гнетающего царского режима восприняли в основном с удовлетворением). Большинство из них полагали, что война ведется в интересах правящих элит, не соотносили себя с военными целями правительства и даже не понимали их. Они не считали, что участие в боевых действиях может принести им что-нибудь, кроме страданий. Хотя мобилизация не встретила особого противодействия, большинство исследователей полагают, что русские люди в массе своей шли воевать, поскольку привыкли следовать распоряжениям правительства. По мнению Аллана Уайлдмена, большинство «отвечали тупой покорностью» [Wildman 1980: 77]. Кроме того, низшие классы российского общества так и не развили в себе фундаментального понимания патриотического долга, которое включало в себя обязательную военную службу [Golovin 1931: 8]. Вместо этого они рассматривали военную службу как неприятную повинность, а призыв в армию – как нечто наподобие смертного приговора.
Русское крестьянство ощущало преданность царю, а также придерживалось религиозных и национальных ценностей, но эти чувства были ограниченными. После начала войны в 1914 году большинство русских сочувственно отнеслись к идее, что Германия являет собой угрозу для матушки-России, – идее, которая поддерживалась пропагандой, изображавшей немцев жестокими, кровожадными гуннами. В конце концов, немцы напали первыми. Российские массы отчетливо это сознавали. Но патриотизм подобного рода также был ограничен. Он имел скорее локальный или региональный, нежели национальный характер. Многие осознавали себя представителями сельской общины, которую воспринимали как часть более крупного уезда или губернии, но реже – как часть огромной империи, занимавшей восьмую часть суши. Солдатам крестьянского происхождения было свойственно высказывать замечания такого рода: «Мы из Тамбова или Пензы. Враги далеко от нашей губернии. Какой смысл воевать?» [Там же]. Нельзя сказать, что русские крестьяне не чувствовали преданности по отношению к России или Православной церкви. Однако на войну они шли неохотно, а по мере того как она затягивалась, все меньше хотели сражаться и погибать на войне, которая, по их мнению, не отвечала интересам ни одной из сторон.
Тем поразительнее многочисленные примеры женщин крестьянского и рабочего происхождения, которые бросали дом и отправлялись в дальний путь, чтобы присоединиться к боевым действиям. Почти все они выражали желание защищать Родину. Эти женщины проявляли более развитую гражданскую ответственность, чем мужчины из тех же общественных слоев, и предпочитали исполнять традиционный мужской патриотический долг, а не служить государству более приемлемыми «женскими» способами.
Одним из важнейших факторов, определявшим деятельность этих женщин, являлся их семейный и социальный статус. Большинство женщин-солдат были молоды, в браке не состояли и детей не имели. Таким образом, они были свободны от домашних обязанностей, возлагавшихся на жен и матерей. В отличие от мобилизованных мужчин, их не обременяла и необходимость содержать семью[65]. Многие женщины-солдаты имели опыт жизни или работы в городских условиях, что, несомненно, дало им больше независимости и свободы, которые позволяли им самостоятельно определять свой жизненный путь. Возможно, они были «лишними» дочерями, не игравшими существенной роли для выживания семьи, которых часто отправляли работать вне дома, даже за переделы родной деревни, без приданого и с туманными перспективами замужества. Подобно женщинам-солдатам из высших слоев общества, они стремились принести пользу – своей стране, если не своим семьям. Возможно, они пытались найти собственную идентичность, которая могла бы быть выражена посредством выполнения патриотического долга. Еще важнее то, что, будучи крестьянского и рабочего происхождения, эти женщины имели привычку к тяжелому физическому труду Роль женщины в российском обществе красноречиво характеризует один факт: многие женщины, вступившие в армию, отмечали, что позиционная война была «не самой сложной или неприятной работой, которую им приходилось выполнять», и утверждали, что «это было менее трудно и разве только чуть более опасно, чем работать в поле или на фабрике» [Dorr 1917: 78]. Таким образом, вступление в сферу боевых действий, очевидно, явилось для них менее решительной переменой, чем можно было бы предположить.
Шагнув в пустоту, созданную мужчинами, которые не сумели исполнить свою традиционную патриотическую роль, русские женщины-солдаты Первой мировой войны привели нас к пересмотру гендерных представлений о патриотизме. Когда так много женщин проявляли качества, ранее приписываемые только мужчинам, они не только отринули предписанную им пассивную роль, но и заставили переосмыслить понятие защитника Родины, которое до этого было закреплено исключительно за мужчинами. Хотя традиционная модель, завязанная на материнстве, заботе и воспитании, никуда не делась, она была дополнена появившимися у женщин новыми возможностями в публичной сфере. Теперь стало приемлемым, хотя и только в исключительных обстоятельствах войны, чтобы женщины исполняли патриотическую роль защитника. В мирное время подобные действия не приветствовались. В иных обстоятельствах перенимание женщинами мужских качеств было бы воспринято как социальное отклонение. Однако благодаря патриотической мотивации, стремлению действовать на благо Родины, а не ради собственной выгоды, их деятельность считалась приемлемой, даже похвальной, пусть только и при определенных обстоятельствах, во время войны. Образ русской женщины-патриотки изменился навсегда, и Первая мировая война послужила катализатором этого изменения.
