажда приключений. Женщинам, всю жизнь проводившим под надзором сначала родителей, потом мужей, или воспитанницам закрытых женских учебных заведений, уход на войну давал шанс получить независимость и свободу действий, недоступные в мирной жизни. Тем, кому наскучивала жизнь взаперти, война также предоставляла возможность посмотреть мир. «Такъ и тянуло увидатя другое: леса другие, небо, городь… Хочетця и заграницей побыватя, немецкие города посмотретя…» – заявляла одна из женщин-солдат [Одна из многих 1915: 20]. Подобные мотивы нередко двигали молодыми женщинами (и мужчинами), поступавшими добровольцами на военную службу во время Первой мировой войны. Многие из них имели чрезвычайно романтизированные понятия о войне и считали, что она позволит им бежать от рутинной будничной жизни. Вместе с тем они чувствовали потребность приносить пользу своей стране.
Некоторые самые молодые девушки-солдаты пали жертвой идеалистических представлений о войне и жажды приключений. В начале войны, на восьмой день мобилизации, двенадцать московских гимназисток в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет решили вступить в действующую армию. Ими двигало желание «попасть на войну и самим поколотить немцев» [Всемирная иллюстрация 1915 № 47: 4]. В конце июля девушки, не попрощавшись с родителями, сбежали из дома. Они добрались до пригородной станции, где им удалось убедить солдат следовавшего мимо подразделения, чтобы те укрыли их в поезде, который направлялся на фронт. Солдаты согласились и даже снабдили их военной формой. После прибытия на Австрийский фронт присутствие девушек в солдатской форме озадачило и обеспокоило полковое начальство. Вчерашние гимназистки выражали упорное желание сражаться и не поддавались на уговоры вернуться домой. В итоге им разрешили остаться в полку.
Одна из участниц этой авантюры, Зоя Смирнова, в беседе с корреспондентом российской газеты «Новое время» живо и убедительно рассказала о своем фронтовом опыте; этот рассказ был впоследствии перепечатан в The New York Times. Первая битва оказалась очень страшной, особенно для девушек, но вскоре они приспособились к окопной жизни под сильным артиллерийским огнем. Четырнадцать месяцев девушки вместе провели в действующей армии, за это время поучаствовав в нескольких опасных сражениях. Российский корреспондент пишет:
Полк прошел всю Галицию, перевалили Карпаты, беспрерывно участвуя в боях, и они от него не отстали ни на шаг… Бои, в которые попадал полк, были кровопролитные и жаркие, в особенности весной, когда немцы подвезли на Карпаты свою тяжелую артиллерию и стали наступать на нас знаменитыми фалангами.
Наши войска переживали настоящий ад, и вместе с ними переживали его и юные доброволицы [Там же].
Не все молодые женщины пережили это испытание; одна из девушек была убита германским снарядом на глазах у подруг. Сама Смирнова была дважды ранена; во второй раз она без сознания осталась лежать на поле боя, и лишь случайно ее нашли санитары с носилками. Раны оказались слишком серьезными, и Смирновой больше месяца пришлось провести в госпитале в тылу. Ее произвели в младшие унтер-офицеры и наградили Георгиевским крестом за храбрость[14]. После излечения она вернулась в расположение войск, но не нашла свой полк, который перевели на другой фронт. Смирнова встречала в окопах незнакомые лица и чувствовала себя неуверенно без поддержки сослуживцев и подруг. Однажды она потеряла самообладание и заплакала, тем самым выдав свой истинный пол. Офицеры нового полка убедили ее сменить солдатскую форму на костюм сестры милосердия. Она так и не узнала, что произошло с другими девушками из ее предыдущего подразделения [Там же].
Смирнова рассказывала, что солдаты-мужчины относились к девушкам чрезвычайно уважительно и с большой долей отеческой заботы. Создается впечатление, что для полка эти девушки были чем-то вроде талисманов. Бритоголовые, одетые в военную форму, они походили на юношей, а мужчины-сослуживцы видели в них таких же солдат, как они сами. Смирнова утверждает, что в какой-то момент она и ее подруги настолько ассимилировались, что стали называть друг друга мужскими именами и почти забыли о своей прежней женской жизни. Впрочем, мужчины никогда полностью не забывали, что они женщины, и продолжали следить за своим поведением по отношению к ним [Там же].