Эпилог
Сведения о дальнейшей судьбе большинства русских женщин-солдат времен Первой мировой войны крайне скудны. Сохранились свидетельства лишь о немногих из них. Некоторые продолжили сражаться, приняв участие в Гражданской войне. Мария Бочарникова отправилась на Дон, где вступила в 1-й Кубанский пехотный полк и всю Гражданскую войну служила фельдшером [Бочарникова 2001: 232–236; Бочарникова 1962: 227]. В конце концов она эмигрировала во Францию, где в 1960-е годы написала воспоминания, а затем перебралась в США и жила в Нью-Йорке.
Другие также эмигрировали, в том числе Нина Крылова и Магдалена Скрыдлова. Крылова с мужем, офицером русской армии, после войны перебрались в Западную Европу. Они обосновались в Бельгии и вырастили сына. Также Крылова встретила там Скрыдлову. Во время Второй мировой войны Крылова была арестована немцами и оказалась в заключении. В тюрьме она встретила Бориса Солоневича, которому рассказала о своем участии в предыдущей мировой войне. В 1944 году ее депортировали из Бельгии в Германию. Сведений о том, что стало с ней в дальнейшем, не сохранилось, но Солоневич, записавший ее историю, сообщил что, по слухам, и она, и Скрыдлова погибли во время воздушных бомбардировок [Солоневич 1955: 150].
Больше всего сведений сохранилось о Марии Бочкаревой. После роспуска ее батальона в декабре 1917 года она вернулась в Петроград, где была арестована большевиками. Ее доставили в Смольный, где, по ее словам, Ленин и Троцкий пытались привлечь ее на свою сторону. Она отказалась, и ее отпустили, снабдив билетом до Томска, чтобы она могла воссоединиться с семьей. Поездка оказалась тяжелой, поскольку Бочкарева страдала от боли в раненой ноге и подвергалась издевательствам со стороны узнававших ее солдат. Через месяц она поправилась и в январе 1918 года вернулась в Петроград, получив телеграмму от председателя Георгиевского комитета генерала Н. С. Аносова, который поручил ей установить связь с Л. Г. Корниловым [Дроков 1992: 21]. Переодевшись сестрой милосердия, с поддельными документами, она направилась в Новочеркасск, где находился штаб Корнилова. Отвергнув предложение Корнилова присоединиться к его войскам, Бочкарева покинула его штаб и попыталась пробраться в Кисловодск, где жила ее бывшая доброволица, княжна Татуева, пригласившая Бочкареву навестить ее.
По пути Бочкареву схватили большевики и приговорили к расстрелу. Выручил ее солдат, знакомый с ней еще с тех времен, когда она была Яшкой. Она спасла ему жизнь в 1915 году, и теперь он убедил большевиков не расстреливать ее. Бочкареву доставили в Москву, где она предстала перед военным трибуналом, который, продержав ее под стражей несколько недель, в конце концов освободил ее и выдал ей новые документы. Затем она решила отправиться в США и Великобританию, чтобы просить помощи в борьбе против большевиков. Британское консульство выделило ей 500 рублей на дорогу. На поезде она добралась до Владивостока и в апреле 1918 года поднялась на борт парохода «Шеридан».
Прибыв в Сан-Франциско, она направилась в Нью-Йорк, а затем в Вашингтон, где была принята русским послом Б. А. Бахметевым. В США Бочкарева получила поддержку от Флоренс Харриман, богатой светской дамы и активистки, боровшейся за права женщин. По воспоминаниям Харриман, русская женщина-солдат произвела сильное впечатление на всех, кто ее видел, и очаровывала их своим обаянием [Harriman 1923: 279–281]. Бочкарева встретилась с государственным секретарем Робертом Лансингом и военным министром Ньютоном Бейкером, общаясь с ними через переводчика. 10 июля она также встретилась с президентом Вильсоном. Один из работников Государственного департамента, присутствовавший на встрече с Вильсоном, вспоминал, что это была самая драматичная сцена, когда-либо происходившая у него на глазах. При помощи переводчика Бочкарева эмоционально рассказала о лишениях и разрухе, от которых страдала измученная войной Россия. Во время своего рассказа она зарыдала, рухнула на пол и обхватила колени президента, умоляя его прислать американскую помощь до того, как Россия погибнет окончательно. В ответ президент прослезился и пообещал сделать все возможное [Landfield 1918]. 17 июля 1917 года Бочкарева встретилась с группой сенаторов и конгрессменов и снова обратилась к союзникам с просьбой направить в Россию военную экспедицию. В США Бочкарева также встретилась с Исааком Доном Левином, который по поручению Харриман и Эммелин Панкхерст начал писать биографию «русской Жанны д’Арк». Она рассказала Левину свою историю, которую тот опубликовал по частям в нескольких выпусках